Инопланетянин

2017.08.28

На 70-м году ушел из жизни великий музыкант и певец Дэвид Боуи

Кадр из прощального видеоклипа Дэвида Боуи, вышедшего за три дня до его смерти: Lazarus («Лазарь»)

Он улетел на другую планету», «он вернулся домой, на Марс», «мы думали, он бессмертен» — типичные реакции на уход Дэвида Боуи дают понять, что люди, прожившие часть жизни с его музыкой, видели в нем то ли маленького принца, то ли ET из фильма Спилберга, и это не только художественное преувеличение. И песни, и имидж Боуи намекали на то, что перед нами нечто наподобие марсианина или полубога, существо вне- или сверхчеловеческого происхождения — слишком совершенное, чтобы быть правдой. Смерть Боуи оказалась шоком еще и потому, что в его публичный образ, в его жизненную программу никак не вписывались старение, страдания и угасание на больничной койке — герои не умирают, инопланетяне тем более. И в этом первое лукавство Боуи — заставить весь мир смотреть на себя как на уникума, чудо природы, гостя с иных планет.

1970 год, начало восхождения к славе

БЫТЬ ХАМЕЛЕОНОМ

Фотографии молодого Боуи никак не выдают его божественной инопланетности — спутанные волосы, кривые зубы, слегка безумный взгляд, в котором никто еще не различает признаков божественного сияния. Знаменитые разные глаза Боуи — результат не генетической мутации, но подростковой травмы: двинули в глаз из-за девушки. Сводный брат, познакомивший его с пластинками Мингуса и Колтрейна и с книгами по тибетскому буддизму, довольно рано угодил в психушку, а в 1985-м сбежал из палаты и лег на рельсы перед несущимся мимо станции поездом; мы никогда не узнаем, насколько драйв и страсть Боуи были сформированы страхом передающегося по наследству безумия и ранней гибели, но отсылки к этой глубоко личной истории постоянно мерцают в его песнях.

Говоря, что Боуи возвел поп-музыку в ранг искусства, мы не всегда помним, что первым его произведением стал он сам; он вылепил себя из собственных фобий и травм. Не уникальный самородок, но самостоятельное художественное произведение, не редимейд, а селфмейдмэн. Уникальность этого очеловеченного произведения еще и в том, что его совершенно невозможно определить, зафиксировать. Про Боуи бессмысленно спрашивать: в каком стиле играет? Его маскам и альтер эго нет числа. Даже его голос варьируется (иногда в рамках одного трека) от отчаянного надтреснутого крика до убаюкивающего плюшевого баритона. Единственная константа, проходящая через четыре с половиной десятка лет его карьеры, — аристократическая интонация, гордо поднятый кверху подбородок. Боуи-хамелеон, Боуи, постоянно меняющий идентичность, и есть его единственная идентичность. Его спринтерский забег сквозь разные стили и имиджи в середине 70-х — едва ли не самый потрясающий в истории поп-музыки взрыв творческой энергии, сравнимый только с последними годами в карьере The Beatles. Если измерять его всемирно-историческое значение на каких-то надмирных весах, наверняка окажется, что главный его цивилизационный вклад — в том, что Боуи легализовал в популярной культуре странность, сделал допустимой и даже притягательной для масс андрогинность, травестию, театрализацию и всевозможные причуды.

1975 год, с Йоко Оно и Джоном Ленноном

1975 год, с Йоко Оно и Джоном Ленноном (вместе они записали песню Fame)

ТАЛАНТ ПРИСВОЕНИЯ

Вообще-то в пощечинах общественному вкусу, которые раздавались в популярной музыке начиная с Элвиса, к моменту появления на сцене Боуи не было ничего необычного. Ни открытой (даже двусмысленной) сексуальностью, ни нарядами, вытащенными из театральной костюмерной, в начале 1970-х было уже никого не удивить. Он сделал еще один шаг, защищая не просто право быть не таким, как все, но возможность быть не таким, как вчера. Человек для него — не постоянная величина, а нечто постоянно становящееся, и в этом потоке преобразований таится самая живая энергия, самая подлинная жизнь.

Смерть Боуи оказалась шоком еще и потому, что в его публичный образ, в его жизненную программу никак не вписывались старение, страдания и угасание на больничной койке

Еще один фокус — в том, что этот громокипящий фейерверк оригинальности не содержал в себе ничего особенно оригинального; каждый его альбом, каждую из масок можно разложить на составляющие, указав, кто делал то же самое, но чуть раньше и смелее. Глэм-эстетика начала 1970-х шла от Марка Болана, с которым молодой Боуи играл и часто пересекался; клаустрофобный берлинский период — от Kraftwerk и академического минимализма, глянцевые хиты 1980-х вообще были торжеством общих мест. «Я возьму свое там, где я увижу свое», — споет однажды перенявший методику старших коллег Борис Гребенщиков, и эта формула в случае Боуи выглядит не хвастовством плагиатора, но свидетельством предельной открытости и чуткости. Талант, который не изменял ему до самой смерти, — это умение ловить летающие в воздухе идеи и импульсы, безошибочно чувствовать то, что работает здесь и сейчас, доводить чужие интуиции до логического завершения и немыслимого блеска. Артемий Троицкий в недавнем тексте для Би-би-Си вспоминает, как удивительным образом сочеталась в Боуи харизма, отчетливо ощутимая «звездность» — и самый искренний, доброжелательный интерес к окружающему миру. По сети ходит список ста любимых книг Боуи, составленный им два года назад для выставки в галерее Онтарио; на первый взгляд этот набор несовместимых названий отдает интеллектуальным позерством, но вчитавшись в него внимательнее, начинаешь понимать, возможно, главный секрет Боуи: до самого конца ему все на свете было интересно.

Глэм-рок начала 1970-х

ЧЕРНАЯ ЗВЕЗДА

Боуи-актер, Боуи-пижон, Боуи-эстет — его гордо вскинутый подбородок, его всегда разная, но неизменно запродюсированная до блеска музыка заставляли находить в нем надменно-снобские черты. Его финальный артистический жест — выход альбома с черной звездой на обложке, с песнями о смерти и воскрешении, за два дня до собственного ухода — выглядит сегодня проявлением какого-то окончательного, сверхчеловеческого высокомерия: смотри, смерть, он и тебя перехитрил, и ты стала частью придуманного им спектакля. Тем удивительнее, что в воспоминаниях о Боуи — даже если они начинаются с дежурных ламентаций о человеке, улетевшем на звезду, — столько человеческого, трогательного, живого, как будто исходившие от Боуи лучи соединяли его не с воображаемым марсианским главнокомандованием, а напрямую с каждым из нас. Его первый хит Space Oddity, постепенно оказавшийся одной из Главных Песен На-Все-Времена, — воплощение того же противоречия: песня, герой которой растворяется в холодном космосе без надежды выжить, звучит как обещание окончательного примирения и прощения. И это самый удивительный трюк, проделанный Боуи, — спрятать под глянцевой, предельно искусственной поверхностью своей музыки и образов так много любви, жизни, тепла: всего того, что останется с нами навеки, куда бы ни улетал сейчас этот человек, притворявшийся посланцем с далекой звезды.

Семь жизней Боуи

Маски артиста — и песенные «ключи» к ним

Декадентский фолк (1969–1971)

Боуи начинает с идиллических песен под гитару в традиции Дилана и Донована, что для конца 1960-х более чем естественно. Не проходит и двух лет, как музыка становится тяжелее, тексты мрачнее, артист начинает выходить на интервью в женском платье, а хиппистская копна волос оформляется в открывающую лоб прическу на обложке альбома Hunky Dory.

Альбом: Hunky Dory

Песня: Space Oddity

Космический глэм (1972–1973)

Боуи примеряет персону космического пришельца Зигги Стардаста, выходит на сцену в полной боевой раскраске и катапультируется к вершинам славы. Самые вдохновенные хиты, самые цепкие риффы, самые вычурные костюмы и нарисованная на лице молния — все отсюда.

Альбом: The Rise and Fall of Ziggy Stardust and the Spiders From Mars

Песня: Starman

Белый соул (1974–1976)

Боуи переезжает в Америку, заводит дружбу с Джоном Ленноном, заметно склоняется в сторону черной музыки — по обыкновению отполированной на его альбомах до блеска, плотно подсаживается на взбадривающие вещества, приветствует толпу на лондонском вокзале нацистским салютом, придумывает новую сценическую маску — «Изможденного Белого Герцога» и, совпадая с собственным образом, доходит до полного измождения.

Альбом: Station to Station

Песня: Young Americans

Берлинский авангард (1976–1979)

Боуи переезжает в Западный Берлин, заводит дружбу с Брайаном Ино, катается на велосипеде вокруг студии в Кройцберге и пытается справиться с собственной паранойей в городе, который стал символом паранойи времен холодной войны. Результат — три удивительные сольные пластинки, где перемешаны электроника, минимализм, эмбиент, немецкий краут-рок и самый откровенный поп — плюс еще два альбома для Игги Попа, с которым Боуи снимает берлинскую квартиру и ездит в путешествие по Транссибирской магистрали.

Альбом: Low

Песня: Heroes

Новая волна (1980–1988)

Боуи возвращается к светской жизни, звездному статусу и поп-музыке в самом глянцевом ее воплощении. Боуи 1980-х — это герой только что возникшего MTV, начинающая кинозвезда, инициатор дуэтов с Джаггером, Меркьюри и Тиной Тёрнер, артист из самой высшей мировой поп-лиги и заодно человек с самой безупречной в мире прической.

Альбом: Let’s Dance

Песня: Ashes to Ashes

Экспериментальные 1990-е (1989–1999)

Боуи собирает группу Tin Machine и обращается к самому прямолинейному року (без особого, впрочем, успеха). Следующие несколько лет — череда непредсказуемых стилистических прыжков: Боуи заносит то в индастриал, то в драм-н-бейс, то в футуристический фанк; удивительным образом все эти метания происходят на фоне обретенного, наконец, семейного счастья с чернокожей моделью Иман.

Альбом: Outside

Песня: Hallo Spaceboy

Тихие 2000-е

Боуи успокаивается, воссоединяется с продюсером своих лучших альбомов 1970-х Тони Висконти, записывает несколько умиротворенных пластинок, выглядящих как посвящение своим лучшим временам, постепенно прекращает выступать с сольными концертами и давать интервью — чтобы в январе 2016-го вернуться с футуристическим альбомом Blackstar, грандиозным прощальным жестом, оформившим его неожиданный уход.

Альбом: Blackstar

Песня: Blackstar

1974 год, изобретение панка