Несмотря на проигрыш во втором туре, Национальный фронт в совокупности получил 7 млн голосов — это на 1 млн больше, чем на президентских выборах три года назад. Во Франции окончательно оформилась трехполюсная — Соцпартия, «Республиканцы», Национальный фронт — партийная система, ультраправые укрепили свои позиции всерьез и надолго. Выборы выявили глубокое недоверие населения к элитам вплоть до «общеевропейских». Очевидно и отторжение европейского проекта в его текущем виде, после расширения на Восток. На эти глубинные факторы наложились и конъюнктурные — миграционный кризис и теракты в январе и ноябре. Причем рост популизма и смещение центра политической тяжести вправо — не чисто французское явление: мы наблюдаем его и на Востоке Европы — в Польше и Венгрии, антиевропейские силы переживают взлет в Германии и Великобритании. А на еще более западном Западе, в США, об этом же свидетельствует феномен Дональда Трампа.
Важно сказать и о другом: в 2015 году окончательно оформились водоразделы между новой и старой Европами. Новая Европа не хочет принимать беженцев с Ближнего Востока. И это чревато подрывом самой концепции европейской солидарности. Такая позиция «новых стран» может вызвать ответную реакцию в старой Европе: мол, вы с удовольствием принимали от нас субсидии, но почему-то не готовы разделить бремя ответственности в кризисных ситуациях. Усилившиеся разногласия, скорее всего, приведут к разноскоростным интеграционным процессам в Европе: будет еврозона со своими институтами и другие страны. Такой подход долго поддерживался Францией и отвергался Германией. Однако во избежание развала ЕС он, видимо, возобладает.
Александр Смоляр, член Европейского совета по международным отношениям, президент Фонда им. Стефана Батория (Польша)
В странах Центральной Европы, таких как Польша и Венгрия, успеху правопопулистской идеологии сопутствует исторический фактор. Например, Польша после войны, Холокоста и территориальной перекройки стала этнически и религиозно однородным государством. То же самое в значительной степени касается других стран региона, которые в коммунистические времена были отгорожены от Запада, а значит, и от волны иммигрантов из бывших колоний — Северной Африки, Пакистана, Индии. На Западе, принимая во внимание имперское, колониальное прошлое столпов Евросоюза и послевоенную политику приема людей из бывших колоний, образ «чужого» был чем-то нормальным, к чему уже все давно привыкли, даже если и не особенно горели желанием принимать иммигрантов.
А вот на Востоке Европы еще не так давно жители вообще не сталкивались с людьми с другим цветом кожи. Я помню времена, когда в Варшаве люди оглядывались, увидев темнокожего. Поэтому появление «чужого», то есть человека другой культуры, религии, языка воспринимается как угроза, особенно в атмосфере, сложившейся в результате терактов.
В 2015 году Евросоюз, чтобы не допустить чрезмерной концентрации беженцев в таких странах, как Германия и Швеция, попытался внедрить систему квот на размещение беженцев — это встретило в Центральной Европе сильное сопротивление. Неожиданная перспектива массового притока иммигрантов стала плодородной почвой для правых, в том числе в Польше. Вот так, публично манипулируя страхами общества перед притоком «чужих» — этот мотив прозвучал как минимум в двух его выступлениях, — Ярослав Качиньский и привел свою партию к победе на выборах.
