#Дневник

#Книги

#Сюжеты

#Только на сайте

«Более лучшего я от родины не прошу»

2016.06.07 |

Варвара Бабицкая

Проект «Прожито» переходит из виртуального пространства на бумагу: издан дневник токаря Белоусова времен Большого террора*

Письмо 012-2016.jpg

Николай Михайлович Белоусов и Александра Михайловна Леонтьева («Шура») поженились 9 ноября 1940 года

Современным литературным процессом движет интерес к человеческому документу. Интерпретация собственной недавней истории в России с каждым годом получает дополнительный вес, становится показателем политической позиции и буквально выливается в сражения стенка на стенку. Только что, в конце апреля, активисты с георгиевскими ленточками и красными флагами забросали яйцами и облили зеленкой учителей и школьников — участников конкурса исследовательских работ «Человек в истории», который вот уже 17 лет проводит правозащитный центр «Мемориал»: нападавшие держали плакаты «Не дадим переписать историю». Или вот еще случай: 23 мая поэт Сергей Гандлевский сорвал портрет Сталина, висевший в московском метро на станции «Лубянка», и был задержан полицией по наводке возмущенного гражданина.

Но иногда возникает ощущение, что ни апостолы мифа о великом советском прошлом, ни его «очернители» не представляют себе историю настолько хорошо, чтобы сознательно ее переписывать.

Слова безгласой массы

Мы поневоле часто составляем представление об эпохе не по источникам, а по интерпретациям: пропаганде и тем человеческим документам, которые включены в литературное поле, отобраны за свою индивидуальность. Хранятся и печатаются письма и дневники писателей, политических деятелей, в общем, людей не рядовых. А значит, что думали все это время стройные ряды, остается неизвестным. «Простой человек» — по определению тот, чьей речи не присвоен литературный статус, и потому она остается вне поля нашего зрения.

Между тем эта безгласная статистическая масса тоже высказывалась, просто ее свидетельства нам по большей части недоступны, за исключением цитат. Скажем, в книжках Натальи Лебиной, исследовавшей советскую повседневность, или Александра Рожкова, который описал в своей книжке «В кругу сверстников», как в 1920-е годы новый советский человек вытачивался из крестьянской заготовки в школе, на рабфаке, в Красной армии, которая для многих была единственным социальным лифтом.

Этот пробел теперь отчасти и восполняет проект «Прожито» (http://prozhito.org/) — онлайн-библиотека дневников советского времени, снабженных поисковым и научно-справочным аппаратом. Сайт существует уже год, скоро появится его обновленная версия, содержащая корпус из четырехсот дневников, включая раздел на украинском языке, в планах еще 1300 текстов. Автор проекта, историк Михаил Мельниченко, задумывал его как научный инструмент, который позволит работать со всем корпусом дневников XX века, написанных на территории России и Советского Союза. Задав критерии поиска — хронологические рамки, локацию, ключевые слова, — можно увидеть историю в формате фейсбучной ленты, показывающей одно и то же событие (скажем, объявление войны или смерть Ленина) глазами архангельского пенсионера, украинского партизана или ленинградской школьницы. В основном это тексты публиковавшиеся, но есть и совершенно прежде неизвестные.

Один из таких документов эпохи — дневник рабфаковца и красноармейца Николая Белоусова, предоставленный «Прожито» правнучкой автора и одной из волонтерок проекта, Дарьей Маньшиной.

Образец системы

«Я не знаю, как жили раньше, хорошо или плохо, мне не пришлось видеть буржуя, и это хорошо, но для меня настоящее прекрасно, более лучшего я от своей родины не прошу». Так пишет токарь Белоусов 17 октября 1937-го — того самого года, когда в СССР начались массовые репрессии, практически не замеченные автором дневника, завораживающего и, так сказать, уникального в своей типичности текста.

Крестьянский сирота и красноармеец Белоусов — продукт и чистейший образец той советской образовательной системы, о которой писал Рожков, разрывавшей привычные семейные, соседские, религиозные связи и помещавшей человека в коллектив, где тот получал новое сознание, начиная с языка. Во-первых, потому, что его прежний словарный запас не описывал новые реалии, во-вторых, потому, что школа-коммуна, рабфак, Красная армия действительно впервые давали многим доступ к грамоте.

Николай Белоусов родился в 1913 году в крестьянской семье, в 9 лет осиротел, ухаживал за скотиной, окончил четыре класса сельской школы, перебрался в Ленинград, где со временем стал токарем на заводе «Большевик» («Коллектив цеха стал для меня школой воспитания»), параллельно учился на рабфаке, был призван в Красную армию. Окончил дивизионную партийную школу в Ленинграде, получил должность помощника политрука, сотрудничал как корреспондент с газетами «Красная звезда», «Большевик», «Смена», «На страже родины». Дневник охватывает 1937–1939 годы. Как поясняет Белоусов в позднейшем предуведомлении: «В дневнике очень много орфографических ошибок, потому что в сельской начальной школе 1924–1928 гг. не изучал правила правописания. Дневник читать неинтересно».

Belousov_N.M.__Dnevnik_tokarya_Belousova.jpg

Крестьянский сирота и красноармеец Белоусов — продукт советской образовательной системы, разрывавшей привычные семейные, соседские, религиозные связи и помещавшей человека в коллектив, где тот получал новое сознание

С исторической и событийной точки зрения этот монотонный отчет и правда не представляет особого интереса. Жалобы на скуку, на безденежье, на девушку Шуру, которая не пишет, перемежаются всплесками жизнелюбия, которые почти все передаются языком советских передовиц: «Круговорот, горение в общественной жизни кровно сближает меня с массами и запросами». Но с литературной точки зрения — это бесценное свидетельство речи, формирующей сознание.

Интересно, в какой мере этот суконный язык — следствие сознательной работы над собой. Похоже, что так Белоусов представляет себе литературный (то есть любой письменный) слог. Когда он увлекается чем-то живо, он пишет гораздо свободнее:

«Встречал папанинцев**, мы стояли в оцеплении. О сколько радости, что эти люди огордили весь наш народ своими подвигами. Иван Дмитриевич Папанин, не надевая фуражки на свою седую с плешиной голову, махал, улыбаясь. Федоров был грустный, как будто обиделся, что так тепло встречают. Шмидта узнали скоро, мальчишка с колонки, увидев его, закричал: «Здорово, дядя Шмидт». Он только помахал ему фуражкой. Мы все гордимся и завидуем этой славной четверке. Почему? Разве не можем мы быть такими. Обмотки смущают нас, хуже нас и нет».

На языке автора «хуже» — значит беднее, неказистее. Обмотки, выданные в армии вместо сапог, его непрестанно печалят: в них девушке на глаза не покажешься. Белоусов может в простоте душевной посетовать на свою жизнь так, что трудно не заподозрить иронию: «Приехав домой, мне сильно хотелось есть, но не было ни денег, ни хлеба, пришлось скорее лечь в постель и накормиться радостью, что все же я в Комсомоле». Но иронии там нет (читая этот текст, нельзя не вспомнить Михаила Зощенко, который вовсе не считал свои рассказы карикатурой). Белоусов полон искреннего энтузиазма, веры в светлое будущее, он с поразительным упорством стремится к знаниям. Слушает в университете выходного дня лекции Гуковского, Смирнова, Пунина: «Читали лекцию о Рафаэле и о Моцарте, я обе эти лекции слушал жадно, в жизни этих людей раскрывалась мрачная эпоха мерзости того времени». Между культурным опытом, недоступным малограмотному токарю, и собственными его экзистенциальными вопросами, на которые ответа искать негде («О грусть, о молодость, о которой еще не написал ни один писатель»), пролегает зияющая пропасть, для заполнения которой у Белоусова есть только казенные слова.

Попавшие в жернова

Всякий выдержанный слог заразителен, но тут заразительна картина мира: автор дневника всему готов радоваться или сочувствовать, ему все «охота». Охота больше ознакомиться с художником Тицианом. Охота жить и работать в этом коллективе. Охота учиться, познавать прошлое. Охота одарить горячим поцелуем этого хорошего друга (Шуру). Охотно улегся спать. Охотно читал обвинительное заключение на изменников народа.

Evernote Snapshot 20150726 214624 (4).jpg

Evernote Snapshot 20150726 214624.jpg

Страницы дневника за декабрь 1937-го — последний месяц года начала Большого террора, которого токарь Белоусов не заметил

В тексте очень хорошо видны швы между абстрактной «кипучей ненавистью к современным каннибалам» и, например, живой любовью к детям. Белоусов и сам почти ребенок, чего стоят буколические описания казарменной жизни: «Многие бойцы скучают, что их мамы встречают новый год, а они нет, они даже сердиты»; «В игре валяли в снег друг друга»; «В караулке читали Боккаччо, шутили, смеялись. Я напряженно и зорко охраняю свой пост <…> На посту у автогаража меня «обижали» маленькие ребятишки, они играли, где не полагается. Я свиристел, они еще более рады этому, пришлось отказаться от них, и они незаметно ушли сами».

Читаешь это, и представляются мельничные жернова. Много, много мельничных жерновов для тех, кто соблазнил малых сих.

«В караулке читали Боккаччо, шутили, смеялись. Я напряженно и зорко охраняю свой пост»

Потому что главный скрытый саспенс в том, что современный искушенный читатель этого дневника времен Большого террора не может поверить в такое простодушие и идеализм — он с напряжением ждет, когда через речовки и заплачки прорвется хоть какая-то трагедия, понимание, сомнение. Но этого не произойдет, потому что для сомнения у Белоусова нет речевого, а значит, мыслительного инструментария. Его печалит арест родственника — но только потому, что его самого по этой причине отстранили от работы в областной партийной комиссии, он удивляется и «скучает», отчего курсант, его товарищ, вдруг застрелился на посту. Эти реальные и близкие события проходят по краю сознания, не задевая его. Он автоматически отмечает какие-то безобразия командования («А нет ли еще здесь вредительства») — легко представить себе ситуацию, когда похожий человек, сформированный языком пропаганды, пишет в газету наивный донос и не отдает себе в этом отчета. У него просто нет других слов для современных ему исторических событий, кроме «Собакам — собачья смерть».

Никакой, даже тщательно собранный срез фактов и мнений по поводу исторического события, не передаст подлинного отношения к ним человека, живущего в том времени. Его понимание достигается методом медитативным или поэтическим, медленным чтением записей малограмотного мальчика-красноармейца с рефреном: «О дни. О жизнь. О Молодость». Когда читаешь, например, запись от 12 декабря 1937 года: «Замечательный день, я сегодня выбирал правительство моей страны и охотно отдал свой голос тов. Калинину и Сметанину» — наши собственные 89% сторонников власти перестают казаться таким уж мифом.

Фото предоставлены Петром Аксеновым

* Дневник токаря Белоусова (1937–1939 гг.). М.: Common place, 2016

** Речь идет об участниках Первой полярной экспедиции 1937-1938 годов под руководством Ивана Папанина.

Shares
facebook sharing button Share
odnoklassniki sharing button Share
vk sharing button Share
twitter sharing button Tweet
livejournal sharing button Share