Валерия Ильинична рассказывала, как в 1991 году она сидела в Лефортово, никакой связи с внешним миром не было, что происходит в стране — она не знала, тюремщики хотели выпустить их, но только если подпишут бумагу, что не будут предпринимать никаких действий против советской власти. Она отказывалась подписывать, в результате ее выгоняли из тюрьмы, а она не шла, потому что боялась, что какую-то такую бумажку подписали за нее, а это очередная провокация. Она была несгибаемой, она бы пошла и на Голгофу, и на гильотину, и в подвал Лубянки, только бы не отречься от того, во что верила.
Она еле ходила, она приезжала на планерки The New Times, поднималась с трудом на наш третий этаж, отдыхая на каждом этаже — для нее специально ставили стулья. После планерок я под руку вел ее до ее кабинета, потому что сама она дойти не могла — слишком большое пространство без стен, за которые можно было бы ухватиться. Но на планерки тем не менее ездила, потому что эта работа — тоже часть борьбы. „
Она была несгибаемой, она бы пошла и на Голгофу, и на гильотину, и в подвал Лубянки, только бы не отречься от того, во что верила” Она писала нам колонки про поэтов, писателей и прочих знаменитостей, она не умела пользоваться компьютером, просто садилась и писала от руки — все даты, имена, факты, исторические анекдоты брала из головы. Ошибалась иногда, конечно, но тем не менее энциклопедизм ее поражал, я таких людей больше не знаю. Она кормила всю редакцию шоколадными конфетами — премии давала за хорошие статьи (а в нашем журнале, по ее мнению, все статьи были хорошими). А еще каждый раз, когда кто-то от нас увольнялся (всякое же бывает), она качала головой и говорила: «Меня отсюда вынесут только вперед ногами». Так и случилось, в общем…
