Я спросила своего парижского приятеля, отмечавшего день рождения, почему я не вижу даму, которая традиционно бывает на его праздниках. И даже как-то не сразу поняла ответ: «У нее очень тяжелый период. Брата убили в Москве». Дальнейшие вопросы было задавать как-то неловко. Но приятель сказал сам, после паузы: «Она, видишь ли, туркменка. Ну, и брат тоже… был».
— «Все мы французы» —
«Я провел 27 бессонных ночей, когда были волнения в пригородах, 27 бессонных ночей! Не был убит ни один человек — ни с той, ни с другой стороны» — возможно, это предвыборное преувеличение, но и Николя Саркози, и все 100 человек, сидевших в телестудии TF1 и забрасывавших его вопросами, при всем их весьма разнообразном отношении к фигуре правоцентристского кандидата в президенты страны точно понимали, как много это значит — ни одной жертвы в тех недавних событиях осени 2005 года. Это означает, что восстание в пригородах не вылилось в межэтническую бойню. И если бы была хоть одна жертва, Саркози ответил бы за нее по полной программе — отставкой, позором, потерей электоральной перспективы.
Ну не парадоксально ли, что именно Саркози как министру внутренних дел, коим он все еще остается, приходится расхлебывать последствия несуществующей иммиграционной политики во Франции в последние без малого 30 лет. Сыну венгерского эмигранта, унаследовавшему от матери сефардские корни, ставшему по линии отца в первом поколении французом, рожденным во Франции.
Он возглавляет министерство внутренних дел и собирается возглавить страну, где примерно 4,5 млн иммигрантов живут на законных основаниях, от 200 до 400 тысяч — нелегально, где иммигрантов из Европы — 45%, стремительно нарастающая иммиграция из Африки достигает 40%, а из Азии — 13%.
Ежегодный прирост иммигрантов составляет порядка 140 тысяч, из которых африканцев две трети.
Иммигранты обходятся Франции примерно в 36 млрд евро в год, которые в основном расходуются на поддержание порядка, обучение, медицину, профподготовку, обеспечение жильем, социальные гарантии. Для сравнения: для реализации предвыборных программ двух основных кандидатов в нынешней президентской гонке Сеголен Руаяль и Николя Саркози понадобилось бы соответственно 35 и 30 млрд евро.
Невероятно, но факт: при всем объеме проблем, связанных с иммиграцией, и при вот такой цене вопроса специфика Франции, как заметил нынешний глава ВТО француз Паскаль Лами, состоит в том, что «у нее нет исторически отлаженной модели ассимиляции». И единственным, кто в последние годы задумался и предложил программу иммиграционной политики страны, стал сын иммигранта Николя Саркози. Один вполне левый социолог и уж точно не поклонник Саркози как-то в разговоре мне сказал: «Плохая или хорошая, противоречивая или нет, но у Сарко есть программа, концепция, как быть дальше с иммиграцией. А больше ее сегодня ни у кого нет».
Она укладывается в простую фразу, которой он ответил на реплику одного из своих оппонентов во время телевизионного ток-шоу. Саркози упрекнули в том, что при его содействии президентом наиболее авторитетного Французского совета мусульманской веры стал настоятель главной мечети Парижа алжирец Далил Бубакер, хотя большинство мусульман здесь марокканцы. Во Франции, просто чтобы стал понятен интерес к проблеме, от 4 до 5 млн мусульман, что составляет примерно 8% населения страны. Доля их в населении Парижа и Ильде-Франс, а также некоторых провинций на юге Франции еще выше.
«Я считаю, что это ненормально, — заметила участница программы. — Я сама алжирка, и для меня в этом смысле нет проблем. Но почему у нас нет права на демократию в рамках нашей мусульманской культуры?» Ответ был следующим: «Мадам, Далил Бубакер — не алжирец, он француз. А вы — не марокканка или алжирка, вы — француженка, и я — не венгр».
Интеграция — вот, собственно, что предлагает реализовать Саркози. Нет мусульман во Франции, есть мусульмане Франции. Нет так называемых «бьер» — выходцев из Магриба, все мы французы. Он не венгр, она не русская, он не китаец. Напоминает американскую модель наряду с идеей «позитивной дискриминации», вокруг которой не утихают споры ни в Америке, ни в Европе.
«Французский
— вариант позитивной —
дискриминации»
Сарко все время плывет против течения. Его называют самым «американским французским политиком», потому что он не боится говорить, что Америка — великая страна, что весьма непопулярно среди французов. Он не боится говорить слова «французский вариант позитивной дискриминации», хотя при слове «дискриминация» вся «левая» Франция начинает рыдать, а действующий президент вместе с премьер-министром откровенно морщатся. Но исследования показали, что молодежь с североафриканскими фамилиями в пять раз реже попадает на собеседование по поводу приема на работу, чем люди с традиционно французскими именами. Речь не идет о квотах для определенных групп населения, говорит Саркози, речь идет об обеспечении на практике равных возможностей для всех граждан.
В отличие от лидера «Национального фронта» Ле Пена, который предлагает вариант нулевой иммиграции, то есть никого больше не пускать, Саркози говорит: «Франция имеет право решать, кого пускать и кого не пускать к себе жить», то есть предлагает вариант выборочной иммиграции.
Желающие подают досье и ждут решения. При принятии решения учитываются образование, профессиональная подготовка, сама профессия. «Франция теряет талантливых граждан, которые уезжают жить за границу, потому что их не устраивают те или иные условия жизни во Франции, — говорит Саркози, — так давайте тоже откроем двери талантливым людям, которые решили жить во Франции». По его концепции считается недопустимым, когда в страну приезжают люди, которые потом в соответствии со своими национальными традициями выписывают во Францию четырех жен и множество детей, и все дружно садятся на шею французскому государству.
Кто-то из зала крикнул: «Это расовый подход. Вы как Ле Пен с этим расистским лозунгом «Люби Францию или уезжай».
Саркози ответил: «Я не считаю, что это расизм. Это лишь означает, что для того, чтобы жить здесь и пользоваться всеми правами, надо уважать культуру страны и соблюдать законы… Что касается Ле Пена — если он говорит, что солнце желтое, то не могу же я при всем желании говорить, что оно голубое. Я никогда не был расистом, и никогда не был ксенофобом, и совершенно не разделяю взгляды Ле Пена».
Ле Пен говорит, что Саркози пытается играть на его площадке: «Это я посеял семена, и это я буду собирать урожай. Люди всегда предпочитают оригинал, а не копию». Саркози, конечно, играет на его поляне. И чем больше разумных политиков будет играть на этой поляне, тем, собственно, лучше для Франции. Хотя бы для того, чтобы получивший эту вполне популистскую площадку без боя, поскольку остальным просто нечего было предложить по теме «понаехали тут всякие и как с этим жить дальше», 77-летний участник четырех президентских выборов не выскочил снова во второй тур президентских выборов, как это было пять лет назад. Такого оскорбления от националиста Франция, конечно, вынести не могла и тут же в едином порыве, забыв о собственной лени и безразличии, проголосовала за нелюбимого большинством Ширака. Но факт остается фактом: как-то так получилось, что демократическая Франция в начале ХХI века оказалась на грани сползания в радикальный национализм.
Другие не предлагают
— ничего —
Проблема, на которой сделал себе рейтинг и второй тур Ле Пен, заявила о себе по полной программе через три года после этих выборов, когда взорвались предместья, где компактно проживают представители последней крупной волны французской иммиграции — той самой североафриканской. И стало очевидно, что на следующих выборах эта тема, идущая рука об руку с темой безопасности, с новым энтузиазмом будет раскручиваться Ле Пеном в свою пользу и что его ксенофобская поляна после всех погромов и комендантских часов только расширится.
Французская подруга говорит: «Я согласна практически с каждым словом, которое говорит Ле Пен, понимаешь? Вот такой парадокс. А ведь я совсем не его поклонница. Но он прав. Посмотри на Марсель. Это вообще уже не вполне французский город, и поэтому все, кто там имеет право голосовать, голосуют за Ле Пена. И когда он говорит, что социальными благами должны пользоваться в первую очередь граждане страны, мне сложно с ним не согласиться».
Кстати, по меркам русских националистов Ле Пен просто божий одуванчик. Он не предлагает перебить «инородцев» или выкинуть из страны уже здесь живущих. Ему не нравится, например, что французская семья может годами стоять в очереди за дешевым социальным жильем, а потом появляется только что приехавшая откуда-то издалека несчастная иностранная семья и тут же без всякой очереди получает это жилье. В Москве убивают «инородцев», живущих порой в бараках за городом и вкалывающих по двадцать часов в сутки. Представляю, что бы с ними делали, если бы вдруг они начали претендовать на муниципальное жилье.
Ле Пен — в чем-то аналог нашему Зюганову в те годы, когда ему еще давали говорить. Он говорит об одном и том же, нижет слова, рисует страшилки: «Иммигранты могут стать большинством во Франции, если их не остановить. Я говорю иностранцам «добро пожаловать», но мы не можем больше тащить груз миллионов бедных и несчастных, которые сюда приезжают. Если мы не перестанем их принимать, то эта лавина нас накроет. Мы больше не будем большинством в собственном доме, и мы станем рабами».
Он пугает и предлагает легкие решения: запретить, не пускать, спасать нацию. Саркози говорит, что ситуация в сфере иммиграции такова, что Франция больше не может жить без четко зафиксированных правил, без концепции собственной иммиграционной политики, без понимания того, что ей, собственно, необходимо, что для нее хорошо, а что плохо, что допустимо, а что нет. Он предлагает конкретные решения, рискуя не понравиться, вызвать в свой адрес критику. Но другие не предлагают ничего.
Конечно, игра за голоса избирателей на поляне националистов — штука опасная. Одни могут обвинить Саркози в легитимации этих радикальных взглядов. Другим покажется, что он все равно недотягивает до классики в лице Ле Пена. Но факт состоит в том, что Саркози не просто размахивает предвыборным лозунгом «Все мы французы», зафиксированным, впрочем, французской конституцией, а предлагает делать нечто конкретное для воплощения этой благой декларации в жизнь.
Профессиональная судьба Саркози такова, что он не мог уйти от этой темы. Личный риск Саркози таков, что, взявшись за эту тему, он может как увеличить число своих сторонников, так и потерять их. Но, прожив шесть лет во Франции, я понимаю, что время легких решений межнациональных проблем а-ля Ле Пен в этой стране закончилось. При всей остроте ситуации, заметьте, случаи убийств на расовой почве здесь очень редки, и они всегда становятся главной проблемой, которую обсуждает вся страна.
Можно спорить с Саркози по поводу предложенных им критериев отбора людей, которых Франция хочет у себя видеть, может не нравиться становящаяся еще более бюрократичной французская иммиграционная машина, может коробить от того, что нелегальные иммигранты, которые честно пришли и заявили о себе, оказались высланными, а те, кто не пришел, тот себе и живет. С другой стороны, несмотря на жесткие правила, Саркози приостановил в начале учебного года высылку нелегальных иммигрантов, чьи дети ходят во Франции в школу. То есть сделал как раз обратное тому, что попытались сделать с грузинскими детьми в московских школах во время антигрузинской истерии.
Наверное, программа Саркози не может не носить «ментовского» отпечатка, просто потому, что он много лет был и за два месяца до выборов так и остается министром внутренних дел, что создает для него больше проблем, на мой взгляд, чем дает преимуществ. Но тем не менее отдаю должное его довольно рискованной для собственной карьеры попытке предложить решение застаревших и тяжелых проблем и расколоть электоральную поляну националистов, на которую брезговали, видимо, вступать приличные политики все последние годы. И напрасно. Поэтому Ле Пен успел ее засеять и намерен снова собрать урожай.
И последнее. Иногда кажется, что несмотря на блестящий пример интеграции, который являет собой француз Саркози, его отличие от остальных французских политиков, столь заметное на фоне предвыборной кампании, кроется где-то там, в венгерских корнях его деда и отца, в азарте и энергии «новенького». Это я к тому, что иммиграция иногда приносит и такие плоды.
