В фильме «Русские евреи» Леонид Парфенов исследует тени дореволюционного прошлого русской истории и культуры
В кинопрокат выходит фильм Леонида Парфенова, первая часть задуманной им трилогии «Русские евреи» с подзаголовком «До революции». От Киевской Руси до 1916 года рассказана история иудеев, живших на территории Российской империи, — художников, музыкантов, коммерсантов, жертв погромов и террористов, гениев и обывателей.
Юдофилия и антисемитизм
Как и когда вас занесло в эту тему? Это давняя история?
В русской цивилизации было три народа, которые в разные периоды особенно массово и активно приходили в русскую культуру, карьеру, язык. Это немцы, грузины и евреи. Я об этом — безотносительно возможного кинопроекта — порой говорил со своими друзьями: с русскими грузинами, немцами… и евреями. С Михаилом Фридманом мы однажды оказались по соседству в тесном московском ресторане Grand Cru, а через две недели — в другой компании в Мюнхене. Говорили об этом по дороге в деревенский отель, потом наутро за завтраком, и он сказал: вернемся в Москву, надо будет обсудить еще с Петей — в смысле с Авеном — и обязательно сделать об этом фильм. Вот так все быстро закрутили. В названии этих проектов слово «русские» стоит первым, это изумительное свойство русской цивилизации — вбирать в себя всех. Первый фильм из трех про евреев — «До революции», период от нас далекий и в чем-то очевидный, но без него нельзя понять тот феноменальный еврейский взлет, который произошел в СССР с 1918 по 1948-й, период советской юдофилии. Ему будет посвящен второй фильм. А третий — с 1948-го, советский официальный антисемитизм. Официальный в том смысле, что исходил от власти, хотя ею и не признавался.
Боязно не было?
Чего? Что кто-то сочтет, что фильм — антисемитизм, а кто-то — что юдофилия? Если об этом думать заранее, то лучше ничего не делать.
Это первый ваш фильм, который делался для большого экрана? Или телевидение держали в уме?
Телевизор тоже имелся в виду, я даже в сценарии предусматриваю отбивки на рекламу. Эфир, конечно, ценен для легитимации. Но вот наш предыдущий фильм «Цвет нации» был показан по Первому каналу на День России 12 июня 2014 года, и я не встречал еще ни одного человека, который посмотрел бы его в эфире! Все — только в интернете. Нынешняя техника такова, что наша как бы телекартинка может быть показана и на широком экране, в зале, так что — почему нет? «Цвет нации» шел в залах, и хотя приемы там явно телевизионные, нормально смотрели. В России, за границей, на фестивалях. Смотрится, и хорошо. Это единственное, что важно. А телеэфир «Русских евреев» состоится, наверное, когда будут готовы все три фильма.
Парфенов способен заставить зрителя поверить: это настоящая скрипка Ойстраха
Для меня это принципиальное разделение: телефильм или кинофильм. А для вас?
Я в кино никогда не работал. Думаю, что на взгляд киношника мы сделали, конечно, телефильм. А я делаю просто свой фильм. Как понимаю — так делаю. К тому же я не режиссер, об этом надо спрашивать Сергея Нурмамеда. Мой же опыт только телевизионный. Умею еще делать книги-альбомы «Намедни», а больше ничего.
«Кто-то сочтет, что фильм — антисемитизм, а кто-то — что юдофилия? Если об этом думать заранее, то лучше ничего не делать»
Разыграть информацию
Какая дефиниция для вашего кино кажется вам наиболее адекватной — документалистика? Научно-популярное кино? Игровое, развлекательное, «инфотейнмент»?
Я остаюсь, конечно, документалистом. Приехать в местечко Броды, найти там брод через речку Бовдурку, через который в русскую жизнь ушли все Бродские, — моя задача. Если бы не было этого местечка, речки, брода и такого количества Бродских, не возникло бы и задачи. Вот есть фамилия — Бродские, и она позволяет сказать и о сахарозаводчике, и о поэте, и о художнике, и о музыканте, и о певице… А я могу эту тему разыграть. Взять шест, заготовив его во Львове, где мы жили, — вдруг не найдется шест в Бродах? — надеть резиновые сапоги и полдня возиться там в грязи этого брода. Мое дело — сделать сущностную информацию интересной.
Ту же задачу вы решаете в эпизодах, по сути, игровых, разыгранных актерами…
У нас играли Табаков, Ефремов, Миронов, Кваша в «Глазе Божьем»: так называемая «докудрама», с эффектом проживания в реальном времени. Мы видим, как в 1956 году Эренбург открывает выставку Пикассо и обращается к толпе: «Товарищи, мы ждали этой выставки двадцать пять лет, давайте подождем еще двадцать пять минут». Или когда приезжает Шагал, а Фурцева ему говорит: «Что ж вы, Марк Захарович, уехали, сейчас были бы народный художник СССР!» Задача вновь документальная: рассказать реальную историю, выбрав для нее подходящий прием.
Как и когда вы решаете, что показать, а что пересказать?
Сначала я должен написать: когда пишешь, становится понятно, каким образом решать на экране. Погром, дело Бейлиса, танец Иды Рубинштейн… Или ту сцену из воспоминаний Утесова — как его отец уговаривает русского соседа-мясника отдать сына в училище на пару с евреем, чтоб сохранить процентную норму. Сначала обещает, что заплатит за учебу, потом — что завтраки ему будут носить, и наконец — ладно, форму тоже мы пошьем. Он ведь понимает, чего ждет этот Кондрат: полного комплекта. У нас в «Цвете нации» есть сцена: Щукин решает покупать самое радикальное современное искусство. Из разных воспоминаний собрали этот эпизод октября 1908 года, когда Матисс привел Щукина к Пикассо. Ключевой момент, и мы должны его прожить будто бы в реальном времени — как в игровом кино. Как в доме московского купца-старообрядца завелись картины кубиста? Нельзя просто сообщить: завелись с 1908-го, и всё. Мне тогда пришло в голову позвать на молодого Пикассо Петра Налича, и пусть он что-то за мольбертом напевает. А что напевать? Оказалось, в 1907-м вышла пластинка первого шансонье — и вот Петр в нашем фильме мурлычет песенку оттуда. Все это — вопрос ремесла.
Как обычно, кинематограф Парфенова балансирует между документалистикой, публицистикой и игровым кино
А героев нового фильма вы как выбирали — только по принципу определенной в подзаголовке эпохи, «до революции»?
Да. Многие герои еще проявятся во второй и даже третьей серии, но надо было рассказать здесь о дореволюционном детстве Утесова, о том, как он выбрал свой псевдоним в 1912 году. Или показать школу Столярского, детство Ойстраха: «Мадам, у вас обыкновенный гениальный ребенок». В комментарии я «привязался» к записи голоса Пинхуса-Петра Соломоновича из хроники: «Головочку так ровно держи…» Анекдотичный русский язык, да, — но преподавал Столярский на нем, не на идише.
Безродные космополиты
Одна из кульминаций фильма — процесс Бейлиса. Поразительно, конечно, что для России он так и не стал чем-то показательным и моментально узнаваемым, как для Франции — дело Дрейфуса.
Потому что нет непрерывной исторической традиции. Мы в течение ста лет живем уже в третьей по счету стране! Причем вторая норовила обнулить первую, а третья — вторую… «Все очки сгорели, вернитесь в начало игры». Невозможно Советский Союз гармонизировать с Российской империей: это оскорбление для обоих. Невозможно перевести камергера двора Его Императорского Величества в члена ЦК КПСС. Два года назад только мы не знали, как отмечать 100-летие Первой мировой войны, через год наверняка будет та же невнятица со 100-летием революции.
«Я приехал на место события — вот оно! — и мне хочется этой радостью факта поделиться. И настоять — это интересно, послушай, вот откуда все взялось!»
А не получается ли так, что евреи с их непрерывной национальной традицией в вашем фильме противопоставлены русским, которые за сто лет сменяют три страны?
Напротив. Меня занимают те, кто уходил от еврейства в русскую революцию, культуру, язык. Своими родителями еврейские большевики были проклинаемы сильнее, чем царскими жандармами. Это был способ реализации себя. Матвей Блантер писал «Катюшу» как русский композитор.
Это не снимает проблемы? В чем еврейство этих ваших героев, если они русские?
Была парабола, она показана в трех сериях нашего фильма. Они ушли в абсолютную ассимиляцию, и на высшей ее точке вдруг началась борьба с безродными космополитами. Хотя все они были вполне лояльны… Меня интересует в наших героях-евреях именно их русскость. Как и в немцах или грузинах. Такое родное имя, на котором выросли все наши моряки, и парусник в его честь бороздит океаны, и памятник ему стоит перед главным морским училищем: Крузенштерн! Кто полнозвездный генерал, который не смог пережить сдачи Москвы? — Багратион. И Вася Сталин спрашивал сестру Светлану: «А ты знаешь, что отец раньше был грузин?» Вот Калатозов — это же русский кинематограф, «Летят журавли»? Принято было при русской карьере — «швили» из фамилии удалять. И поколения русских людей знали, что никто не говорит по-русски лучше и краше, чем Ираклий Андронников. А Владимир Иванович Даль! А Розенталь, главный прикладной русист, — он будет в третьей серии «Русских евреев». Самая драгоценная черта имперскости — широта цивилизации. Вот «наше всё» во времена апартеида в ЮАР не пустили бы в транспорт для белых. А у нас Пушкин мог писать про себя «потомок негров безобразный», но не был же афрорусским поэтом. Чистый русак может быть и мулатом. А прадед Пушкина Ибрагим Ганнибал еще в XVIII веке дослужился до генерал-аншефа. В следующий раз такое случится с черным на белой службе через 250 лет — с Колином Пауэллом, который незадолго до первой операции США в Ираке возглавил Объединенный комитет начальников штабов — высший армейский пост в США.
Возвращаясь к кино. Представляете себе свой фильм, в котором вы ни разу не войдете в кадр?
А зачем я тогда?
Вы же автор!
Нет, я не умею рассказывать историю только за кадром. Хотя было исключение — фильм о Гурченко «Люся»: я там есть, сопровождаю героиню, но в камеру не говорю. А в принципе я не владею другой формой экранного повествования — только «автор и ведущий». Я приехал на место события — вот оно! — и мне хочется этой радостью факта поделиться. И настоять — это интересно, послушай, вот откуда все взялось! — обращаясь прямо. А если меня самого это не увлекает, то как я сумею увлечь кого-то? Это важная часть ремесла — и многие уходят из профессии, потому что она утомляет эмоционально. Все мои коллеги-ровесники давно стали начальниками, никто сам в командировки не ездит. А мне в кайф, я мотаюсь.
фото: youtube.com
