Интернет-сайт телеканала Би-би-си сообщил сенсационную новость: в Афганистане, к северу от Кабула, на территории бывшей советской военной базы найдена подземная тюрьма: в 15 камерах обнаружены тела сотен узников со связанными руками и повязками на глазах. Не исключено, что заключенные были погребены заживо. Значит ли это, что, перед тем как уйти из Афганистана, советские военные столь жестоким образом казнили то ли военнопленных, то ли противников тогдашнего просоветского режима в Кабуле?
Журналист Евгений Киселев, в 1979—1981 годах служивший в Афганистане военным переводчиком, полагает, что торопиться с выводами не стоит.
«Шурави» чужих грехов не надо — своих хватает.
Информация британских журналистов вызывает целый ряд вопросов. И прежде всего: местонахождение тюрьмы указал афганец, который вроде бы работал на базе водителем; почему он молчал 18 лет (советские войска ушли в 1989 году)? И второй вопрос: как он оказался на секретной советской военной базе: местных жителей на советские военные объекты в Афганистане практически не брали, среди солдат-срочников было пруд пруди желающих покрутить баранку — все же безопаснее, чем «ходить на боевые».
В борьбе за светлое
— афганское будущее —
Война в Афганистане, которую Советский Союз вел почти целое десятилетие, вне всякого сомнения, была жестокой. С обеих сторон. Чем дольше шла война, тем чаще боевые действия советских войск приобретали карательный характер. В ходе некоторых операций происходили массированные ракетные и артиллерийские обстрелы и авиабомбежки с настоящим истреблением населения целых районов. Моджахеды отвечали, как говорится, асимметрично, но адекватно. Советским военным лучше было им в руки не попадать. Афганцам в руки советских — тоже.
Но вначале, когда мы только вошли туда, подавляющее большинство солдат и офицеров 40-й армии (так назывался «ограниченный контингент»), одураченные советской пропагандой, искренне верили, что пришли спасать афганский народ от вмешательства темных сил, помочь ему в борьбе с контрреволюцией, в строительстве светлого будущего. Воображение рисовало «контрреволюцию» примерно как банду Абдуллы из «Белого солнца пустыни», а светлое будущее афганского народа — как жизнь где-нибудь в советском Узбекистане или Таджикистане. Прозрение наступило потом: никакой народной революции в Афганистане не было, был военный переворот, в результате власть захватили авантюристы, нахватавшиеся марксистских лозунгов, сторонники партии, не пользующейся поддержкой народа, который совсем не хотел жить, как в республиках советской Средней Азии.
— Прозрение —
Поначалу «шоурави», как на всех языках Афганистана называли советские войска (позднее в русский язык это слово пришло как «шурави». — The New Times), не вели никаких наступательных боевых действий, а лишь встали гарнизонами в крупных населенных пунктах, взяли под охрану въезды в города, важные объекты. И вдруг на них начали нападать. Пошли, выражаясь военным языком, безвозвратные потери. Романтические настроения сменились обидой и озлоблением: «Ах вы суки такие! Мы с вами по-хорошему, мы пришли вам помочь, а вы нам в спину стреляете?! Ну погодите!»
Когда начались первые рейды по горам, молодые офицеры всякий раз возвращались в подавленном состоянии, сильно пили. Воевать они еще не научились, противника толком не знали. С непривычки, в неудобном обмундировании, с трудом карабкаясь по горам, наши бойцы и командиры являли собой просто идеальные мишени для афганских моджахедов. Вооруженные старинными, но весьма надежными винтовками времен англо-бурской войны, имевшими большую дальность прицельного боя, с детства привыкшие обращаться с оружием и метко стрелять, многие — прирожденные снайперы, афганские горцы наносили советским войскам все возрастающие потери.
В первый же год войны, 1980-й, по официальным данным, было убито 1,5 тысячи советских солдат и офицеров. Для страны, где уже выросло целое поколение, не знавшее, что такое получать похоронки с войны, для армии, отвыкшей нести боевые потери, это была гигантская цифра. С каждым новым «грузом 200», отправленным в Союз, ожесточение усиливалось. Советские войска начали понемногу втягиваться в антипартизанскую войну.
Из Москвы, однако, пришла директива, в которой категорически запрещалось обстреливать жилые районы, даже если там скрывались вооруженные бойцы сопротивления. И тем не менее уже не редкостью были рассказы о том, как кто-то «пошел на боевые», проходили мимо какого-то кишлака, а оттуда из-за дувалов «духи» открыли огонь, убили нескольких наших и ушли в горы, и тогда наши озверели и пошли прочесывать деревню, дом за домом, не оставляя в живых никого.
Скажу страшную вещь: их можно было понять.
— Его звали Игорь Адамов —
В отличие от меня, призванного в армию офицером-переводчиком по окончании Института стран Азии и Африки при МГУ, Игорь приехал в Кабул всего лишь после третьего курса, хотя закон тогда гарантировал студентам железную отсрочку от солдатской службы. Однако переводчиков катастрофически не хватало, и придумали обходной путь: посылать студентов в Афганистан «на языковую практику».
Даже на фоне своих молоденьких однокашников Игорь выглядел ребенком: светлые вьющиеся волосы — почти детские кудряшки, нежное застенчивое личико, в котором было что-то, делавшие его неуловимо похожим на портреты юного Пушкина. Мы дружили. Он был искренний, восторженный мальчик. Его убили осенью 81-го. Рассказывали, что Игоря послали в опасную командировку в район боевых действий — сопровождать одного высокопоставленного военного советника. Он имел право отказаться, но не сделал этого, наверняка побоялся, что его посчитают трусом. За советником-генералом охотились. Им устроили засаду, окружили, они попытались отстреливаться, после чего моджахеды пленных уже не брали. Над трупом Игоря глумились. Так, как глумятся только варвары. Хотя не варварами ли были и те, кто послал этого мальчика на смерть? Кто посылал на смерть десять лет тысячи таких мальчиков во время той бессмысленной и преступной войны в Афгане?
Зачистки
— в афганских дувалах —
Термины «чистка», «зачистка», которые у нас широкая публика выучила в годы чеченской войны, в Афганистане уже тогда прочно вошли в лексикон военных. Но разговоры о том, как во время этих операций забрасывали гранатами подвалы домов, куда обычно при первых же выстрелах прятались их обитатели, велись шепотом, по пьянке, потому что была высочайшая установка: за расправы над мирными жителями карать беспощадно. При этом наши военные руководители прекрасно понимали, что моджахеды военной формы не носили и в большинстве населенных пунктов каждый мужчина где-то прятал винтовку или автомат, периодически уходил в горы, участвовал в засадах или внезапных нападениях на советские военные колонны. Поэтому критерием жестокого обращения с мирными жителями были жертвы среди женщин и детей. И если о таких жертвах становилось известно высокому начальству, головы было не сносить.
Случилось так, что в Афганистане автор регулярно имел доступ к весьма закрытой информации, хоть и был совсем юным лейтенантом, к тому же не кадровым офицером, а «штафиркой», «штатским шпаком», неисправимо гражданским человеком, призванным на два года после учебы в МГУ. Но положение личного переводчика (и по совместительству фактически адъютанта) одного высокопоставленного генерала, заместителя главного военного советника, давало возможность знать больше, чем знали другие. Иметь личного переводчика было привилегией очень немногих начальников. Чтобы продемонстрировать свой высокий статус, шеф таскал за собой повсюду, в том числе на совершенно секретные совещания.
Когда же генерал в переводчике не нуждался, автор коротал время в комнатке рядом с генеральским кабинетом, где точно так же, ожидая вызова, сидели офицер для поручений, переводчик и водитель главного военного советника (в ту пору им был генерал армии Александр Майоров, в 1968-м командовавший войсками, которые вошли в Чехословакию). Время коротали за разговорами.
Так, например, автор этих строк узнал о том, что у тогдашнего афганского лидера Бабрака Кармаля есть особо доверенный человек, который присутствует при всех самых важных, самых доверительных разговорах. Это был советский советник — полковник КГБ из внешней разведки, который был знаком с президентом Афганистана с незапамятных времен, лет десять, а то и больше. Нетрудно было предположить, кем когда-то приходился Кармаль советской разведке. Но это особая тема.
К съезду КПСС насилия
— не предлагать —
Однажды на прием к главному военному советнику приехали несколько полковников и один генерал, непривычно одетые в советские повседневно-выходные мундиры (офицеры 40-й армии носили полевую форму, а военные советники — афганскую без знаков различия). Оказалось, что это следственная бригада из Москвы, из Главной военной прокуратуры, приехавшая расследовать ЧП. В Кабуле в одной из частей трое солдат достали где-то водки, напились, ушли в самоволку с оружием, не долго думая забрались в чей-то дом прямо по соседству, застрелили мужчин, изнасиловали женщин, а потом их тоже убили. Выпили еще и прямо там заснули, пьяные. Тем временем солдат хватились, стали искать, услышали стрельбу, быстро прочесали район и взяли всех троих на месте преступления.
Случилось это буквально в день открытия XXVI съезда КПСС.
Скандал был грандиозный, потому что накануне была команда из Москвы: чтоб во время работы съезда все было тихо, никаких боевых действий и особенно — никаких эксцессов в отношении мирного населения. Суд был короткий и предельно суровый: всех приговорили к высшей мере и расстреляли. И такие случаи были еще.
Секретная тюрьма:
— чужой грех? —
Бойцы царандоя — народной милиции Афганистана — и советские военнослужащие конвоируют захваченных в плен моджахедов |
Однако ни разу не приходилось слышать, чтобы советские военные где-то держали пленных. Была строгая установка — сразу же передавать их афганцам. Либо военным, либо органам безопасности правительства, что сидели на советских штыках. Разумеется, это не всегда было возможно, и тогда участь захваченных в плен моджахедов была, скорее всего, печальна.
Но об этом тоже говорили шепотом.
В 1999 году вышло, пожалуй, самое серьезное исследование истории советского военного вмешательства в Афганистане — книга швейцарских политологов Пьера Алана и Дитера Клея «Афганский капкан». Она основана на рассекреченных в начале 90-х годов советских документах и многочисленных интервью с советскими и афганскими политиками, военными, дипломатами, разведчиками, которые были лично вовлечены в афганские дела в 70 — 80-е годы. Там приводятся факты, которые были известны только посвященным. Есть в книге и множество нелицеприятной информации, жестких оценок. Но — ни слова о том, что советские военные держали у себя пленных моджахедов.
Могла ли на территории советской военной базы или в расположении части находиться афганская тюрьма? Едва ли. Военные очень скоро стали относиться к друзьям-афганцам подозрительно, потому что быстро выяснилось: через них утекала информация, офицерский корпус афганской армии был буквально нашпигован агентами моджахедов. Советские гарнизоны жили очень закрытой жизнью: даже военным советникам, которые формально не имели отношения к 40-й армии, или сотрудникам КГБ, работавшим в Кабуле под разными «крышами», нужен был специальный пропуск.
Другое дело, что в гарнизонах бывали гауптвахты — для своих собственных провинившихся. Когда наши войска ушли, контроль над их бывшими объектами несколько раз переходил из рук в руки, власть в Афганистане менялась несколько раз. Вполне вероятно, что после ухода «шоурави» на одном из этих объектов нашли бывшую советскую гауптвахту и превратили ее во вполне восточный зиндан. Сторонники последнего советского ставленника Наджибуллы были отнюдь не вегетарианцами — запросто могли кого-нибудь похоронить заживо.
Что было на самом деле, могут установить только судмедэксперты, которые при нынешнем уровне развития криминалистики в состоянии с достаточно высокой точностью определить время захоронения. Вопрос лишь в том, заинтересованы ли в этом афганские власти или им проще все повесить на «шоурави».
Война в Афганистане навсегда останется черной страницей нашей истории. Но и добавлять к ней того, чего не было, не надо. Чернее ее уже не сделать
