Маша и ее павлины, которые к зиме сбросили хвосты и потому не такие красивые, как пару месяцев назад
«Девочки, мои девочки, — говорит Слоним. — Козы — они славные, милые…»
Внучка наркома иностранных дел СССР Максима Литвинова, дочь скульптора Ильи Слонима, двоюродная сестра диссидента Павла Литвинова — одного из тех, кто в 1968-м вышел с демонстрацией протеста на Красную площадь, англичанка по бабушке, баронесса по покойному мужу, ведущая русской службы Би-би-си в те времена, когда ее еще глушили, а в СССР слушали сквозь треск и шум, закрыв окна и прикрыв подушкой телефон, продюсер фильма «Вторая русская революция» (1991 год) — сериала телекомпании Би-би-си о перестройке, а потом разных его продолжений, журналист, бравшая интервью у всех российских президентов, Маша Слоним первый раз уехала в эмиграцию в 1974 году. К тому времени деда давно уже не было в живых, отца тоже, сестру Веру и ее мужа-диссидента лишили гражданства, а за самой Машей, которая в Москве выполняла роль что-то вроде курьера или связного между различными диссидентскими домами и зарубежными корреспондентами, переправлявшими за железный занавес рукописи и воззвания, постоянно ходили «топтуны» из КГБ.
Маша с гипсовыми работами отца, скульптора Ильи Слонима: слева — бюст Маши, когда ей было 17 лет — она часто позировала отцу; справа — фигурка ее бабушки-англичанки, Айви Лоу
В этой первой своей эмиграции Слоним прожила 13 лет, похоронила мужа-лорда, приехала в СССР снимать фильм о перестройке в 1987 году, влюбилась в актера Сергея Шкаликова, который был младше нее на 17 лет, потом он умер, а она осталась. В Англии были сестра Вера, мама-художник и собеседница Исайя Берлина (автора «Философии Свободы. Европа»), сын Антон (а теперь и трое внуков), в Москве — журналистика, любовь и особый институт под названием «дом Маши Слоним в подмосковных Дубцах»: здесь живут собаки («в лучшие времена их было 12»), кошки, куры — «у меня нет цветов, а куры мне нравятся — они как живые клумбы ходят», индюки, утки, козы, павлины, скаковая лошадь — Слоним с 15 лет увлекается верховой ездой; в баньке — белые гипсовые статуэтки ее отца, в доме куча книг, когтистая черепаха в аквариуме, деревянный стол, за которым кто только не пил водку и не ел приготовленный Машей козий сыр, — пишущая, играющая, рисующая и проч. Москва… И вот Маша Слоним снова уезжает: с ней едут четыре собаки и три кота — «беру тех, кто меня любит больше, чем дом».
Сидим, пьем кофе и чай, говорим…
Как же быстро и легко «совок» вернулся…
Да, как будто — раз, щелкнули, ап — и все вернулось. Как будто и не уходило никуда. А «совок» и не уходил — он где-то сидел, его просто замазали сверху… Оруэлл гениально этот термин придумал — «двоемыслие»: в сознании параллельно идут две дорожки — с одной стороны, то, что человек видит своими глазами, с другой — то, что он слышит по телевизору — и эти дорожки не сходятся. Сейчас верят телевизору, при советской власти — газетам. Я помню это по своему свекру: он слушал «голоса» — Би-би-си, «Дойче Велле» и читал советские газеты. И отказывался давать разрешение моему бывшему мужу на выезд в США — это были семидесятые, и это тогда требовалось. Отказывался, потому что считал, что Гриша там, в США, погибнет от голода где-нибудь под мостом. Хотя ехал он с женой, американкой, лектором Беркли, и сам был прекрасным ученым… Короче, уговорили, родители дали разрешение. Но — настояли на том, чтобы Гриша с собой в Калифорнию взял кальсоны… Кальсоны и Калифорния — вот в этом все…
Откуда эта твоя любовь ко всякой живности, к жизни на ферме?
От бабушки (ее звали Айви Лоу): во-первых, она увезла нас с сестрой из дома правительства (знаменитый «Дом на набережной») в раннем возрасте, чтобы мы не заразились советской пошлостью. И мы жили за городом — дачи уже не было, деда уволили из Политбюро в 1939 году, снимали дом, жили на природе. И был там сосед, конюх дядя Миша: он заваривал корм для лошади, отруби, а мы воровали с сестрой этот корм, тепленький такой… Вкусно было очень. Запах — запах лошади, корма — это все мне очень нравилось. И когда в Англии я стала жить в поместье мужа, я завела лошадь одну, потом другую, куры были, гуси, коза…
Ты больше русская или англичанка?
Русская, я думаю. Я в России — англичанка, а в Англии я русская, вот так.
Где твой дом?
Дом всюду, где мои собаки.
Когда ты задумалась о второй эмиграции?
Когда умер мой последний муж, Женя, я подумала, что время возвращаться. Потому что с каждым днем становится все омерзительней.
Ты не боишься одиночества?
Нет, мне хорошо с собой.
Продолжение интервью — в одном из ближайших номеров The New Times
Фото: Алексей Антоненко
