Умер Петр Вайль, человек мира
Три месяца назад Петру Вайлю исполнилось 60. Даже самые близкие друзья не могли найти верный тон, чтобы написать о нем. К тому времени уже больше года юбиляр лежал в коме в пражской больнице, так что поздравление невольно превращалось в некролог. Теперь смерть легально вступила в свои права.
Он терпеть не мог разговоров о чужих болезнях и никогда не говорил о своих, перенося их на ногах. Кто мог подумать, что именно ему была написана на роду такая долгая смерть.
Более классического сангвиника, чем Вайль, трудно себе представить. В Нью-Йорке конца 80-х он фигурировал в блестящей компании коллег с радио «Свобода» (Довлатов, Генис), но и среди них, не чуждых меланхолии или сарказма, выделялся особенной «ренессансной» статью, стопроцентно позитивным типом личности. Это не благодушие, не доброта (он мог быть и злым, и жестким), это в самом деле отношение к жизни. Петр лучше других чувствовал, что жизнь скоротечна. И именно поэтому так ценил все, что она способна дать, — от интеллектуальных до кулинарных удовольствий. И в том числе — человеческие отношения: он был одним из самых верных друзей, до щепетильности порядочным.
Не было такой сферы, которая бы не могла увлечь его в свою воронку. Особенно его впечатляли проявления высокого перфекционизма. Когда только появились DVD, он восторгался новыми возможностями техники, способными донести «без потерь» голос Паваротти, техники, «не подверженной износу». И собрал выдающуюся оперную коллекцию. Раз он в полемическом азарте написал, что «тот, кто не любит футбол, не может быть честным человеком», или что-то в этом роде. Я спросил: вот я почти равнодушен к футболу, так как это понимать? Он ухмыльнулся: бывают исключения, но вообще подозрительно.
Чтобы написать книгу «Карта родины», Вайль объехал такие точки, куда, кажется, не ступала нога цивилизованного человека. Не из патриотизма — из чистого любопытства (если бы все патриоты обладали этим качеством!). Любознательность и восторг перед яркими проявлениями человеческой природы доходили до абсурда. В Неаполе его с женой в один день дважды ограбили, причем первый раз виртуозно: они сели в такси и не успели отъехать от вокзала, как гужевавшийся рядом мотоциклист подлетел к машине, выбил боковое стекло и сорвал с плеча Эллы сумку. Вайль был так впечатлен артистизмом этого профессионала, что успел вытащить камеру и заснять коронный номер. Кажется, при втором ограблении увели как раз камеру.
В самом начале перестройки книги и статьи Петра Вайля (написанные в соавторстве с Александром Генисом) пробили ослабевший железный занавес. Их зачитывали до дыр, они стали культовыми для нового поколения постсоветских людей. Они формировали сознание: учили вглядываться в мифологию предков («60-е: Мир советского человека», «Родная речь») и в мифологию «наших врагов» («Американа»), освобождали от штампов антиамериканизма и обветшалых канонов восприятия литературы. А еще давали неожиданный патриотический импульс: «Русская кухня в изгнании» возрождала в нас забытые вкусовые ощущения.
Потом Вайль пришел в Россию своими собственными книгами и собственной персоной. Его полюбили еще больше — за «Гений места» (он сам им был, меняя места, как перчатки), за «Стихи про меня», даже простили ему нелицеприятную «Карту родины» и резкие высказывания на радио «Свобода». Полюбили за острый ум, потрясающую эрудицию и как раз нелицеприятность: в ней была принципиальность, но не было злорадства.
Он был профессиональным путешественником, причем объехал свои любимые страны не на машине, а на перекладных, на поездах и автобусах. Добрался до потаенных точек и скрытых жемчужин: одна из множества — Монтерки в глубинке Тосканы, где прячется «Мадонна дель Парто» Пьеро делла Франческа, другая — дивный городок Чертальдо, где родился Бокаччо. В том, что это возможно, он видел великое преимущество европейской цивилизации. Уроженец Балтии, гражданин США, Вайль был истинным европейцем, человеком ренессансного мироощущения и средиземноморской культуры, которую ценил превыше всего. Он учил нас путешествовать на своем опыте. А это означало не просто перемещаться в пространстве и посещать музеи, но и познавать страну и людей во всем многообразии их бытовой культуры. Не терпел обывательских обобщений и снисходительных оценок типа «итальянцы — ленивые», «французы — жмоты». В его ироничном взгляде, сопровождавшем чьи-то подобные высказывания, содержался призыв: посмотрите на себя!
Кино было еще одной сферой, которая его возбуждала чрезвычайно. Он обожал Феллини и Германа, уважал классиков, интересовался даже теми маргинальными кинематографистами, которые совсем не были ему близки. Относился к кино без снобизма, ценил массовую природу его посланий: именно так он прочел «Титаник», но находящаяся на противоположном полюсе «Окраина» Петра Луцика оказалась для него не менее значима. Не стал фанатом «Возвращения» Андрея Звягинцева, но (вот истинный патриотизм) сразу сказал: «Фильм работает на культурный имидж России, и это здорово». Водил Звягинцева, еще до фестивального триумфа, его съемочную группу и примкнувших к ним зевак по Венеции, которую знал как никто.
В Венеции он хотел жить, там же умереть и быть похороненным. Быть может, любовь к этому городу сблизила его с Бродским сильнее, чем все остальное. Но он так и не успел пожить там вволю — и в этом вторая подлость судьбы.
В июле прошлого года я провел три дня в пражской квартире Вайля. Петр всегда был прекрасен, но тогда мне показалось, что он находится в особенно превосходной интеллектуальной и физической форме. Он был вдохновлен работой над книгой об итальянском искусстве (в некотором роде аналог «Образов Италии» Муратова и в то же время продолжение сквозного сюжета «Гения места»), показывал написанные главы, идеи оформительского дизайна. Рассказывал о работах питерского искусствоведа, специалиста по Возрождению, которого узнал заочно и пригласил приехать в гости. Мы обсуждали, где будем через год в компании друзей встречать Петино 60-летие — в Москве, Праге, Берлине, Париже, Риме.
Через месяц, как раз когда в его гостеприимный дом приехал питерский искусствовед, с Петром случился сердечный приступ. Из книги «Стихи про меня»: «Все близкие и дорогие мне люди так именно и помирали: отец, мать, Юрка Подниекс, Довлатов, Бродский. Не лучше же я их. Менее близкие и под машины попадали, и от рака умирали, но эти — непременно от инфаркта. Так что возникало ощущение чего-то вроде наследственности».
Три месяца назад Петру Вайлю исполнилось 60. Даже самые близкие друзья не могли найти верный тон, чтобы написать о нем. К тому времени уже больше года юбиляр лежал в коме в пражской больнице, так что поздравление невольно превращалось в некролог. Теперь смерть легально вступила в свои права.
Он терпеть не мог разговоров о чужих болезнях и никогда не говорил о своих, перенося их на ногах. Кто мог подумать, что именно ему была написана на роду такая долгая смерть.
Более классического сангвиника, чем Вайль, трудно себе представить. В Нью-Йорке конца 80-х он фигурировал в блестящей компании коллег с радио «Свобода» (Довлатов, Генис), но и среди них, не чуждых меланхолии или сарказма, выделялся особенной «ренессансной» статью, стопроцентно позитивным типом личности. Это не благодушие, не доброта (он мог быть и злым, и жестким), это в самом деле отношение к жизни. Петр лучше других чувствовал, что жизнь скоротечна. И именно поэтому так ценил все, что она способна дать, — от интеллектуальных до кулинарных удовольствий. И в том числе — человеческие отношения: он был одним из самых верных друзей, до щепетильности порядочным.
Не было такой сферы, которая бы не могла увлечь его в свою воронку. Особенно его впечатляли проявления высокого перфекционизма. Когда только появились DVD, он восторгался новыми возможностями техники, способными донести «без потерь» голос Паваротти, техники, «не подверженной износу». И собрал выдающуюся оперную коллекцию. Раз он в полемическом азарте написал, что «тот, кто не любит футбол, не может быть честным человеком», или что-то в этом роде. Я спросил: вот я почти равнодушен к футболу, так как это понимать? Он ухмыльнулся: бывают исключения, но вообще подозрительно.
Чтобы написать книгу «Карта родины», Вайль объехал такие точки, куда, кажется, не ступала нога цивилизованного человека. Не из патриотизма — из чистого любопытства (если бы все патриоты обладали этим качеством!). Любознательность и восторг перед яркими проявлениями человеческой природы доходили до абсурда. В Неаполе его с женой в один день дважды ограбили, причем первый раз виртуозно: они сели в такси и не успели отъехать от вокзала, как гужевавшийся рядом мотоциклист подлетел к машине, выбил боковое стекло и сорвал с плеча Эллы сумку. Вайль был так впечатлен артистизмом этого профессионала, что успел вытащить камеру и заснять коронный номер. Кажется, при втором ограблении увели как раз камеру.
В самом начале перестройки книги и статьи Петра Вайля (написанные в соавторстве с Александром Генисом) пробили ослабевший железный занавес. Их зачитывали до дыр, они стали культовыми для нового поколения постсоветских людей. Они формировали сознание: учили вглядываться в мифологию предков («60-е: Мир советского человека», «Родная речь») и в мифологию «наших врагов» («Американа»), освобождали от штампов антиамериканизма и обветшалых канонов восприятия литературы. А еще давали неожиданный патриотический импульс: «Русская кухня в изгнании» возрождала в нас забытые вкусовые ощущения.
Потом Вайль пришел в Россию своими собственными книгами и собственной персоной. Его полюбили еще больше — за «Гений места» (он сам им был, меняя места, как перчатки), за «Стихи про меня», даже простили ему нелицеприятную «Карту родины» и резкие высказывания на радио «Свобода». Полюбили за острый ум, потрясающую эрудицию и как раз нелицеприятность: в ней была принципиальность, но не было злорадства.
Он был профессиональным путешественником, причем объехал свои любимые страны не на машине, а на перекладных, на поездах и автобусах. Добрался до потаенных точек и скрытых жемчужин: одна из множества — Монтерки в глубинке Тосканы, где прячется «Мадонна дель Парто» Пьеро делла Франческа, другая — дивный городок Чертальдо, где родился Бокаччо. В том, что это возможно, он видел великое преимущество европейской цивилизации. Уроженец Балтии, гражданин США, Вайль был истинным европейцем, человеком ренессансного мироощущения и средиземноморской культуры, которую ценил превыше всего. Он учил нас путешествовать на своем опыте. А это означало не просто перемещаться в пространстве и посещать музеи, но и познавать страну и людей во всем многообразии их бытовой культуры. Не терпел обывательских обобщений и снисходительных оценок типа «итальянцы — ленивые», «французы — жмоты». В его ироничном взгляде, сопровождавшем чьи-то подобные высказывания, содержался призыв: посмотрите на себя!
Кино было еще одной сферой, которая его возбуждала чрезвычайно. Он обожал Феллини и Германа, уважал классиков, интересовался даже теми маргинальными кинематографистами, которые совсем не были ему близки. Относился к кино без снобизма, ценил массовую природу его посланий: именно так он прочел «Титаник», но находящаяся на противоположном полюсе «Окраина» Петра Луцика оказалась для него не менее значима. Не стал фанатом «Возвращения» Андрея Звягинцева, но (вот истинный патриотизм) сразу сказал: «Фильм работает на культурный имидж России, и это здорово». Водил Звягинцева, еще до фестивального триумфа, его съемочную группу и примкнувших к ним зевак по Венеции, которую знал как никто.
В Венеции он хотел жить, там же умереть и быть похороненным. Быть может, любовь к этому городу сблизила его с Бродским сильнее, чем все остальное. Но он так и не успел пожить там вволю — и в этом вторая подлость судьбы.
В июле прошлого года я провел три дня в пражской квартире Вайля. Петр всегда был прекрасен, но тогда мне показалось, что он находится в особенно превосходной интеллектуальной и физической форме. Он был вдохновлен работой над книгой об итальянском искусстве (в некотором роде аналог «Образов Италии» Муратова и в то же время продолжение сквозного сюжета «Гения места»), показывал написанные главы, идеи оформительского дизайна. Рассказывал о работах питерского искусствоведа, специалиста по Возрождению, которого узнал заочно и пригласил приехать в гости. Мы обсуждали, где будем через год в компании друзей встречать Петино 60-летие — в Москве, Праге, Берлине, Париже, Риме.
Через месяц, как раз когда в его гостеприимный дом приехал питерский искусствовед, с Петром случился сердечный приступ. Из книги «Стихи про меня»: «Все близкие и дорогие мне люди так именно и помирали: отец, мать, Юрка Подниекс, Довлатов, Бродский. Не лучше же я их. Менее близкие и под машины попадали, и от рака умирали, но эти — непременно от инфаркта. Так что возникало ощущение чего-то вроде наследственности».
