Активист «Экологической вахты Северного Кавказа» Евгений Витишко
В 2012 году за «порчу забора», незаконно построенного вокруг дачи тогдашнего губернатора Краснодарского края Александра Ткачева в Туапсинском районе, сотрудник «Экологической вахты Северного Кавказа» Евгений Витишко был приговорен к трем годам условно. В 2013 году суд ужесточил наказание, и эколог за надписи «Саня — вор!» и «Лес — общий!» на три года отправился в колонию. 22 декабря 2015 года его освободили по УДО.
Во время вашего пребывания в колонии СМИ писали, что отношения с начальством у вас похожи на дуэль.
Так как я приехал туда достаточно, так сказать, популярным, мы с администрацией первоначально договорились, что если никаких противоправных действий в отношении меня и других не будет, то я буду вести себя хорошо. Но потом я стал свидетелем массового избиения заключенных, при котором пострадало 25 человек, и понял, что находиться в колонии и ничего не делать не получится. Я сделал публичное заявление, которое выложили на сайте «Эха Москвы», и отношения с администрацией серьезно обострились. После этого колония приняла решение за все грубо ко мне «домогаться». Затем при поддержке международных и российских правозащитных организаций и общественности удалось это побороть, и мы перешли в режим нормального сосуществования — никто никому не мешал. Противоправные действия прекратились.
Мне в принципе был интересен сам механизм работы этой системы — ведь там ни Конституция, ни другие законы не действуют. Основной посыл: «Делай то, что я скажу, независимо от того, законно это или нет, и все у тебя будет хорошо». Я так жить не привык и не собирался привыкать. И показал, что способы борьбы с этим существуют.
Проверили свои способности к правозащитной деятельности в экстремальных условиях?
Да-да! Можно и так сказать. Я не изобретал велосипед и занимался тем же, чем и на свободе. Там с помощью правовых механизмов мы пытались повлиять на неправильные управленческие решения власти в области охраны окружающей среды. Здесь я делал то же самое в области прав человека. Например, иностранным гражданам (чаще всего - узбекам) запрещали говорить на родном языке. Ни в Уголовно-исполнительном кодексе, ни в правилах внутреннего распорядка такой запрет не прописан. Эту дискриминацию удалось перебороть. Вроде и мелочи, но системные, и когда с ними системно начинаешь бороться, они их потихонечку исправляют.
Было и другое важное достижение. Люди, прибывающие в колонию-поселение, содержатся в карантинном отделении — они должны пройти медицинский осмотр, ознакомиться с правилами и распорядком и так далее. У них отбирали продукты питания, ложки, тарелки, кружки. Нигде не сказано, что в карантинном отделении это запрещено. Я постоянно жаловался в прокуратуру по надзору на это прямое нарушение. Продукты разрешены даже в тюрьме, при режиме более строгого содержания, а в колонии-поселении их отбирают. Наконец в это отделение поставили холодильник, чайник — тоже казалось бы мелочь, но она существенно влияет на психологическое состояние и самочувствие.
Боролся и с нарушениями Трудового кодекса. Например, осужденных не обеспечивали банальными перчатками для прополки сорняков — люди все время получали травмы рук. Перчатки стали давать — пусть неудобные, зато хоть какое-то средство защиты. Нарушался регламент рабочего дня — по закону он должен быть восьмичасовым, но большинство заключенных работали и по двенадцать часов в день, и по выходным. Это все прекратилось. Хотя бы на какое-то время.
Или другое — ко мне приезжали на свидание жена и сын. Полностью обыскивать должны меня как осужденного, а моих родных лишь досматривать. На самом деле обыск устраивали им, а меня даже не досматривали. Я спрашивал у прокуратуры — как так, мол, ребят, вы сами нарушаете Уголовно-исполнительный кодекс. В конце концов, это перестали делать.
Давайте сравним механизмы правозащиты на свободе и в заключении.
На свободе мы апеллировали к государственным структурам — указывали на то, что что-то сделано не в соответствии с законом. Нарушен, например, порядок проведения экологической экспертизы или регламент предоставления земельных участков на охраняемых территориях. Писали в прокуратуру, Следственный комитет. В колонии законом является сама администрация. Есть надзирающая структура — прокуратура по надзору за соблюдением законности, которая с ней связана по определению. Рядовой осужденный не может ничего добиться, особенно если у него нет поддержки на свободе. Мы пошли по другому пути — широко освещали все мои жизненные перипетии. ФСИН к этому была не готова. Задача еще больше меня дискредитировать у нее не стояла — сами сотрудники понимали абсурдность условного срока за надпись на заборе. Так что с большинством у меня хорошие отношения — они, как и местные жители, все понимают и, наверное, даже сочувствуют. А я все это время жил так, как мог — себя не менял и себе не изменял.
Вообще ко всей ситуации у меня было скорее философское отношение. Опять же, в России власть говорит: «Не лезьте в наши дела, и у вас все будет в порядке». Здесь же администрация требует от осужденного самоунижения. Например, даже давая ему поощрение по ходатайству мастера производственного участка или начальника отряда, от него требуют оббежать все службы колонии и попросить их согласиться с этим ходатайством. Умаляя свое достоинство, «прогнуться». В самом начале срока начальство хотело мне выдать ходатайство, но я заявил: «Если вы сами считаете нужным меня поощрить, то сами этим и занимайтесь». Кстати, с последними двумя они так и сделали.
Евгений Витишко у выхода из Тамбовской колонии-поселения №2, 22 декабря 2015 года
Нет ощущения резкого перехода от неволи к воле?
Нет. Я в последние полгода в колонии чувствовал себя свободным. Моя работа была связана с охраной огорода с капустой там, кукурузой, так что я не был ограничен колючей проволокой. Когда я ловил местных жителей на попытке кражи, то пытался разъяснить, что своим воровством здесь «по чуть-чуть» они поощряют воровство помногу «там» (в высших эшелонах власти — NT).
Есть несколько механизмов психологической защиты от окружающего мира — можно, например, уйти в себя. Мне же было интересно изучать саму систему. В чем она, например, похожа на внешний мир — начиная с законов и заканчивая личностными особенностями окружающих, почему они ведут себя так, а не иначе. Это было время некого научного поиска, ведь все-таки я, как инженер-геолог, занимался наукой. И здесь с точки зрения науки я хотел понять, где нахожусь. Плюс серьезная поддержка с воли — до двадцати тысяч писем только от одних иностранцев! Голландцев, французов, англичан, больше тысячи от американцев. Я понимал: то, что я делаю в колонии, важно, нужно и одобряется гражданским обществом. Так что психологически я чувствовал себя свободно и мир для меня не изменился.
Как вы получали новости из внешнего мира?
Колония, да и сам поселок, ничего не выписывают. Но я последнее время получал с периодичностью три-четыре раза в месяц газету «Коммерсантъ», журналы «Коммерсантъ-Деньги» и «Коммерсантъ-Власть», «Новую газету», «Эксперт» — издания, которые можно признать непредвзятыми.
Если бы вы заранее знали, что за борьбу против «дачи Ткачева» получите такой срок, сделали бы то же самое?
Наверное, мы не делали массу вещей, если подозревали бы о всех негативных последствиях. Но та деятельность, которую мы вели в отношении администрации Краснодарского края, РЖД, «Олимпстроя», была последовательной. «Порча забора» тут ни при чем — просто кто-то в определенный момент посчитал, что экологические проблемы стали политическими, и есть угроза нашего вхождения во власть. Я же тогда баллотировался от партии «Яблоко» в Государственную Думу (в 2011 году — NT), в Законодательное собрание Краснодарского края (в 2012 году Витишко был третьим номером в списке — NT), на пост главы Крымского района (в 2012 году Витишко был зарегистрирован как кандидат, однако снят с выборов решением суда — NT) и города Туапсе (в 2013 году Витишко, уже вышедший из «Яблока», был зарегистрирован как кандидат от этой партии, однако затем также снят с выборов решением суда — NT). Сфабриковали бы какое-то другое дело.
Достаточно долго власть общалась с гражданскими организациями, и мы, придавая гласности какие-то вещи и заставляя ее на них реагировать, ей помогали. Здесь, возможно, мы перестарались. Может, надо было придавать большую информационную значимость тому, что мы делали до «дачи Ткачева». У меня же тогда, как у кандидата в депутаты Государственной Думы, был прямой эфир в Сочи, но я посчитал, что нужнее быть вместе с моими соратниками. Может, мы сделали не в то время. Но я себя не жалею и каяться мне не в чем — что произошло, то произошло.
То есть вы думаете, что стоило бы придать большую огласку вашим действиям?
Да, но мы — региональная организация, и действуем в масштабах Республики Адыгея и Краснодарского края. Не было отлажено взаимодействие с Greenpeace и другими экологами. Можно сказать, что мое нахождение в тюрьме объединило организации, которые раньше не объединялись — и экологические, и правозащитные. Так что возможностей у нас стало больше. Хотя правозащитной деятельностью мне заниматься не хочется.
Какой же тогда?
Наши компетенции все-таки больше лежат в сфере охраны природы, так что лучше заниматься тем, что мы делаем профессионально. Например, закончить доклад «Экологической вахты по Северному Кавказу» об экологических последствиях Олимпийских Игр — тот, что вышел, достаточно куцый. А нужно научное обоснование того, что произошло с экологией в результате всех строек. К тому же МГУ должен представить Международному олимпийскому комитету итоговый отчет о влиянии Игр в 2017 году, так что у нас есть год, чтобы собрать все в кучу и понять, какие будут у них последствия.
Сейчас я хочу посмотреть, какие будут действия власти по отношению ко мне в дальнейшем — не хочу обострять ситуацию. Но все-таки, в отличие от моего друга Михаила Саввы, который категорически отказывается даже от попыток наладить взаимоотношения с властью, мне бы хотелось найти некий компромисс, выход из ситуации. Не обижаясь на них - даже при том, что я попытаюсь отменить мой неправосудный приговор в Страсбургском суде. Но все равно - страну же надо менять в сторону демократизации.
Вам не кажется, что сейчас власть не особенно стремится наладить отношения с гражданским обществом и демократизировать страну?
Вот пускай власть сама и скажет, что гражданское общество ей не нужно. Мы все равно должны искать какие-то механизмы — я патриот России и хочу сделать ее лучше.
Фото: твиттер «Экологической вахты по Северному Кавказу»
