Гидон Кремер — Лике Кремер и Олегу Дусаеву
В советские времена Вас считали символом диссидентской культуры. На Ваш взгляд, что изменилось в российской культуре и обществе за это время?
Я никогда не считал себя никаким символом и тем более диссидентом. В те годы, когда я жил в России, я был одним из тех, кто, ориентируясь на вечные ценности, желал нашему обществу демократических основ. Тогда это официозом воспринималось как вызов. Но уже во времена перестройки и тем более в 90-х годах наметился путь к некоей нормализации. То, что в советские времена казалось совершенно невозможным, как, например, место жительства за рубежом, сегодня является естественным. Человек ведь верен своей культуре духом и служением, а не местом прописки. Демократия не идеальная система общества, но, вероятно, лучшая из возможных. Искажения же демократии, к сожалению, распространены не меньше, чем... плохая погода. Считаю задачей каждого — как и своей собственной — им препятствовать. Играть в игры с сильными мира сего (будь то в политике или коммерции) — опасная штука: ищешь комфорта, а то и власти, влияния, а предаешь главное — свой талант и обязательства быть на высоте его. Думаю, любая эпоха — советская или другая — требует от художника прежде всего не заигрывания с идеологией, а самопожертвования во имя чего-то более высокого, чем ты сам. Буржуазность (нередко проявляющаяся в российской жизни) никогда не была на руку творцам, а лишь отвлекала их от дела...
Вас считают достаточно колючим человеком — и в жизни, и на сцене. Расхожее утверждение: Кремер абсолютно неконтактен. Так ли это?
Это совершенное недоразумение. Как и то, что меня считают неким интеллектуалом. Ярлыки мне претят, а в музыке для меня нет ничего более важного, чем «разговор эмоции». Близкие мне люди, надеюсь, вполне поддерживают мой взгляд. Другое дело, что я во всем максималист, во всем хочу «дойти до самой сути», а это не позволяет мне примиряться с половинчатостью ни в исполнении, ни в разговоре, ни в отношениях. Даже в интервью, как и в каждой опубликованной строчке, мне хочется быть предельно точным и пронзительным.
Многие известные инструменталисты давно уже встали за дирижерский пульт. Вы за ним не замечены. Почему?
Я во всем люблю профессионализм. Меня восхищает, когда пилот сажает самолет незаметно. Я в восторге, когда врач делает укол безболезненно. Я наслаждаюсь точностью выбранного света на театральной сцене или слова в тексте. Мне было послано счастье сотрудничать с великими дирижерами нашего времени — Бернстайном, Караяном, Арнонкуром, Светлановым, Темиркановым, Рэттлом и многими другими. Я знаю цену подлинного вклада истинных маэстро в интерпретацию. Согласиться с тем, что профессия дирижера низводится до уровня организатора, я не могу. Поэтому предпочитаю руководить «Кремератой Балтикой» как бы изнутри — видя в нашем коллективе состав, допускающий камерное музицирование в расширенном интенсивном виде. Тогда неважно, лидирую ли я будучи концертмейстером или солистом. Делаю ли я это заметно со сцены или лишь в процессе репетиций. Главное, цитируя слова Шекспира (об актерах), «не размахивать попусту руками».
Последнее время Вы стали принимать участие в благотворительных проектах.
Я всегда принимал участие в благотворительных проектах, никогда не политизируя их. Мне важно делать добро и доводить его до адресата. Поэтому я предпочитаю только те проекты, где это очевидно, и «дивиденды» до адресата доходят. Особо важными мне кажутся все проекты, обращенные к бедствующим детям — будь то сироты Чечни или дети, страдающие серьезными недугами.
Свойственно ли Вам ироничное отношение к самому себе? Грядущий юбилей воспринимаете серьезно?
Да, я люблю смеяться, в том числе и над самим собой. В улыбке вижу определенное душевное здоровье, надеюсь, мой юбилей послужит и тому, чтобы «наполнить его батарейки».
Вы часто исполняли и исполняете «сложную» музыку — Шнитке, Губайдулину, Пярта. Никогда не было опасений, что слушатель ее не поймет?
Я не считаю, что музыка вышеназванных композиторов сложнее, чем музыка Баха, Шуберта, Моцарта, Бартока или Шостаковича. Мне важно, чтобы музыка воспринималась в первую очередь сердцем, а не умом. Для этого я желаю себе и другим исполнителям слушателей, которые готовы музыке открыться, а не по-снобски «понимать» или потреблять ее.
Музыка Астора Пьяцоллы стала популярной не без вашего участия. Чем Вас привлек столь «легкий» жанр?
Астор Пьяцолла для меня никак не легкий жанр. В его музыке есть та же острая трагичность и ностальгия, какую можно обнаружить и в творчестве Шуберта и Шопена. Главное — его сочинения отличает самобытность, когда автора определяешь за несколько секунд.
Вашими партнерами всегда были выдающиеся музыканты. С кем из них общение запомнилось особенно и почему?
Мне всегда были близки музыканты, с которыми не надо воевать, с которыми можно дерзать, за которыми можно идти по внутреннему слуху. Назову некоторых из тех, с кем мне посчастливилось интенсивно сотрудничать: Марта Аргерих, Иегуди Менухин, Мстислав Ростропович , Татьяна Гринденко, Олег Майзенберг, Йо-Йо Ма, Юрий Башмет, Миша Майский и многие другие. Всегда радовало меня и сотрудничество с молодыми музыкантами. Угадывать и поддерживать их творческий потенциал я считаю своим долгом. К счастью, мне постоянно встречаются молодые таланты, взгляд которых не замутнен понятиями успеха и карьеры.
Ваша дочь становится весьма популярной фигурой в нашей стране. Не боитесь, что Вас станут называть «папой Лики Кремер»?
За дочь не боюсь, скорее за понятие «популярность». Ведь «быть знаменитым некрасиво». Очень часто я Ликой горжусь. И от души желаю ей найти свою дорогу, не будучи марионеткой ни собственного успеха, ни пиара. Уверен, что она на это способна. Главное же для меня, что она — как, собственно, и ее проживающая в Париже сестра Анастасия, — несмотря на свой задор и увлеченность, удивительно ласковый человек. Должен признаться, в своих детях я вижу некоторый подарок, а может быть, и чудо жизни: не сумев дать каждой из своих дочерей того внимания, которого они, несомненно, заслуживают, я тем не менее получил в дар их привязанность ко мне и любовь. Как тут не порадоваться?
