«Всякий, кто не захочет быть растворен в культуре среднего класса, всякий, кто не захочет формировать буржуазный класс как цементирующий и основополагающий для будущего русского общества, будет изгнан. Или добровольно сам себя изгонит».
Анатолий Васильев — Артуру Соломонову
«Всякая тираническая власть
— обеспечивает себя —
реалистической культурой»
Я знаю, что это последнее интервью, которое я даю в России. После этого я не хочу к этой теме никогда возвращаться...
Вы считаете, что в связи с Вашим заявлением об уходе в этой истории поставлена точка?
Все мое творческое путешествие — это путь к цели, которую я предчувствовал, предугадывал. Но мое путешествие вперед всегда было возвращением назад. В своей жизни я сделал два очень важных возвращения к нашему прошлому, к прошлому нашего искусства. Первое — это возвращение к традиции русского художественного реализма. А второе — то, которое я совершил в последний период своей жизни, — к традициям русской литургической драмы. Ради этого второго возвращения была создана теория, практика, школа моего театра. Было построено здание, которого я сейчас лишен. А точка... Это неправильно заданный вопрос. Вот у меня была рукопись. Я ее писал. И судьбой она была разорвана. Моя рукопись разорвана…
Ее можно восстановить?
Листы не склеиваются. Нет. В наших фантазиях, в иных мирах — все можно... Но в том мире, в котором мы живем, — это не соединить. Не продолжить...
И что же будет дальше? С Вами? С Вашим театром?
Не знаю. В одну реку не войдешь дважды. Я вышел на мост, который висит над пропастью. Он соединяет два берега. Я не знаю, что меня ждет на другом берегу.
Очевидно, что с Вашим отъездом из России теряется очень серьезная линия русского театра: театр-лаборатория, театр-исследование. Что Вы думаете о состоянии современной русской сцены?
Давайте посмотрим на историю театра, на историю нашего искусства цинично. Мы видим сегодня два направления в русском театральном деле. Одно направление связано с театром как бизнесом. Но коммерческие ли цели стоят перед таким театром? Я бы серьезно задумался над этим вопросом. Не с более ли глубокой историей мы сталкиваемся? Только ли финансовые интересы обслуживает современный театр? Это направление русского театра призвано сформировать средний класс. Цели государственные, цели политические стоят перед театром, который мы называем коммерческим. И для меня теперь абсолютно ясно — и в России, и за границей это цель формирования среднего класса. А другое направление — ностальгическая драма. Оно отстаивает реалистические традиции и представляет себя как ностальгическое. Но в формировании нового класса, в решении государственных задач это театральное направление не участвует. А потому это театральное направление исчезнет. Ему нужна публика, а она уйдет. Остаются еще облака смущенной интеллигенции, их детей и внуков... Может, эти облака еще немножко подождят всем на радость. Но дождь этот будет недолог. В ситуации, когда мой театр не идет ни по коммерческому, ни по ностальгическому пути, он стал невозможен. И поэтому, когда вы говорите, что линия русского театра прерывается... И да, и нет... Во-первых, метафизическая драма не первый раз прерывается. Она не выжила в России ни в XIX веке, ни в XX веке. Не выжила и в XXI...
Как Вы думаете, почему?
Потому что всякая тираническая власть обеспечивает себя реалистической культурой. Она обеспечивает себя реалистической традицией. Особенно она укрепляет реалистический драматический театр. В России очень важна парадигма реалистического искусства, которая связана с переживанием. И русской ментальности свойственно входить в этот резонанс. А тиранической власти свойственно эксплуатировать именно это и управлять именно людьми реалистической культуры. Поэтому я не могу сказать, что с моим отъездом прерывается некая линия русского театра... Для меня это было бы слишком высокомерно.
Вы говорите о состоянии современного российского общества. А какие-то личные события были для Вас предвестием того, что Ваш театр лишается питательной почвы, перестает быть возможным?
В 2000 году в июле месяце случились три трагических события. Как если бы это были исходные события в драме, которую я проживаю. Это убийство моего актера Владимира Лаврова, убийство ректора ГИТИСа Сергея Исаева и смерть Аллы Балтер, с которой я долгое время работал. Я должен был пойти на отпевание Аллы Балтер утром 17 июля. И в этот день в 4 часа утра мне позвонил Игорь Яцко и сказал, что убит Владимир Лавров. Вскоре был убит Сергей Исаев. Алла Балтер — это прошлое, это практика психологического реализма, которому я служил. Владимир Лавров — носитель метафизической концептуальной драмы, на которую я положил большую часть своей жизни. Сергей Исаев делал очень важное дело в области современного театрального образования. И эти смерти пришлись на конец июля месяца 2000 года. 23 июля 2007 года я завершил свой двадцатый сезон в «Школе драматического искусства». 23 июля — день рождения моей мамы. 23 июля — день рождения Сергея Исаева. И в этот день я подал в отставку. Все. Путь пройден.
Ваш отъезд — это частный случай или же он свидетельствует о более глобальной тенденции, происходящей в нашем обществе?
Мое добровольное изгнание свидетельствует о тенденции, которая наблюдается в современной России. Всякий, кто не захочет быть растворен в культуре среднего класса, всякий, кто не захочет формировать буржуазный средний класс как цементирующий и основополагающий для будущего русского общества, будет изгнан или добровольно сам себя изгонит. Платон в «Государстве» для художника видит три варианта — быть изгнанным, лишенным имущества или казненным. Я претерпел изгнание и лишение имущества. Изгнание добровольное, а лишение имущества — насильственное… Давайте рассмотрим мою ситуацию как очень простую. Есть основатель и носитель теории и практики театра и есть ученики. Сейчас их можно уже назвать последователями. Это их личный путь. Личный подвиг. Теперь — это их дело. Вы знаете, когда поколение молодых людей, которым сейчас сорок с лишним лет, вошло в жизнь, я заметил, как отрицательно они относятся к тому поколению, к которому принадлежу я. Они даже не хотели разобраться — кто выкормыш этого коммунистического племени, кто — родня, а кто был изгоем. Им было абсолютно все равно. Важно лишь то, в какой период времени ты трудился. Я заметил это отношение к себе. И у меня по отношению к поколению сорокалетних очень жестокая позиция — теперь и вы сделайте то же самое. Пройдите все, что прошли мы: преследования, прослушивания, изгнание, идеологическую муштру. Пройдите! И если сможете это сделать, я, если буду жить, восхищусь вами…
Некоторые говорят, что Ваш отъезд — почти предательство по отношению к тем, кто здесь остался. Что Вы должны быть здесь, в своем театре и бороться вместе со всеми.
Это не предательство. Мое добровольное изгнание освободило моих учеников от тирании учителя. Я взял на себя побег, чтобы оставить людей у того дела, которому их научил. И я мысленно, сердечно и волей своей поручаю им продолжить то, что я сделал. Если они смогут это продлить, значит, то, что я оставил, имеет силу.
«Что, я должен сам выстроить
— виселицу, поставить стул —
и сам повеситься?»
Не считаете ли Вы, что недостаточно шли на компромисс для сохранения своего театра?
Этот вопрос неправомерен. Мой театр жил согласно своему уставу как театр-лаборатория. Никогда мой театр не определялся как театр репертуарный. В самой архитектуре театра заложена его концепция — это школа, это исследование. Количество репетиционных залов превышает количество сцен: сцен лишь две, а залов — множество. В приложении к уставу было обозначено, что мы должны дать 90 представлений в год, включая и лабораторные показы. Не постоянно производить «театральный продукт», а исследовать. О каком компромиссе вы говорите? Что, когда власть предложила мне изъять театр на Сретенке, я должен был согласиться? Изъятие театра, изъятие здания и нашествие на театр началось уже в 2002 году. Нашествие началось от мэра. Я не пошел тогда на компромисс. Петр Фоменко отказался от предложенного ему здания на Сретенке, пресса была взбудоражена, и московское правительство отступило. Но я знал, что на этом дело не кончится. В сезоне 2005 —2006 года мне было предложено провести реорганизацию театра. Но по факту распоряжение правительства Москвы говорило не о реорганизации, а о ликвидации. О каком компромиссе в этом случае может идти речь? Что, я должен сам выстроить виселицу, сам зацепить веревку, поставить стул и сам повеситься? Если это назвать компромиссом — да, на такой компромисс я идти не был готов. А насчет будущего русского театра… Вот было ли оборвано будущее русского театра в связи с эмиграцией Михаила Чехова?
Какая-то его существенная часть — да. Он многое сделал в США, и в 90-е годы к нам приезжали его ученики преподавать систему Михаила Чехова.
А умерщвление Мейерхольда оборвало будущее русского театра?
Все, что сделал Мейерхольд, было воспринято мировым театром, его идеи получили развитие в не меньшей степени, чем идеи Станиславского.
Значит, речь идет о мировом театре! О вложении идей в театр мировой, о его обогащении. Вот об этом меня сейчас просят, и на это я должен решиться. Но живоносный ключ в России может заглохнуть. И русский театр, его идеи, будут развиты в других странах, на других континентах.
То есть в Ваши планы входит преподавание за границей?
Я своих планов не скрываю. Потому что у меня их нет. Я практикую курсы режиссуры в Лионе, я хочу открыть курсы режиссуры в Париже, хочу открыть школу в Греции, Барселоне, Сан-Паулу. Но я не знаю, хватит ли меня. Смогу ли я это сделать так последовательно, как об этом мечтаю…
Можно ли называть Ваш отъезд эмиграцией?
Нет. Это акт исключительно художественный. Мой отъезд не относится к политической жизни страны. Я художественный диссидент.
— «Я умер для России» —
Ваш театр скоро будет исключен из Союза театров Европы…
Я обратился в Союз театров Европы, чтобы в связи с деятельностью московского правительства театр был исключен из Союза. Меня уговорили подождать один год. Но так как 23 июля произошло то, что произошло, театр будет исключен. Москва как город великой культуры и как часть России могла бы иметь очень авторитетное присутствие в Союзе театров Европы. Ведь Союз стремился к этому, стремился к контакту с театральной Москвой. Но мои просьбы слушали чиновники из московского правительства с закрытыми глазами и заткнутыми пробками ушами... Я хотел сделать народный, общедоступный театр мистериальной драмы.
Вы думаете, такой театр, как Ваш, мог быть общедоступным?
Он должен быть общедоступным, потому что у России нет другого пути. Она не может развиваться как секулярное государство. И как бы политики ни бились над тем, чтобы все сделать для создания буржуазного государства, они должны понимать, что это приведет только к нацизму. И больше ни к чему. И я горько сожалею, что московское правительство так ослепло или так наполнено злобой и интригами вокруг моего имени, что даже не пожелало встретиться со мной для долгой беседы. Люди, которые занимались проблемами моего театра, наушничали, пользовались сплетнями и слухами, доносами моих недоброжелателей и огромным количеством легенд вокруг моего имени…
Но — жизнь продолжается. Добровольно изгнав себя из России, я умер для нее. Так, очевидно, души умерших смотрят с сожалением, завистью и радостью на дела живых. Но они не могут вернуться, не могут снова воскреснуть к жизни, не могут воплотиться. Так и я смотрю на то, что происходит в России, на то, что происходит с моим театром...
Вы сказали, что умерли для России?
Для меня это изгнание подобно смерти. Джульетта в трагедии Шекспира, узнав, что Ромео изгнан, говорит, что смерть лучше, чем изгнание.
Письма Анатолия Васильева
чиновникам Комитета
по культуре Москвы
Господин заместитель председателя
Комитета по культуре
правительства города Москвы
Порватов Александр Евгеньевич!
В середине мая месяца Вы по поручению правительства Москвы и от имени Комитета по культуре города Москвы разослали — по Вашему выбору — нескольким лицам документ, в котором Вы отвечаете на «Обращение о назначении И.В. Яцко на должность художественного руководителя ГУК Москвы театра «Школа драматического искусства». По данному Вами ответу сообщаю: 1. Указание на то, что Комитетом по культуре «исключительно для А.А. Васильева была предусмотрена должность художественного руководителя», считаю ложным. Исключительно для А.А. Васильева была проведена насильственно реорганизация путем увольнения А.А. Васильева с должности художественного директора и назначения на эту должность постороннего лица, профессиональными обязанностями которого являлся аудит. Исключительно для А.А. Васильева ему была предложена должность главного режиссера, от которой он не отказался в связи с предстоящими гастролями спектаклей театра в Париж, Амстердам, Дельфы и Авиньон. Исключительно для А.А. Васильева и без его на то согласия был изменен устав театра в его первом и главном параграфе — о единоначалии, и был утвержден новый, «двуначальный» устав. Исключительно для А.А. Васильева и без его предупреждения на должность директора театра был назначен г-н Малобродский. Что можно считать «исключительным», если устав нового театра сам по себе предполагает управление учреждением двумя лицами — директором и художественным руководителем! И не «исключительно» ли для Васильева он был исключен из театра «Школа драматического искусства», но таким исключительным «Распоряжением о реорганизации», по которому у бывшего режиссера, педагога и первого лица театра, размещавшегося в двух зданиях, не осталось ни одного! На Поварской поселился новый ГУК, на Сретенке — новый устав реорганизованного старого ГУКа! 2— 3. Указание на то, что А.А. Васильев «высказал пожелание занять должность главного режиссера, которая и была введена для него», считаю ложным и по части «пожелания занять», и по части «была введена». С целью ответа на это указание прилагаю несколько документов.
..............................................................................................
Г-ну директору или генеральному менеджеру
реорганизованного правительством Москвы
театра «Школа драматического искусства».
Вашу формулировку в ответе генеральному секретарю Союза театров Европы Эли Малка от 2 июля 2007 года, а именно: «тезис о смене художественного руководителя нельзя считать безупречным», действительно безупречной считать нельзя. Может быть, Вам не известно, что в европейской практике театра нет существенных различий ни по факту работы, ни по факту должностного имени между: а) главным режиссером, б) художественным руководителем, в) художественным директором. Пользуясь отсутствием существенных различий между наименованиями в Европе и необразованностью людей театра в России, Вы манипулируете моим нынешним положением и повторяете легенду, сочиненную Управлением культуры с целью скомпрометировать мое имя — как прежде в Москве, так и теперь — в Европе. На протяжении всего сезона Вы высказываетесь подобным образом в расчете на то, что я не могу Вам ответить из-за ситуации, в которой оказался, и что Вам не могут ответить сотрудники театра, от Вас зависящие. Я был уволен с должности художественного директора театра, в уставе которого предполагалась одна-единственная единоначальная должность первого лица, с которым заключался контракт Управлением культуры города Москвы. После реорганизации театра мне была предложена должность художественного руководителя, так как должность художественного директора была — в связи с реорганизацией — ликвидирована. От этой должности, по которой согласно новому уставу театра мне отводилась роль руководящего художественного лица, действующего согласно уставу о двуначалии совместно с другим первым должностным лицом в обязанностях финансовых и административных, я отказался письмом на имя заместителя председателя Комитета по культуре Порватова А.Е. Я воспользовался казусом в процедуре реорганизации и указал Вам как директору-самозванцу на факт моей работы в должности главного режиссера. Я не просил ни Вас, ни главных лиц московского Управления культуры об этой должности, я только указал на то, что при отказе от должности художественного руководителя театра я все-таки и на самом деле остаюсь в штатном расписании нового театра в старой должности и в Вашем как директора подчинении. Моего из театра «автоматического» увольнения, несмотря на невысказанное желание и расчеты комитета, не произошло. Все это Вам отлично известно, но несмотря на полную ясность в вопросах процедуры ликвидации театра «Школа драматического искусства», Вы вместе с Вашим хозяином продолжаете манипулировать общественным мнением и делаете это довольно успешно. Чтобы прекратить ложную театрально-политическую игру, от которой страдают только сотрудники моего бывшего театра, у меня нет никакого другого выхода, как подать иск в суд, не испугавшись устроенной Вами третьей проверки ФСБ, или же уйти в отставку. Я выбираю отставку.
..............................................................................................
Заместителю председателя Комитета
по культуре города Москвы
г-ну А.Е. Порватову
Открытое письмо
На Ваше предложение: в соответствии с приказом Комитета по культуре города Москвы от 28 марта 2006 года № 92/к занять должность художественного руководителя ГУК города Москвы «Театр «Школа драматического искусства» отвечаю отказом в связи с тем, что я работаю в должности главного режиссера ГУК города Москвы «Московский театр «Школа драматического искусства», основанного мной 24 февраля 1987 года по инициативе Главного управления культуры города Москвы, и совмещать две должности, столь важные в деле художественного строительства театра, мне не по силам. Я верю в творческое будущее и непорочность основанного мною театра и мне морально будет совершенно невозможно изменить место работы. С уважением, главный режиссер «Московского театра «Школа драматического искусства» Анатолий Васильев (октябрь 2006 года)
..............................................................................................
Заявление
Уважаемый господин заместитель председателя Комитета по культуре! Настоящим письмом я как бывший художественный директор театра «Школа драматического искусства» подтверждаю свой отказ от должности художественного руководителя вновь созданного театра, официально представленный мною в первый раз 9 ноября 2006 года.
Режиссер Анатолий Васильев
23 июля 2007 года
Исходя из вышеизложенного ясно, что в результате беспредела под официальным названием «реорганизация театра» мне как потерпевшему лицу следовало бы оформить иск за искажение фактов или обратиться в суд с какой-либо другой формулировкой, пригодной для судебного иска. Но, к сожалению, я как потерпевшее лицо считаю для себя невозможными какие-либо судебные разбирательства с властью, и я сожалею, что согласился со своими коллегами по работе при подаче иска касательно общежития. Иска, который был выигран в суде театром и оказался пирровой победой, способствовавшей раскрутке событий, столь драматических. Мы имеем дело в нашем случае не с добрыми намерениями Комитета по культуре помочь делу театра путем реорганизации, а с мотивами личной мести и имущественными притязаниями...
