В тот день, 29 августа 2016 года, ближе к четырем часа дня, в центре Молетая было не протолкнуться. На 16:00 был назначен марш по «смертному пути» (определение одного из организаторов): от того места, где тогда, в августе 1941 года, еще была старая деревянная синагога — это на одной стороне и красные кирпичные дома — на другой, 75 лет назад сюда согнали евреев, в основном женщин, стариков, детей (молодых мужчин собрали и расстреляли тремя днями раньше) и погнали за город, полтора километра, где их и забили. В Молетае перед войной жили три тысячи человек, из них две с лишним тысячи — евреи.
Синагоги уже давно нет, а красные кирпичные дома, которые до войны, по словам литовцев, принадлежали евреям, сохранились и не только здесь, в Молетае, в городке в 66 километрах от столицы, Вильнюса (час по трассе А 14 ), но и в других похожих городках — я их видела, например, в Жагаре, почти на границе с Латвией, — евреев там тоже теперь нет (в 1999-м был один, по фамилии Мендельсон), а дома есть: городки до войны назывались штетелями (в переводе с идиш schtetl — городок, по-польски — местечко), и проживало в них, по разным оценкам, 210–250 тыс. евреев. Выжило около 15 тыс. (остальных убили), но и они потом почти все уехали. Потому что жить рядом было невозможно.
Потому что литовских евреев убивали «Литовский фронт активистов», 1-й литовский батальон, 12-й литовский батальон и те, кто в батальоны не входили, но чужого добра сильно хотели: в том же Молетае из двадцати одного магазина девятнадцатью владели евреи.
В Молетае расстрелом руководили два немецких офицера, третий немец был фотографом, рассказал автору Цви (раньше Григорий) Критцер, теперь израильтянин, у которого в этой молетайской могиле лежит 20 человек родных, зато исполнители — человек сорок — были литовцы: часть из Молетая, то есть соседи, часть — из окрестных деревень. Фамилии все известны. Но их в день памяти не называли: называли тех литовцев, кто спасал евреев Молетая, — Цви назвал около пятнадцати, всего же в базе праведников Яд Вашема в Иерусалиме числится 889 литовцев — тех, кто прятал своих евреев, кормил, позволил выжить — и поклон им до земли.
В Молетае расстрелом руководили два немецких офицера, третий немец был фотографом, исполнители — человек сорок — были литовцы: часть из Молетая, то есть соседи, часть — из окрестных деревень
Еврей и не еврей
«Я не еврей, я литовец и знаю, что мы это можем — показать свою силу и единение. Признаться в своих ошибках и даже в преступлениях — это проявлении именно силы, а не слабости. Поэтому иногда надо побыть там, где невесело. Не знаю, быть может, я снова наивен, но почему-то верю, что наше поколение может покончить с этим кошмаром, не перекладывая его на своих детей, которых пока еще это мало волнует, но они вырастут и оттуда посмотрят на нас, в изумлении спрашивая: почему вы не сделали этого?»
Это написал литовский писатель и драматург Марюс Ивашкявичус в своем получившем широкую известность эссе «Я — не еврей» (опубликовано на русскоязычном портале Ru.Delfi 24 августа 2016 года): под «там, где невесело» Ивашкявичус имел в виду марш памяти расстрела молетайских евреев, и звал он туда именно литовцев, в том числе жителей Молетая, откуда сам был родом: на окраине города (другой, не той, где закопали евреев) у его родителей прекрасный дом. Это эссе стало продолжением первого, появившегося на том же портале еще в мае, оно называлось «Евреи. Проклятие Литвы», и оба они, по сути, об одном: Литве надо, наконец, признать, что ее граждане были не только жертвами советской оккупации (до начала войны НКВД арестовал и отправил в лагеря ГУЛАГа 40 тыс. литовцев, после войны — еще 245 тыс.), но и пособниками нацистов, соучастниками в преступлении, вошедшем в историю как Холокост.
Почему он вдруг взялся писать на такую взрывоопасную в Литве тему, как убийство евреев? Ивашкявичус объяснил: к нему обратился тот самый Цви Критцер, который замучился иметь дело с молетайской бюрократией. Много лет Цви заказывал автобусы и 29 августа привозил в Молетай евреев из Вильнюса: помянуть тех, кого убили. Еще в советское время на месте расстрела поставили что-то вроде надгробия с надписью, в которой, правда, слову «евреи» места не нашлось: как и в других местах, где убивали евреев, в Белоруссии, в Латвии, в Литве, на Украине, оно заменено было эвфемизмом — «советские граждане». Памятник Критцер поставил на свои деньги — он футбольный агент и готов был и дальше тратиться, но ему хотелось, чтобы 29 августа вместе с евреями на место расстрела пришли и литовцы: в конце концов тех, кто в разных ипостасях принимал участие в литовском Холокосте, в живых уже не осталось. И еще он хотел марш: не приехали — постояли — сказали кадиш (поминальная молитва. — NT) — положили на памятник камешки — уехали, а чтобы пройти все те полтора километра, что брели «измученные и униженные люди, у которых не было ни одного шанса выжить» (это из его речи на митинге перед маршем), и пройти рука об руку с теми, чьи предки были по другую сторону расстрельной ямы, — с литовцами. Ко всему прочему Критцер продюсирует документальный фильм о молетайской трагедии, и кадры марша по «смертному пути» должны стать завершающими кадрами фильма. И действительно, все время, что мы шли по главной улице Молетая, над нами жужжали дроны с камерами. Однако марш — это перекрытие главной улицы 6-тысячного города, это полиция, безопасность и так далее — короче, Критцеру требовалась помощь кого-то из местных, и не просто местных, а влиятельных местных: на удачу им оказался 43-летний драматург Марюс Ивашкявичус. Марюс написал: «Представьте себе, сорок молетских евреев в тот день двинутся в путь к родным могилам, а шесть тысяч молетских литовцев будут глядеть на них из своих окон. Но так уже было — 29 августа 1941 года». И действительно: расстреливали — сотни, тысячи — молчаливо наблюдали, как их соседей выгоняли из домов и как скот гнали на убой, десятки тысяч и сейчас отказывают когда-то жившим здесь и здесь же убитым в праве на память.
«Их здесь не было»
17 лет назад я сказала себе: больше в Литву — ни ногой. Я понимала — страна переживает тяжелое время: уже не Советский Союз, еще — не Европа, построение нового государства требовало известной доли национализма и создания апокрифов, в которых литовское сопротивление, история борьбы и обретения долгожданной независимости занимали важнейшее место. Так в этих апокрифах рядом оказались и литовские диссиденты, и антисоветское подполье, и карательные литовские батальоны, чьими руками нацисты привели в исполнение окончательное решение еврейского вопроса в Литве. А то, что оно, это «окончательное решение», случилось, чувствовалось на каждом шагу. И не потому, что евреев в Литве почти не осталось, — память о них и их трагедии выдавливалась, вымарывалась, зачищалась. И как иначе: либо герои сопротивления — либо каратели, чьей жестокости поражались даже немцы и, как особо «одаренных», отправляли убивать евреев и в Белоруссию.
В Каунасе, в десяти метрах от черного камня, на котором было написано: «Здесь были ворота в Каунасское гетто», я спрашивала проходивших мимо пожилых женщин: «На какой улице здесь жили евреи?» «Их здесь никогда не было», — следовал один и тот же ответ. В Каунасе до войны было 37 тыс. евреев, выжили 3 тыс. Литовский писатель Ицхокас Мерас написал гениальный роман «Ничья длится мгновение» — о восстании в Каунасском гетто, но оказывается, «их здесь никогда не было». «Евреи здесь не жили», — говорили нам с коллегой из Chicago Tribune, Джуди Перес, и в литовском Жагара: ее семья по отцовской линии была из этого штетеля. На одной из площадей Жагаре, окруженной по двум сторонам красными кирпичными домами, где в войну было гетто, местные власти поставили памятник представителям «литовского сопротивления» — в гетто выживших не было. В музее оккупации, в страшном своей историей IX форте под Каунасом я испытывала чудовищный стыд, рассматривая фотографии и документы о депортации литовцев в сибирские лагеря после «добровольного присоединения» Литвы к СССР как части пакта Молотова — Риббентропа, — тысячи сгинули в ГУЛАГе и многие десятки тысяч — после войны, причем отнюдь не только пособники нацистов. И там же, через дорогу, в музее Холокоста — в IX форте было расстреляно около 50 тыс. евреев — билетерша спросила меня: «А сюда-то вам зачем?» Так, силой истории, я оказалась сразу на двух сторонах — и палачей (советская оккупация), и жертв (война). Так я закрыла для себя Литву.
Но весной этого года в Вильнюсе вышла книга литовского журналиста-исследователя Руты Ванагайте «Наши», основанная на архивных документах и интервью с жителями Литвы: «Все литовские провинции усеяны еврейскими могилами. Это белое пятно в нашей историографии. Почему не исследовали?» — спрашивает она. Спрашивает! Открыто, публично, получая в ответ угрозы и ненависть («Родные сказали, что я предаю родственников и являюсь Павликом Морозовым; несколько друзей вообще отвернулись от меня — сказали, что мне платят евреи, и я изменяю родине» — из интервью Ванагайте журналистам), но — она продолжает спрашивать, книгу обсуждают, она вышла тиражом 2 тыс. экземпляров. А в мае появилось то, первое, эссе Марюса Ивашкявичуса, где он писал: «Когда Цви на месте разбитого вандалами памятника предложил построить (за свои деньги) новый, молетские чиновники во главе с мэром бросились ему наперекор, уверяя, что новый монумент — это дело их чести, поэтому город берет на себя всю организационную и финансовую ношу. Мало того, 29 августа, в день 75-летия еврейской резни, в Молетае будет устроено памятное шествие по главной городской улице, той самой, по которой когда-то к яме гнали несчастных. Со всего света приглашены потомки молетских евреев, в шествии примут участие президент и премьер Литвы, другие высокие лица, съедутся звезды, вечером состоится концерт, потом угощение, выставки. Такой вот пример подлинного раскаяния, значимый жест примирения. Вы поверили? И правда, как это было бы мудро /… / по сути — за один вечер мы смогли бы решительно изменить свой образ, и все это без публичного покаяния, которого так боимся, а просто всем показав, что мы уже не равнодушны, мы выросли, усвоили, чтó случилось, и мы теперь с той стороны, где жертвы, а не убийцы».
С «той стороны» — это, значит, с моей стороны. Когда в августе Ивашкявичус написал, как вместе с дочерью проехал по местам расстрелов (Укмярге — убито 10 тыс. евреев, Утяну — 8 тыс., Швянчёнеляй — 8 тыс., Понары (пригород Вильнюса) — 100 тыс.) и почему именно марш в Молетае для него так важен, я взяла билет на самолет. «У нас, несомненно, есть шанс, возможность сделать все это и со спокойной, хотя бы намного более спокойной, совестью и посмотреть им (детям) в глаза, — писал Ивашкявичус. — Может быть, не теперь, но в старости, когда они будут большие. Ничего им не говорить, не объяснять, просто прийти к тем могилам, к этим деревьям в парках, что мы посадим. Побродить там, где лежат евреи, наши сограждане, лежат в достоинстве и почете. И пусть они, наши дети, не узнают, что когда-то все было иначе. Пусть они думают, что так было всегда».
Английский историк Тимоти Аш называл это «примирением с прошлым» и справедливостью к жертвам как безусловной необходимостью для того, чтобы нация могла двигаться вперед. Не тащить прошлое в настоящее, но принять его таким, какое оно есть, признать его преступления и ошибки, повиниться, если содеянное того требует, перевернуть страницу, не забыть — но оставить там, в том времени, которому это прошлое принадлежит.
29 августа 2016 года
Самое поразительное, что Ивашкявичусу почти все из того, о чем он писал, удалось.
Президент Литвы Даля Грибаускайте в шествии не участвовала — приехала в Молетай часа за два до него: по лестнице спустилась к месту расстрелов, положила на памятник — такова еврейская традиция — небольшой камешек. Там был Цви Критцер, посол Израиля, одна камера. Я оказалась тому случайным свидетелем: приехала заранее, чтобы посмотреть городок, свернула по указателю с единственным понятным словом ?ydai (жиды), меня никто не остановил. Почему президент приехала раньше? Кто-то говорит — расписание, кто-то — политика: в Литве достаточно тех, кто таких, как Ивашкявичус, называет пятой колонной и предателями.
Премьер-министр тоже не приехал, зато министр обороны Юозас Олекас шел вместе со всеми в середине колонны, собравшей никак не меньше трех тысяч человек. Его адъютант нес корзину с цветами — министр потом возложил ее к памятнику. Приехал и первый глава независимой Литвы, политик консервативного толка Витаутас Ландсбергис — он сидел вместе с супругой в первом ряду во время короткого митинга перед началом марша. Был здесь и его внук, Габриэль, лидер «Союза Отечества» — одной из четырех основных партий Литвы. По словам Марюса, в Молетай приехали все известные медиаперсонажи страны: один из его друзей сначала заказал два автобуса из Вильнюса — они быстро заполнились, он заказал и третий: «Интеллектуальная элита Литвы — она вся была здесь», — сказал мне Ивашкявичус. Немало в колонне было и молодых людей — из разных городов страны, с портретами убитых и праведников. Были и местные: бывшие учительницы Наталья и Альма, например, несли портреты Адины и Мойши Шахот, убитых 75 лет назад. На вопрос, что их привело на этот марш, ответили: «Мы против убийства». Ну и конечно, приехали литваки* из разных стран мира: из Южной Америки, Австралии, Израиля, России, Сара из Москвы, которую в детстве вынесли в мешке из Каунасского гетто, Ноэми (Нетта) — ныне из Петах-Тиква, жизнь прожившая в Шауляе, братья из Хайфы, пара из Клайпеды, сотни других — осколки культуры, навсегда уничтоженной в этой части Европы. В этот день 75 лет назад в Молетае было убито 700 взрослых и 1469 детей.
* Так называют последователей Виленского Гаона (1720–1797, Вильна), которые исповедуют рациональный идудаизм — как альернатива хассидизму, который во многом базируется, по определению раввина Джозефа Каменецкого, на мистике и эмоциях.
Фото: Евгения Альбац, Alvydas Balanda
