Документалист Сергей Лозница показал будни Майдана. Гимны и свечи
Где-то в середине фильма в кадр выскочит дядька с аккордеоном, на котором примется в собственной аранжировке наяривать гимн. Дядька тут же прирастет зеваками, которые охотно затянут «Ще не вмерла». Но это будет «неканонический» гимн. «Канонически» — хором, всем Майданом, с шапками долой — гимн прозвучит трижды. Всякий раз он будет означать начало новой главы.
Глава первая — «Люди на Майдане» (хотя сам Лозница названия главам не дает). Вот она, перед нами — площадь, ставшая на несколько недель самой известной площадью мира, с людской суетой и веселым страхом перед надвигающейся опасностью. Еще не началась стрельба на Институтской, еще не полегла Небесная сотня, еще всем кажется, что нашкодившей власти хватит ума уйти самой. «О, Витя, чао, Витя, чао, Витя, чао-чао-чао!» — еще можно резвиться, шутить, Майдан — еще поле для игр, хоть и опасных. («О, Витя, чао!», кстати, неслось над Лазурным берегом, когда по знаменитой Каннской лестнице поднимался Лозница со своей крошечной съемочной группой. Мог ли этот шапкокрад, этот «косноязычный Янык», как его звали в Украине, грезить о такой популярности еще за пару месяцев до этого?) Здесь творится новая мифология, здесь — громадная творческая стихия, здесь рождается новая Украина и украинская нация. Майдан занят своим делом — строят баррикады, раздают еду, составляют списки дежурств, пляшут от холода.
Вторая глава может быть условно названа «Битва». Самые страшные дни Майдана — неподвижная камера словно впитывает, вбирает в себя весь ужас, который творился в те дни на Институтской и вокруг, чтобы потом отдать зрителю — «смотри, как все было, и никому не верь». Взрывы, сполохи, крики, кого-то волокут, кто-то бежит.
Глава третья, поминальная. Молчаливый скорбный марш. Майдан хоронит Небесную сотню под плач матерей, жен, отцов. Свечи, непокрытые головы. Когда плач смолкает — тишина, нереальная, такой тишины не может быть на многотысячной площади, где только что переломилась судьба большой страны. Но тишина — есть, и она страшнее всех выстрелов.
Поразительная, аптекарская точность и педантизм — Лозница весь фильм держит средний план, не приближая камеру до крупных и не удаляя ее до общих планов. Камера Лозницы каждую секунду словно борется с искушением то подойти поближе, чтобы заглянуть в лица протестующих, то отодвинуться подальше, чтобы показать необъятное море людское. Но нет — только общий план. Должны быть видны все, а подробно — никто. И все равно это — не безликая толпа.
Только два раза камера срывается, соскакивает с заданного темпоритма. Оба раза — во второй части, во время битвы. Первый раз она вдруг словно оживает и убегает, продолжая снимать со странного ракурса, странными скачками. Потом окажется, что оператор Сергей Стещенко не выдержал, отбежал в более безопасное место, услышав рядом «Суки — в журналистов стреляют!» А камеру выключить забыл. Потом Лозница не станет стирать эту съемку — она отлично «легла» на нервную атмосферу, в которой тогда жил город. Второй раз оператор опять не выдержал и сделал резкий зум на беркутовцев, начавших стрельбу в мирных людей.
Герой Майдана — Народ, делающий Историю. Да-да, именно так, именно с больших букв. Лозница не стесняется пафоса — чего уж стесняться, если взялся за хрестоматийную трагедию, со всеми ее атрибутами — хором, плачем, скорбью? Как не стесняется своих политических пристрастий. Он не только их не стесняется — он даже не видит возможности для проявления каких-то иных симпатий, потому что в фильме, кроме народа, больше никого нет. Нет политиков — кто они такие, шушера эта? Нет противников — какие могут быть противники у Народа? Один герой, один выбор, один путь.
Этот путь — в сторону истинной, не декларированной независимости, в сторону цивилизованной политики и европейской демократии — извилист и скользок. Пока Украина только пытается на него встать. Андрей Кончаловский, чей фильм «Битва за Украину» пытается нащупать для Украины другой, свой, не заказанный Россией путь, убежден: Украина переломит ситуацию. Картина была закончена в 2012 году (а снималась она несколько лет), но даже сейчас, после Майдана, этот фильм безусловно ценен как попытка художника-интеллектуала в XXI веке вырваться из плена выстроенных веками стереотипов.
«Шахта № 8» — история 15-летнего парнишки из донбасского поселка.
Почему Украина не Россия?
Импульсом для съемок фильма послужила книга бывшего президента Украины Леонида Кучмы «Украина не Россия», давшая название всей украинской программе «Артдокфеста». Кончаловский едет к Кучме-пенсионеру, вместе с ним удит рыбу, ездит по окрестностям и выспрашивает: ну все-таки — почему Украина — не Россия? По очереди, кроме Кучмы, подвергаются похожим допросам десятки людей, среди которых — бывшие президенты разных стран — Эдуард Шеварднадзе, Александр Квасьневский, бизнесмен Борис Березовский, бывший посол в Украине Виктор Черномырдин, сотрудники Госдепа, помешаный на великодержавности «политолог» Сергей Марков, украинские политические и общественные деятели. Все они здесь — как большой хоровод вокруг Кончаловского, потому что, строго говоря, фильм-то — про самого Кончаловского. Про его давние заблуждения, про его симпатии/антипатии, про радость открытия факта, что Украина не Россия, про постепенное рождение уважения к Украине как к независимому государству и к украинцам как к нации. Он не признается в этих заблуждениях, как никогда не признается ни один российский либерал и интеллектуал, но фраза, приписываемая Владимиру Винниченко, «Русский демократ кончается там, где начинается украинский вопрос», — относится вовсе не только к дуракам. Просто кто-то, как Кончаловский, борется со своими заблуждениями с помощью искусства, а кто-то — предпочитает с ними жить.
Оберегающие болото
Украинская внеконкурсная программа «Артдокфеста» актуальна не только и не столько потому, что Украина сейчас — главная боль всякого думающего гражданина РФ, его стыд, его комплекс, но еще и потому, что многие из ее фильмов, снятых до Майдана и до войны, смотрятся сейчас как запоздалое предупреждение.
«Шахта № 8» эстонского режиссера Марианны Каат — фильм о 15-летнем парнишке из поселка Снежное на Донбассе, по ночам нелегально разрабатывающем заброшенную шахту и сбывающем уголь, чтобы прокормить большую семью, — какое еще предупреждение нужно было? Интересно, где этот парень, которому сейчас 18? Почему-то представляется, что он, разуверившийся во всякой власти, сейчас с теми, кто называет себя ополченцами. Ему все равно — Янукович или Порошенко. Он, его родители, целые поселки и города Донбасса, измученные безработицей и нищетой, стали врагами власти. Любой. А как не стать, если жирная местная власть больше озабочена успехами «Шахтера», чем неуспехами родной экономики?
«Другой «Челси». История из Донецка» немецкого режиссера Якоба Пройса, тоже трехлетней давности фильм, — это ли не предупреждение, причем недвусмысленное? Футбол, ставший на Донбассе национальной идеей, в которую вбухиваются миллиарды, — даже это не так страшно, как нищее, уставшее население шахтерского региона, с радостью идею поддержавшее. Вот в чем главный ужас и главная проблема власти — уже нынешней. Безработные бывшие шахтеры, оберегающие свое болото, где есть свой бог — футбол, будут оберегать свой маленький мир от «оранжевых», от мифического «Правого сектора», от любого, кто попробует отобрать их маленькую национальную идею.
Кадр из фильма «Другой «Челси». История из Донецка».
Умирание памяти
А ведь именно в этих краях сильнее всего бушевал голод в 1932-1933 годах, впоследствии названный Голодомором. Здесь погибла почти половина жертв Голодомора, и здесь должна быть живее всего память — генетическая, социальная, человеческая. Казалось бы, здесь должны бояться серпа и молота, красного знамени и другой атрибутики СССР, а не мечтать о ее возвращении, как это делают герои «Другого «Челси». Именно об этом — об умирании памяти — фильм украинского документалиста Сергея Буковского «Живые». Это рассказ последних живых свидетелей Голодомора, старушек, по сей день сметающих со стола крошки и бережно отправляющих их в рот, стариков, плачущих при слове «голод». Рассказы последних свидетелей перемежаются кадрами хроники, историческими реминисценциями, которые не только дают нам страшную картину голода. Здесь ищут ответ на второстепенный, казалось бы, вопрос: почему тишина окружала тогда эту трагедию? Почему о страшном голоде стыдливо молчала Европа? Объяснение тому, конечно, найдется — в первую очередь это страх Европы перед пришедшим к власти в 1933 году Гитлером и ее желание в той ситуации жить с Советским Союзом в дружбе. Но объяснения — они ведь не всегда примиряют.
История — это дорога с постоянно включенным желтым сигналом светофора. Езжай, но смотри по сторонам, верти головой, думай об опасности. Украинский кризис давал не только жителям Донбасса, но и России, российской власти, возможность остановиться и задуматься. Но наша власть, похоже, не способна хоть чему-то учиться…
Государство наше переместило фестиваль «Артдокфест» за пределы своих интересов. Что ж, фестиваль-то выживет. А вот что приобретет государство, закрывшись от него, — большой вопрос.
Вот она, перед нами — площадь, ставшая на несколько недель самой известной площадью мира, с людской суетой и веселым страхом перед надвигающейся опасностью.
Фильм Сергея Буковского «Живые» рассказывает о Голодоморе
