The New Times продолжает публикацию дневников известного журналиста Маши Слоним, которая во второй раз уехала в эмиграцию*
Предпраздничная суета почти закончена, метаться уже поздно — магазины закрываются, поезда перестают ходить, жизнь переходит к камину, к елке и к рождественскому столу. Казалось бы, какой милый, хотя и избитый рождественский сюжет! Под Рождество и Новый год всегда хочется вот именно этого — избитого и милого, простого и детского. Но как отсечь все плохое и грустное, что с нами случилось, что делается вокруг? Как зажмуриться и хотя бы на миг оказаться в этом сейчас, не оглядываясь в ужасе назад и не боясь того, что впереди? Может ли смерть любимого коня стать рождественской историей?
Мне кажется, что да, может, так же, как любой мрак может обернуться светом, если постараться и увидеть в нем свет.
Конь Пушкин упал и не смог встать. Наш верный ветеринар Марина поставила неутешительный диагноз — конь не выживет. Марина предложила сделать укол, который продержал бы его еще немного — до моего приезда (в Россию), чтобы я могла с ним попрощаться. Но я подумала, что это было бы с моей стороны проявлением эгоизма — Пушкину было больно, он лежал на полу денника и страдал. Лежащий конь это уже не конь. Недаром говорят «конь пал», не сдох, не умер — пал!
Конь Пушкин пал. Он прожил четверть века, он был со мной со своих четырех лет. 20 лет — это огромный отрезок моей жизни, ни с одним из своих мужей я не жила так долго. Мой младший сын почти не помнит своей жизни без Пушкина. Мои отношения с лошадьми всегда были нелегкими, я считаю, что рассказы о верности и преданности лошадей — это миф. Лошади — не собаки, они страшно эгоистичны, они навсегда, даже одомашнившись, остались свободными. Став полностью зависимыми от людей, они остались гордыми и непобежденными. Пушкин был гордый и не хотел признавать себя побежденным, может быть, еще и потому, что я так и не решилась его кастрировать. Он был настоящим ахалтекинским жеребцом.
Двадцать лет назад, увидев темно-серого гордого коня, я влюбилась в его красоту. Сев в седло, я поняла, что это не конь, а роллс-ройс, так удобны были его рысь и галоп. Он стоил, конечно, не как роллс-ройс, но на деньги, которые хотели за коня, можно было купить тогда вполне приличную машину. Одолжив денег у богатого родственника, я купила Пушкина.
Пушкиным он стал, правда, не сразу, официальное имя коня — Подарок. В профиль он мне напоминал поэта, девочка, которая вырастила его, называла его Пуш, поэтому вскоре он стал Пушкиным. Зимой он отращивал бакенбарды и все больше походил на «наше все». Конь Пушкин и стал нашим всем — центром жизни. При всей своей эгоистичности конь ко мне привык и даже, наверное, полюбил. Он ржал, когда слышал мотор моей машины или мой утренний кашель, когда видел меня с яблоком или ведром корма. А меня всегда трогало то, что такое мощное, сильное и почти дикое животное полностью зависит от меня. Правда, в поле, в седле я часто зависела от его прихотей. Пушкин, как говорится, был строгим и норовистым, и я часто оказывалась на земле. С ним было весело. Да, между нами была своеобразная, но трудная любовь. Несколько раз моя жизнь была на волоске. Однажды его копыто просвистело в миллиметре от моего виска, как-то он чудом не прокусил сонную артерию на моей шее, но тут была виновата я. Было больно и обидно, зубы у коня большие и сильные. А сколько раз он злобно кусал мою руку, опасаясь, что я украду его еду! И тем не менее я его любила и уважала. За его красоту, за его гордую осанку, за его дикость. Я благодарна Пушкину за наши галопы в поле, за прогулки по берегу реки. Мы прожили хорошую жизнь вместе.
Чем не рождественская история?
* Продолжение. Начало — NT № 40 от 30 ноября и № 42 от 14 декабря 2015 года. № 1, 3, 5,9,11, 13, 16,18, 20, 22, 28,30, 32, 34, 36, 38 за 2016 год.
