«Я не хотел никого шокировать и сожалею, что на премьере в Каннах кому-то стало дурно. Но, на мой взгляд, быть честным и одновременно думать о комфорте зрителей нельзя».
Кристиан Мунгиу — Сергею Грацианскому
Молодые румынские режиссеры делают очень реалистичные, снятые в несвойственной современному европейскому кинематографу манере фильмы. Как Вы думаете, с чем это связано?
Не сочтите меня чересчур самоуверенным, но, думаю, речь идет о румынской «новой волне». Мы принадлежим к одному поколению, у нас общие взгляды на кинематограф, и, что немаловажно, мы все примерно в одно время получили международное признание. Кстати, сейчас вот-вот дебютируют еще несколько наших коллег, так что есть шанс, что со временем мы из артхауса перерастем в мейнстрим. Впрочем, несмотря на реализм, присутствующий во всех наших работах, я не назвал бы их похожими. Мы не вырабатывали каких-то единых правил, не писали манифестов вроде «Догмы». Каждый из нас снимает свое кино: Кристи Пуи любит смешивать реализм с волшебством, а Корнелиу Порумбою не скрывает, что на него оказывает сильнейшее влияние молдавская литература с ее очень специфическим юмором. Поэтому единственное, что нас действительно объединяет, — это желание рассказать историю, причем сделать это по возможности просто и прямо. Наша сила — в ярких историях.
Откуда Вы их берете?
Из собственного опыта. Самым сильным впечатлением в нашей жизни были эпоха Чаушеску и революция. Мы испытали настоящее потрясение, и потребовались годы, чтобы его осмыслить. Сейчас мы уже достаточно взрослые и мудрые люди, чтобы спокойно и внятно рассказать о своих воспоминаниях зрителям. И, поверьте, недостатка в сюжетах мы не испытываем. Кстати, к эпохе Чаушеску тянутся и истоки нашей страстной любви к кино. Когда мы были маленькими, каждый хороший фильм, особенно иностранный, ценился на вес золота. Мы передавали друг другу кассеты, так же как самиздатовские книжки: «Мой дядя дал мне на одну ночь такой-то фильм, приходи». А после революции все были на подъеме, каждый хотел совершить что-то важное, нужное, может быть, даже великое. Причем дело было не только в желании — у нас впервые за десятилетия появилась такая возможность. В результате одни принялись зарабатывать миллионы, а я и мои друзья выбрали кино. Кто-то же должен рассказывать людям правду.
Амбициозная задача. 
Не то чтобы мы ее декларировали. Просто в нашей юности было столько идеологии и вранья, что мы инстинктивно стараемся быть предельно честными и объективными. Даже не для зрителей — для себя: мы росли в придуманном мире и сейчас мучительно пытаемся понять, кто же мы такие на самом деле. Мы и раньше хотели во всем разобраться, но для начала надо было выделиться из толпы. Ведь все тогда ходили в одинаковых рубашках и ботинках, ездили на одинаковых машинах, проводили отпуск на похожих дачах. В этой ситуации даже белая рубашка вместо положенной по школьным правилам голубой считалась признаком свободы. В своих фильмах мы ничего не скрываем: если надо показать последствия аборта, я их показываю. Я не хотел никого шокировать и сожалею, что на премьере в Каннах комуто стало дурно. Но, на мой взгляд, быть честным и одновременно думать о комфорте зрителей нельзя. Мы ни к чему не призываем. Нет ничего хуже героя, который поворачивается к зрителю и прямым текстом высказывает то, что накопилось в душе у режиссера. Сразу после революции предыдущее поколение румынских режиссеров бросилось снимать разоблачительные, злые филиппики. Их никто не смотрел. Зрителям неинтересна политика, зрителям нужны рассказы о них самих. Поэтому мы не снимаем исторические хроники о падении режима Чаушеску, мы снимаем очень личное, интимное кино об обычных людях. Заметьте, не о героях: тема «сильная личность в экстремальных условиях» не для нас. А эпоха в наших фильмах — всего лишь фон. Хотя, не будем кривить душой, этот фон режет глаз. В начале фильма «4 месяца, 3 недели и 2 дня» есть сцена: в душе студенческого общежития ходит женщина и проверяет, кто что делает. Для развития сюжета этот эпизод никакой роли не играет, но мне хотелось показать, что давление было перманентным и тебя в любой момент могли уличить в какой-то мелочи или прижать к стене и спросить: «Поддерживаешь ли ты официальную идеологию?» В такой ситуации вляпаться в неприятную историю ничего не стоило. Банальная привычка курить гнала тебя на черный рынок, а оттуда было совсем недалеко до тюрьмы.
На днях картина «4 месяца, 3 недели и 2 дня» выходит в американский прокат. Это первый случай в Румынии?
Нет. «Смерть господина Лазареску» и еще несколько других наших фильмов уже показывались в Америке. И мы очень гордимся этим фактом, потому что, во-первых, пробиться в кинотеатры США практически невозможно, а во-вторых, американские картины составляют девяносто процентов румынского проката. Так что теперь мы платим Голливуду той же монетой. Впрочем, ничего подобного не случилось бы, если бы не Каннский фестиваль, который делает фильм настолько знаменитым, что даже зритель из-за океана начинает интересоваться: «Что это они такое наснимали?» Если бы премьеры наших фильмов проходили в Румынии, мы ни за что не попали бы в Штаты.
Где Вы находите деньги на кино?
Не так давно у нас приняли новый закон о кинематографе. Да, его разрабатывали люди, которые куда ближе к телевидению, чем к кино, но тем не менее сейчас Румыния может финансировать 10 фильмов в год. Те же самые люди способствовали тому, что телевидение тоже стало вкладывать деньги в кинопроизводство. И наконец у нас заработал давно принятый, но до сих пор бесполезный закон о том, что часть налога, который берется с дистрибьюторов, может быть передана режиссеру, если его предыдущий фильм был успешен в прокате. Все это позволяет собрать деньги на фильм. Небольшие, но ведь мы и не привыкли шиковать.
Как Вы работаете с актерами?
К моменту начала съемок сценарий уже готов, поэтому я просто проговариваю с актерами текст, чтобы проверить, способны ли они произнести то, что я написал на бумаге. Затем я подгоняю реплики под особенности речи каждого актера и заставляю артистов выучить текст так, чтобы от зубов отскакивало. Никакой импровизации на площадке я не допускаю. Когда ты снимаешь 10-минутный план, актер не имеет права задуматься над тем, что хочет сказать в следующую минуту. Полсекунды паузы убьют всю сцену.
Вы уже научились взаимодействовать с критиками?
Я их прекрасно понимаю, потому что несколько лет назад сам стоял по ту сторону стола для пресс-конференций. В 1989 году я начал работать в ежемесячной газете, а на следующий день после революции мы решили выходить каждый день. Так что все проблемы журналистов мне знакомы, и я очень уважаю этих людей. Если, конечно, они не задают мне вопрос: «Что бы вы сказали Вонгу Кар Ваю, если бы с ним встретились?» Что я могу на это ответить? «Передайте мне, пожалуйста, соль». Другой вопрос, что в Румынии выросло поколение современных режиссеров, а вот критиков, способных адекватно оценить наши работы, еще нет. Из журналистов старой закалки на международные фестивали никто не ездит, поэтому, как правило, все их статьи сводятся к негодованию по поводу того, что наши картины создают негативный имидж Румынии в мире. А из молодежи мало кто идет в критику, потому что киноиндустрия у нас развита слабо и человеку, пишущему о кино, как правило, нечего есть. Нам-то хорошо, мы занимаемся продюсированием. А самым талантливым журналистам, чтобы прожить, приходится уходить в рекламу.
На последнем Каннском кинофестивале победил не просто румынский фильм. Победило молодое румынское кино, которое последние несколько лет подбиралось к пьедесталу почета и наконец-то было официально признано лучшим в Европе. К каннским призам Кристи Пуи за «Смерть господина Лазареску», Корнелиу Порумбою за «12:08 к востоку от Бухареста» и Кристиана Немеску за «Мечты о Калифорнии» добавилась «Золотая пальмовая ветвь» Кристиана Мунгиу. Его фильм «4 месяца, 3 недели и 2 дня» о двух девушках, одна из которых решила сделать нелегальный аборт, — показали на Московском кинофестивале в качестве главного сюрприза.
