В мэрии итальянской Болоньи состоялась церемония вручения международной премии Daniel Po «За мужество» Заре Муртазалиевой, которая провела восемь с половиной лет ни за что в путинской тюрьме. Сейчас она живет во Франции. NT не раз писал о деле Муртазалиевой, в котором отразились реалии современного российского правосудия.
Чеченка Зара Муртазалиева, арестованная по сфабрикованному обвинению 4 марта 2004 года, вышла на свободу через 8,5 лет. За это время в России много чего произошло: в феврале 2006-го президентом Чечни был назначен Рамзан Кадыров, в апреле 2009-го отменен режим контртеррористической операции в республике, в марте 2012-го Владимир Путин в третий раз стал президентом России… Муртазалиева узнавала о переменах из телепередач, в комнате отдыха колонии ИК-13 в мордовском поселке Парца. Отсидев срок от звонка до звонка, она отправилась в Москву, а затем домой, в Чечню. О своих впечатлениях от увиденного на свободе Зара написала в дневнике, который она весь сентябрь 2012 года вела специально для The New Times.
Одна из колоний в Мордовии. Сентябрь 2012 года
3 сентября 2012 года. В 11:30 за мной закрылась дверь КПП колонии ИК-13, где я прожила восемь с половиной лет. Я отбывала наказание по ст. 205 УК РФ (покушение на террористический акт) в Мордовии. Это край лагерей, заборов, потерянных душ и разбитых судеб. И — бесконечно красивого неба.
О Мордовии многие ничего не знают или не хотят знать, а это малая часть нашей общей родины, где, кажется, все дышит какой-то тяжестью и безнадегой. Осужденные, отбывающие здесь наказание, называют Мордовию проклятым краем, а сотрудники колоний считают себя осужденными. Они, как и заключенные, обречены и по большей части несчастны, как и мы. Здесь, в колониях, работают семьями, и работа эта передается по наследству, из поколения в поколение. Порою тюремщики рассказывают завораживающие истории, которые хранит их память и память их родственников. В рассказах сквозят боль и угрызения совести, которую они стараются заглушить: послушать их — они себя почти не отделяют от тех узников.
4 сентября. В шесть утра я вместе с мамой, братом Ильясом и моими друзьями — Зоей Световой и ее двумя сыновьями — сошла с поезда Саранск–Москва на Казанском вокзале Москвы. В первый момент показалось, что все по-прежнему: Москва встретила таким же гулом и шумом, бойким настроением и радужным весельем. Я улыбалась этому городу, мысленно приветствуя его, я видела, что многое вокруг изменилось: появились дома, которых не было раньше, я услышала слова, значения которых не понимала: фейсбук, твиттер, гугл, контакт, айфон, айпод. Эти слова сводили с ума. Я не понимала, на каком языке говорят люди вокруг, не понимала, что за аппараты стоят на улицах: то для оплаты услуг, то для покупки газет… От изобилия непонятных предметов закружилась голова. В какой-то момент показалось, что никогда не смогу войти в русло этой жизни. Взяла себя в руки и потихоньку начала все осваивать.
5 сентября. В Москве познакомилась с теми людьми, которых знала заочно много-много лет — по письмам и рассказам мамы на свидании: была в «Мемориале», в комитете «Гражданское содействие», встречалась со Светланой Ганнушкиной, которая помогала мне все эти годы, с другими людьми. В «Мемориале» подарили ноутбук, и я стала знакомиться с фейсбуком, но интернет не затянул меня в свои сети: я очень истосковалась по живому общению.
«Я все еще нахожу очень странным, что не нужно жить по режиму. Странно, что нет проверок и зарядок, отбоя на сон и побудки. Нет ничего из той жизни, кроме памяти о ней. Эта память сопротивляется моему желанию забыть»
Я все еще нахожу очень странным, что не нужно жить по режиму, вставать в 6 утра и ложиться в 10 часов вечера. Странно, что нет проверок и зарядок, отбоя на сон и побудки. Нет ничего из той жизни, кроме памяти о ней. Эта память сопротивляется моему желанию забыть.
Хочется помочь друзьям, которых оставила там, очень хочется их снова увидеть. И еще одна мысль постоянно зудит: так много лет, вычеркнутых чьей-то рукой из моей жизни.
Зара Муртазалиева в родном доме с соседями. Станица Наурская, сентябрь 2012 года
13 сентября. Я — в поезде Москва–Грозный с мамой и братом Ильясом. Вспомнила старые, грязные вагоны из прошлого, озлобленных проводниц, которым по нескольку месяцев не выплачивали зарплату. Сейчас меня встречали очень милые и обаятельные женщины в отглаженной, чистой униформе. Они знали свое дело и заставляли меня удивляться каждый раз, когда подходили и интересовались, все ли хорошо, не нужно ли нам дополнительное одеяло, а то можно замерзнуть ночью, удобно ли нам, не нужно ли нам еще чего-нибудь.
Направилась в уборную… Для многих это абсолютно естественно: найти в туалете мыло, бумажные полотенца, туалетную бумагу, но девять лет назад в поездах Москва–Грозный о таком и помыслить было невозможно.
Все другое. Другие пассажиры. Помню уставших, измотанных, тучных женщин с клетчатыми баулами, набитыми дешевым китайским товаром, который они продавали в Чечне подороже. И на вырученные жалкие копейки пытались прокормить свою семью.
14 сентября. Смотрела в окно. Появилась проводница и начала предлагать различные товары. «Рынок на колесах?» — спрашиваю. Она рассказала, как устроена ее коммерция. Я включила диктофон на подаренном в Москве айфоне. Это очень интересная история о поборах, о взятках, о торговле в поездах, о том, кому это нужно. Может быть, когда-то напишу об этом.
15 сентября. В 4:30 утра приехали в Чеченскую Республику. На вокзале встречают близкие, родные сердцу люди. Что может испытывать человек, который много лет был лишен общения с родственниками? Тоска, любопытство, но сильнее всего страх, что у нас не будет общих тем, что могу быть непонятой, неуслышанной, что меня не было в их жизни много-много лет, они могли отвыкнуть от меня, ведь выросло целое поколение, которое знает обо мне только по рассказам. Схожу с поезда и оказываюсь в объятиях дяди. Его слезы смешиваются с моими. Это момент, когда мужчине не стыдно плакать, а мне больше не нужно быть сильной. А потом все как в тумане — меня передают по кругу: объятия тети, сестер, опять сестер, объятия старшего двоюродного брата и снова слезы. Чувствую, ноги становятся ватными.
Люди оборачиваются, никто не понимает, что происходит, родственники оглядывают меня с ног до головы. Все как будто не со мной, все как во сне. Кажется, сейчас проснусь от крика «подъем».
Но нет, чудо продолжается: все ведут себя так, будто я была в отъезде всего два дня.
Рассаживаемся по машинам, мне рассказывают о переменах в Чечне, о том, что происходило без меня. Мне почти все равно, я мало знаю тех людей, о которых они говорят, просто наслаждаюсь тем, что я среди родных, что чувствую себя защищенной.
Едем по Наурскому району, и я его не узнаю. Повсюду — огромные фотографии двух президентов — России и Чечни, ровные дороги, детские площадки, новая мечеть, центр района сверкает огнями. На площади — фонтан, отремонтированные административные здания, стадион, вокруг чистота. Новые, одинаковые заборы у многих домов, спрашиваю: почему? Оказывается, был День района, и по программе президента малоимущим семьям поставили заборы, поменяли крыши.
Мы едем к моим дедушкам и бабушкам, они ждали, молились, боялись не дожить до этого дня. Дождались. Обнимаю родных стариков, вновь очень остро осознаю, как долго я была лишена их любви, заботы, их самих.
Ахмад Муртазалиев, дедушка Зары. Станица Наурская, сентябрь 2012 года
Едем домой к нам, я уже знаю, что там молодежь накрывает стол, подогревает еду. Подсчитываю, сколько же было самым маленьким из моей родни и сколько им сейчас. Прихожу в ужас: им должно быть по 19–20 лет. Паника: они придут, и я буду с ними знакомиться заново. У дома толпа — мои братья, сестра и снова — объятия, объятия, объятия и слезы.
Кажется, что это сон, но вот мы заходим в дом, который снился мне столько лет. Дом, где прошло детство, где было столько смеха, радости, праздников. Тогда никто и вообразить не мог, что будет столько слез, что все надолго забудут про веселье и радость, что мы будем разлучены, умрет отец, меня посадят.
Три дня застолья. Это не сон, это реальность. Я дышу ею, я люблю всех. Я люблю весь мир.
19 сентября. Еду в Грозный. Не была там больше девяти лет. Последнее, что помню, — разбитый и разрушенный город, брошенный к ногам тех богов, которых почитали и которым поклонялись тогда. Где эти боги сейчас?
Я вышла в Грозном возле красивейшей мечети. Передо мной — город, восставший из золы и пепла. Кругом высотки, «Грозный-Сити», красивые проспекты, улицы. Гуляющая молодежь. Самое главное, что вижу, — это жизнь. Глядя на детей, играющих на детских площадках, я была счастлива: они видят мирное небо и не видят военной техники, людей в форме, блокпосты, взрывы. Надеюсь, они будут ценить мир, любить других царей, жить по другим правилам, никогда больше не будут лишены детства. Мне хотелось спросить у проходящих людей: что изменилось в их жизни, счастливы ли они, какое оно, это счастье людей, познавших столько несчастий? Мне хотелось спросить, изменились ли они вместе с этим городом.
«Я поняла, что мой старый любимый город Грозный стерт с лица земли, тот город, который чувствовал и страдал вместе с нами, остался только на старых фотографиях, в нашей памяти и в нашем сердце. Я любила его, я знала, что никогда не смогу ему изменить»
Я шла и думала: когда же я смогу полюбить этот город, когда я почувствую, что это мой город, что он живой, что он дышит и это не иллюзия. Я не узнавала ни одной улицы, ни одного проспекта. У этого города не было прошлого. Было только настоящее и будущее. Это город нового подрастающего поколения.
Я поняла, что мой старый любимый город Грозный стерт с лица земли, тот город, который чувствовал и страдал вместе с нами, он остался только на старых фотографиях, в нашей памяти и в нашем сердце. Я любила его, я знала, что никогда не смогу ему изменить.
Потом была встреча в редакции журнала «Дош». Там презентовали книгу Зои Световой «Признать невиновного виновным». В этой книге она написала о моей истории. Там было много народа, местные СМИ, правозащитники. Все говорили добрые слова, кто-то оправдывался, что не оказывал мне поддержку, еще что-то говорили, но я не слышала: экскурсия по Грозному выбила меня из колеи. Оживилась только тогда, когда мне показали молодого парня, сказав, что он работает в местных органах. Он пришел на презентацию, сел в углу и старался, чтобы на него никто не обратил внимания. Я все понимаю: это его работа — ведь я вернулась из колонии, где сидела по террористической статье.
Но как-то неумело, топорно работают, неумело прослушивают телефон, неумело следят. Так же неумело, как и сажали. А впрочем, я к ним уже привыкла.
Позже была встреча с Умаром Джумалиевым из аппарата уполномоченного по правам человека Чечни. Долго говорили, обсуждали проблемы. Умар пообещал восстановить на работу моих родственников, уволенных после моего ареста. А еще заверил, что поможет двум чеченкам, которые остались сидеть в ИК-13, которым там очень тяжело.
Для себя ничего не просила, просто была счастлива от того, что я свободна. Выступила моя мама, она рассказала, как трудно быть матерью заключенной. Пока она разговаривала с Умаром, я думала о том, как часто мы говорим об узниках совести, политзаключенных, о простых заключенных, но как мало говорим о матерях, отцах, которым приходится трудно. Кто из нас больше узник? Те, кто за решеткой, или их родные, что не спят по ночам, молятся и плачут в подушку. Не они ли в большей степени арестанты?
Еду в гости к знакомой журналистке. Сидим в маленькой кухоньке и при тусклом свете вспоминаем старый Грозный. Говорим о том, о чем можно говорить только в кругу близких друзей, не боясь, что на тебя донесут. Потом приезжают журналисты РЕН ТВ, и мы едем домой, в Наур. Все как всегда — застолье, слезы, смех, и — какая-то неловкость во всем этом. Я поняла, откуда исходит напряжение: мои родные, которые ждали меня, хотели получить ту, прежнюю 20-летнюю Зару. А к ним вернулась повзрослевшая 29-летняя женщина с историей, которую хотят узнать чужие люди, рассказать о ней по телевидению. Мы на ощупь идем друг к другу, очень аккуратно рассказываем о взаимных проблемах, очень осторожно делимся друг с другом секретами. Но я знаю, что часть себя оставила там, в далекой и чужой Мордовии.
Центральная мечеть имени Ахмата-хаджи Кадырова и комплекс высотных зданий «Грозный-Сити». Грозный, сентябрь 2012 года
21 сентября. Решилась уехать из Чечни. В 8 утра загрузила чемоданы в такси и поехала в аэропорт. Зарегистрировалась, сдала багаж. Рядом плачет женщина с детьми. Вспомнила слова бабушки, что перед дорогой нельзя плакать. У меня был билет на 14-е место, а когда я поднялась на борт самолета, оказалось, что в самолете только 13 мест. И 13-е — как раз мое.
Это число меня преследует. Я приехала 13 апреля в 13-й регион — в Мордовию. В ИК-13. Меня распределили в 13-ю бригаду. Я не суеверна. Но не люблю это число.
Усаживаюсь на свое место, надеюсь на удачный полет. Но через час объявляют: вынужденная посадка в Волгограде. Как после этого не быть суеверной?
Через пару часов, с боем, нас пересаживают на другой самолет. И вот я снова в Москве. Прилетела туда, где девять лет назад начался мой долгий путь скитаний…
Впервые опубликовано в NT № 32 (259) от 8 октября 2012 года.
