29 сентября прокуратура по заявлению пензенского юриста Евгения Моисеева проверила статью протоиерея Дмитрия Смирнова, в которой последний сравнил атеистов с «цирковыми медведями». По мнению прокуратуры, в тексте содержится «негативное отношение к атеистам» и утверждение о «преимуществе православных христиан перед ними». В принципе — это состав преступления. Материалы проверки переданы в СК, и чем все это кончится для одного из самых ярких и скандальных деятелей РПЦ, известно, наверное, только богу.
За стремлением заблокировать возможность критического высказывания на политическую тему, как легко предположить, прячется страх. И страх этот разрастается — поскольку разрастается количество карающих за слова и мысли статей Уголовного кодекса. В силу неопределенности терминов и «старых» статей хватало, чтобы разбираться с недовольными, но стараниями Думы шестого созыва инструментарий для борьбы с любыми проявлениями недовольства стал еще шире. Старая шутка «был бы человек, а статья найдется» сегодня для всех, кто имеет привычку или профессиональную необходимость публично выражать собственные взгляды, звучит не так уж и весело. Причем от содержания взглядов возможность оказаться под ударом, как показывает казус протоиерея Смирнова, практически уже и не зависит.
У лидеров авторитарного типа — еще один специфический страх, растущий из исторического опыта. «они боятся, что не смогут мирно покинуть свой пост, судебного преследования или даже физического устранения»
Интересна здесь не просто попытка своеобразного хеджирования политических рисков. С ними как раз все ясно: увидели опасность в националистах — активизировали давно существовавшую статью 282, а заодно выяснили, что и для борьбы с любыми другими критиками власти она прекрасно подходит. Впечатлились Майданом — и решили законодательно бороться с «реабилитацией нацизма», а также защитить от словесных покушений «территориальную целостность РФ» (то есть фактически запретили обсуждать крымский вопрос). После акции Pussy Riot в храме Христа Спасителя изобрели «защиту чувств верующих», чтобы в аналогичных случаях не позориться на весь мир, вспоминая постановления средневековых церковных соборов. Куда интереснее психологическая составляющая страхов власти, лекарством от которых служат в том числе и статьи о мыслепреступлениях.
Основной инстинкт
«Все законы, направленные на защиту одной части населения против интересов другой, — дискриминационные», — подчеркивает в разговоре NT психолог и политолог, учредитель и президент PR-компании «Никколо М» Екатерина Егорова. По ее мнению, если принимаются законы, ограничивающие выражение каких-либо мнений, это всегда сигнал. Власть опасается, что эти мысли — заразительны и какую-то часть общества с их помощью можно подбить на социальный протест. Кроме того, уверена Егорова, иногда законы такого рода — способ поддержать лояльные власти группы населения: «Например, закон о защите чувств верующих дискриминирует определенную часть общества. Власть сейчас играет на стороне верующих потому, что они очень психологически управляемы и удобны в плане получения любой электоральной поддержки, — какая бы власть ни была и что бы этой власти ни требовалось». Любой верующий человек — легкоуправляемый и внушаемый. Сагитировать человека неверующего гораздо сложнее, чем сагитировать верующего. У него вся психология заточена на принятие всего того, что ему внушают, подчеркивает эксперт.
Но стремление блокировать критику может быть связано и с более глубинными страхами, главный из которых — страх лишиться власти. Особенно силен этот страх у людей, которые не готовы к сменяемости власти, не готовы ее добровольно отдавать, утверждает Егорова: «В обществе, где человек знает, что он пробыл столько-то сроков в качестве президента, губернатора или премьер-министра — и больше не может по закону, — он к этому уже готов в тот момент, когда садится в свое кресло. А когда человек понимает, что никаких работающих законодательных ограничений для пребывания у власти у него нет, он начинает думать: «А зачем я с властью вообще буду расставаться?» По мнению эксперта, в такой ситуации носитель власти пойдет на любые меры ради ее сохранения».
У лидеров авторитарного типа еще один специфический страх, растущий из исторического опыта: «Они боятся, что не смогут мирно покинуть свой пост, судебного преследования или даже физического устранения». Егорова напоминает о судьбе Слободана Милошевича, Саддама Хусейна, Муаммара Каддафи и утверждает, что эти примеры — перед глазами и у тех, кто управляет Россией сегодня.
Здесь же — страх утраты имущества «у людей, ориентированных на приобретательство коррупционного характера». Таков, например, казус Виктора Януковича: «Случается революция, и ты физически из своей страны драпаешь, чтобы сохранить свою жизнь, а все твои золотые батоны остаются не с тобой».
Егорова также демонстрирует, как понятные человеческие страхи перетекают в опасение за судьбу страны, вытекающее из представлений о собственной особой миссии: «Есть страхи за членов своей семьи, за близкий круг. Но здесь может быть и другая ситуация — когда человек искренне верит, и этого нельзя исключать, в то, что он ведет страну в правильном направлении, выполняет свою миссию и считает, что чем больше он будет у власти, тем правильнее и дальше страна продвинется». И законы, «исключающие любые турбулентности в стране», вполне могут быть результатом такого рода страхов, резюмирует эксперт.
Фетиш безопасности
Доктор психологических наук, заведующий кафедрой психологии личности МГУ Александр Асмолов доказывает NT, что страх — не единственный мотив власти, защищающейся от инакомыслия. «За законами такого рода стоит целый ряд разных мотивов. Прежде всего — появившийся в массовом сознании идеал безопасности», — говорит Асмолов. И в этом смысле чаяния масс совпадают с действиями властей: «Сегодня это доминирующий мотив любых действий власти. Именно этот мотив — безопасность как главная цель жизни, а тем самым не жизнь, а выживание, не развитие, а адаптация — становится программной идеологией. Именно эту программу обслуживают такого рода законы».
Запрос на безопасность появляется не на пустом месте, среди причин его возникновения — терроризм и другие реальные угрозы. Но вот что важно, по мнению Асмолова: «Именно идеал безопасности — одно из ключевых оснований самоизоляции государства. В России этот идеал, так или иначе, задает стратегию идеологических действий, которые, в свою очередь, воплощаются в определенной политике. Идеал — это бе-зопасность и сохранение статус-кво, того, что есть сейчас, не дай бог, если это покачнется».
Формулировки в статьях УК, ради безопасности карающих за мыслепреступления, крайне размытые, считает эксперт. «Старая русская поговорка «закон что дышло…» к ним относится больше, чем к любым другим действиям».
Асмолов уверен, что вторжение власти в социальные сети, сроки за записи и репосты уже оказывают свое влияние на психологическое состояние россиян: «У людей возникает чувство, которое психологи называют «выученная беспомощность»: «Что бы ты ни делал, ты впадаешь в ситуацию апатии и не знаешь, как действовать».
Однако власть, по мнению эксперта, расширяя спектр репрессивных законов, бьет мимо цели: «Запугивают обычных людей, но не тех, кто может очень жестко противостоять и отстаивать свои права. Так было всегда, с такими людьми опасно связываться».
Легкая работа
А вот журналист и блогер Антон Носик, обвиняемый, как уже было упомянуто, по 282-й статье за запись в блоге, в которой прокуратура усмотрела разжигание ненависти по отношению к народу Сирии, напоминает NT наиболее нелепые примеры мыслепреступлений, за которые виновные уже понесли наказание. И призывает искать в них не глубокий стратегический замысел и не отражение страхов власти, а куда более приземленные мотивы.
«Есть такой композитор — Рихард Вагнер. Который написал не только оперу «Тангейзер», он вообще много чего написал. Так вот: отношение к нему и запреты на его исполнение в Израиле диктуются знакомством с его статьей «О Еврействе в музыке». И логично, наверное, эту статью прочитать, чтобы решить, что тебе важнее — «Полет валькирий» или отношение Вагнера к Мендельсону. Но эта самая статья Вагнера 1850 года внесена в федеральный список экстремистских материалов, и ее распространение в России наказуемо. И здесь нужно понимать, что это не борьба с Вагнером — с ним поздно бороться. Это борьба с нашим правом знать, чего такого плохого написал Вагнер 166 лет назад», — иронизирует Носик.
«Принцип работы органов с этими статьями прост: нагуглил что-нибудь, возбудился, передал дело в суд, получил обвинительный приговор — получил звездочку на погоны. вот и все, что их интересует»
Журналист подчеркивает крайнюю небрежность и даже неграмотность тех, кто составляет пресловутый список экстремистских материалов: «Там огромное количество ссылок на страницы, ролики на YouTube, которых не существует в природе. И не потому, что их удалили, а потому, что их в принципе никогда не существовало. Для передачи дела в суд адрес страницы набирался вручную и с ошибками, а судья даже не смотрел, что именно он запрещает».
Носик обращает внимание на то, что из-за неопределенности понятий подозреваемый в мыслепреступлении даже не сможет угадать, какое именно ведомство будет с ним разбираться: «Забавна грань между экстремизмом и терроризмом — выбор делается случайным образом. Но если ты экстремист, то твой пост или ретвит расследуют по линии МВД, СК и прокуратуры. А если террорист, тобой займется ФСБ».
Зато технология всегда одна и та же: «Принцип работы органов с этими статьями прост: нагуглил что-нибудь, возбудился, передал дело в суд, получил обвинительный приговор — получил звездочку на погоны. Вот и все, что их интересует: «колеса крутятся, система работает». Именно в этом причина постоянного роста числа заведенных дел и обвинительных приговоров: «Если раньше было 69 дел за пятилетку, то сейчас 500. Будет и 5000. Это просто легкий способ получить звездочку».
