http://podpiska.newtimes.ru/
Механические менты — Данила Стеклов и Максим Матвеев На табаковских сценах (в Театре-студии и МХТ) Константин Богомолов сделал десять успешных спектаклей за шесть лет. «Карамазовы» — одиннадцатый, самый тяжелый, самый мучительный, самый бескомпромиссный, самый глубокий, самый мощный. Это абсолютно личностное высказывание, поражающее своей исповедальностью и абсолютной безжалостностью по отношению к самому себе. Здесь Русью пахнет «Карамазовых» можно назвать спектаклем-разрушением, и масштаб его поражения неконтролируем — как действие напалма. Таким воздействием на читателя обладает проза Сорокина — смесь отвращения и восторга. Он и сам сидит в зале на первом зрительском прогоне и в глазах его торжество, словно этот роман написан им. Впрочем, сам режиссер не скрывает этого внутреннего сотворчества: сорокинские интонации угадываются и в сценических приемах, и в актерских пристройках, в титрах, комментирующих действие на огромных плазменных экранах, от коротких напевных ремарок («Напился Митенька пьян и пошел отца убивать») до порнографических графоманских текстов, с которых когда-то начинал школьник Вова Сорокин. Всплывающие на экранах титры и традиционные для спектаклей Богомолова музыкальные сценические клипы здесь носят исключительно гуманистический характер: дать зрителю возможность выдоха, чтобы через минуту вновь погрузить его в смердящую кровавую плоть спектакля. «Карамазовых» смотреть трудно, словно присутствуешь на публичном вскрытии в анатомическом театре. Иногда кажется, что по залу распространяется сладкий трупный запах, запах гниющего человечества, выпотрошенного мешка с кишками и дерьмом, в котором наивные глупцы тешат себя надеждой обнаружить душу и сердце. А там ничего нет — кроме похоти, зависти и звериной жестокости. «Здесь русский дух! Здесь Русью пахнет!» — декламирует пушкинские строчки мать маленькому Алеше, и лицо ее непроизвольно кривится. Скотопригоньевск предстает перед нами эдаким чистилищем, которое страшнее ада. В нем нет ни времени, ни ночи, ни утра, в нем никогда не бывает солнца, в нем царит вечный полумрак и вечный разврат, в нем женщин используют для похоти, а детей — для насилия, в нем преступления обыденны, как колбаса, а истязания — сладки и вожделенны, там физическая боль, пытки и унижения взращивают «нового» человека, там некрофилия — форма покаяния, а самоубийство — способ вознесения. Адская сковородка Смердякова, на которой он жарит яичницу (опять запах!) — это предмет культа, священнодействия, и от этой кухонной стерильной будничности пробирает дрожь. 
Скотская жизнь Скотопригоньевск мало чем отличается от любого современного российского города. Здесь свое скотское ТВ с прямой трансляцией похорон старца Зосимы, главным событием которых является тошнотворный тлетворный дух, что распространяет труп почившего святого. Свои скотские полицейские, устраивающие оргии в духе молодчиков из «Заводного апельсина» (знаменитый фильм Стэнли Кубрика) и забавляющие друг друга скалкой, а затем, облачившись в милицейскую форму, жадно насилуют свидетелей и подозреваемых, заменив скалку бутылкой от шампанского. Скотский хай-тек терема скотского олигарха Федора Карамазова: мраморные стены с выдвигающимися из них плазмами, черная кожаная мебель, кресло с мордой носорога, дорожки кокаина на стеклянной поверхности стола, золотые запонки, цветастая рубаха, домашний солярий, в котором его похоронят, и реклама по всему городу «Питейные дома Карамазова. Общение без преград». Скотские местные б**ди — Грушенька и Катерина Ивановна, — отвыкшие от нижнего белья и готовые совокупляться с кем угодно — хоть друг с другом. Скотский банк во главе с изнывающей от одиночества холеной мадам Хохлаковой, отсутствие секса компенсирующей просмотрами фильмов ужасов. Местная патриархия представлена женоподобным попом отцом Феофаном (Светлана Колпакова), вместо «Вечной памяти» истошно пропевшим «Шоу маст гоу» над гробом Карамазова-старшего. 
В спектакле нет ни портретов вождей, ни икон, ни флагов — ничего из того, что символизировало бы сегодняшний день, его ошарашивающая актуальность выражена в интонации, в захлебывающейся атмосфере всеобщего распада, торжества безнравственности и грехопадения. Старец Зосима оборачивается Смердяковым (Виктор Вержбицкий), Федор Карамазов — Чертом, а фамильный склеп Карамазовых вырастает вереницей унитазов в общественном сортире, и драит этот сортир блаженная Лиза Смердящая, мать Смердякова. Этот спектакль, поставленный Чертом, — издевательский, карающий, не жалеющий ни стариков, ни детей, не признающий никаких табу и никаких индульгенций. В одном из видеосюжетов обкуренные менты бегут «арестовывать Черта», дверь в квартиру им открывает сам режиссер Богомолов в халате, и на вопрос: «Скажите, а Черт здесь живет?» — отвечает ухмылкой. А в финале тот же Черт пропоет, прорычит, извиваясь у микрофона, бессмертную советскую песню «Я люблю тебя, жизнь!» — и она предстанет вдруг во всем своем первозданном отвратном виде, как оглушительный гимн Сатаны. 
Команда Максимально авторский театр Богомолова немыслим без потрясающего художника Ларисы Ломакиной и без артистов, в которых режиссер обнаруживает невероятные глубины. Федор Карамазов и Черт — Игорь Миркурбанов, порочный, стихийный, обволакивающий своим мрачным бесовским обаянием — Люцифер, обернувшийся Шутом. Иван — Алексей Кравченко, загнанный, оцепеневший от собственной низости, измученный безверием и кокаином. Алеша — Роза Хайруллина, мальчик-старик с седой головой и мертвыми черными глазами. Митя — Филипп Янковский — безвольный, заблудившийся подросток, требующий ада и боли за мыслепреступление свое, принимающий наказание всем существом, со всей дремавшей в нем страстью. Пожалевший его Достоевский удивился бы режиссерской жестокости, но принял бы: последняя улыбка Мити, застывшего в петле, — не та ли слезинка ребенка? Филипп Янковский оказался фантастическим артистом — свободным, открытым, наполненным фирменной янковской иронией и какой-то обаятельной мудростью. Максим Матвеев играет здесь несколько ролей, центральным персонажем безусловно стал следователь-садист Перхотин, сладострастный маньяк, с одинаковым наслаждением подставляющий собственный зад и насилующий чужой. 
Дмитрий Карамазов (в центре) — Филипп Янковский, человек в форме — Максим Матвеев, Грушенька — Александра Ребенок Марина Зудина свои лучшие театральные работы сделала именно с Богомоловым (Аркадина — в «Чайке», Трощейкина — в «Событии»). Ее Хохлакова — ухоженная, томная, смешная, глупеющая от одиночества, невероятно притягательная, истекающая соком постоянного вожделения женщина, торгующая пошлостью. Женщины «Карамазовых» обладают единым свойством — они притягательны и омерзительны одновременно. Именно такими, перешедшими за черту морали и стыда, играют своих героинь Дарья Мороз (Катерина Ивановна) и Александра Ребенок (Грушенька). Ничего случайного в этой работе нет — поэтому все разговоры о возможных сокращениях спектакля причиняют постановщику просто физическую боль. Да, Богомолов из тех режиссеров, что создают проблемы руководству государственного репертуарного театра. И главная из них — он точно знает, чего хочет, в нем уже нет юношеского метания и неосознанного желания впихнуть в свою работу все нарывы человечества. «Карамазовы» — это спектакль большого самостоятельного художника, страдающего и неравнодушного, способного выразить свою боль и вытащить ее из других. Ужасно жаль, если этот союз — художественного руководителя и постановщика — прекратит свое существование. Потому что МХТ Олега Табакова — это не только гарантия качества, это чутье на талант и доверие к таланту, это риск, азарт и бесстрашие. И кому как не Олегу Павловичу знать, что это и есть составляющие успеха. В том числе и коммерческого. «За меня пусть говорит моя работа» Перед прогоном спектакля и сразу после интернет кипел слухами: руководство театра недовольно спектаклем, слишком много откровенных сцен, Константин Богомолов уйдет из театра, если его работа будет подвергнута цензуре. Однако предпремьерные показы прошли без происшествий. Премьера «Карамазовых» назначена на 5 декабря. Константин Богомолов уезжает в Варшаву на постановку сорокинского «Льда». Никаких комментариев — кроме тех, что на его странице в фейсбуке.фотографии: Екатерина Цветкова/МХТ им. ЧеховаКонстантин Богомолов 26 ноября И отсидели они до 12 ночи. И никто не уходил. И была овация, хоть и не было поклонов. И сказал мне Володя Сорокин такие слова, от которых гордо. И сказал я: это лучшие артисты, это лучший художник, это лучший оператор, это влюбившиеся и болеющие за спект службы, это лучшая моя фильма. И подумал я: не злись на глупых. Им труднее сейчас чем тебе. Братцы! Спасибо всемвсемвсем! 26 ноября Хочу добавить еще. У меня нет конфликта с Табаковым. Я благодарен ему за все.… Мы должны были поговорить сегодня с ОП. Но встречи не случилось. Это театр. Я в нем умею делать спекты. А в прочих делах есть люди меня искусней. А Табаков останется Табаковым и мое отношение к нему неизменное и исключительное. 26 ноября Последние два дня перед дооолгим отъездом. 26 ноября Разговор состоялся и все хорошо. 27 ноября Я очень измотан. Очень. Но я очень счастлив! 28 ноября Я сказал себе: не комментировать все произошедшее. Не рассказывать ничего. С дорогим мне человеком я объяснился. А кому хочется — пусть подает это как пиар, коварный план. Я не хочу отвечать. За меня пусть говорит моя работа. У меня есть люди которые мне верят и в меня верят. И это меня держит. Есть мои любимые. И это мое счастье.
http://podpiska.newtimes.ru/
