«Пора Булгакову встать в ряды умных гадов». 15 мая — день рождения Михаила Булгакова. The New Times публикует протокол заседания в Комакадемии, состоявшегося 25 октября 1926 года, на котором творчество Михаила Булгакова впервые подверглось «академической» критике. На помощь журналистам, яростно нападающим на Михаила Булгакова в советской прессе, пришла «научная мысль». В печати были опубликованы лишь короткие отрывки из протокола. The New Times впервые публикует обширные фрагменты стенограммы заседания.
Публикация Григория Файмана Текст диспута в Комакадемии, состоявшегося 25 октября 1926 года, хранится в Архиве Российской академии наук. Ф. 350. Оп. 2. Ед. хр. 101
|
Участники заседания:
Нусинов Исаак Маркович
Переверзев Валериан Федорович (6.10.1882 — 5.05.1968) — советский литературовед. В 1938 году репрессирован. После реабилитации в 1956 году занимался изучением древнерусской литературы. Орлинский Александр Робертович — журналист, критик, редактор журнала «Современный театр». Асилов, Лунин — сотрудники секции литературы Комму- нистической академии. |
Заседание открывает тов. Фриче:
Позвольте открыть заседание секции литературы и искусства и предоставить слово тов. Нусинову для доклада на тему
«Творчество Булгакова как путь к его драме «Дни Турбиных».
Тов. Нусинов:
Товарищи, писатель Булгаков в одном месте своего романа «Белая гвардия» говорит об особом чувстве слова «побежденных», которое испытывает только тот, кто раз пережил поражение, кто раз и до конца осознал свою гибель. И под этим знаком осознания гибели своего класса, своей среды вошел Булгаков в литературу. Перед ним встала проблема отражения бытия побежденного класса…
Он, во-первых, рассказал о том, как родной ему класс бесконечно ненавидел русский народ... Эта ненависть к русскому народу есть для него — тогда по крайней мере — одна из причин гибели белой гвардии... И эту свою гибель он считает до того оправданной, что, когда немцы погибают, он прибавляет так: «Немцы побеждены», — сказали глупые гады. «Мы побеждены», — сказали умные гады». Вот какое слово он находит по адресу своего класса. Гады, умные гады...
Мы впоследствии еще вернемся к особому душку антисемитизма, которым проникнуто все творчество Булгакова и который выдает его культурность несколько подвыпившего подпоручика...
Вся книга пронизана кастовой ненавистью ко всему тому, что не есть его класс... Надо было оправдать свое примирение, ибо с точки зрения идеологии это было предательство, с точки зрения прошлых идеалов надо было покончить самоубийством, а не пойти на службу к большевикам. Надо было оправдать это свое примирение, и это примирение нельзя было иначе оправдать, как осознанием справедливости своей гибели...
Первая часть книги, где вы имеете воспоминания талантливого журналиста, который создает общую картину того, что представлял собой Киев в 1918 г., это основная часть книги — наиболее интересная... Затем вторая часть книги, которая состоит из штампованных пересказов старых дворянских романов, созданных по эпигонскому типу...
Булгаков обращается ко второй своей основной теме — к советской действительности, и Булгаков видит эту советскую действительность такой, как он назвал ее в своем первом рассказе на советскую тему, — это «дьяволиада». Вся советская действительность для него «дьяволиада», он видит ее только как дьяволиаду...
Справедлива ли тогда гибель белой гвардии и его класса? И тогда Булгаков пишет свою великую утопию. Это «Роковые яйца»... Это фельетон — о том, как он построен, мы еще поговорим, — это фельетон, явно агитационный, который должен сказать, что из всего творчества Рока, а эта фигура для него — олицетворение революции, — из его творчества в конце концов выйдут гады, от которых мы спасемся только таким чудом, что в августе будет мороз в 60 градусов. Все творчество Рока, все творчество революционного народа в конце концов приведет к тому, что на нас пойдут гады...
Все это — в последнем счете, потому что перед ним была вторая задача, еще менее благодарная: показать русскую действительность так, чтобы отомстить победителю за то поражение, которое он нанес. Булгаков принял победу народа не с радостью, а с покорностью, с великой болью и сейчас желает за эту победу, фактическую, тактическую победу, отомстить победителю моральным поражением...
Сейчас, подводя итоги, мы должны сказать, что, пожалуй, если для дешевой популярности эта драма оказалась чрезвычайно на руку Булгакову, то для оценки его литературной репутации — едва ли. Если сейчас в свете его драмы продумать его творчество, станет ясно, что мы имеем перед собой эпигона, когда он описывает судьбу своего класса, и зубоскалящего фельетониста, когда он говорит о своей действительности. И, наконец, мы имеем перед собой извращение всей той действительности, в известной степени снижение всего того творческого подъема, на который все-таки как-никак Булгаков поднялся в своем романе.
Я говорю — два пути творчества перед Булгаковым: путь осознания краха своего класса и путь наблюдения над новой действительностью. Если бы действительно он вывел все необходимые уроки из краха своего класса, если бы действительно до конца понял неизбежность, справедливость и необходимость гибели своего класса, тогда он в состоянии был бы понять нашу действительность поиному. Сейчас Булгаков тоскует наиболее откровенным образом по прошлому своего класса, и сейчас Булгаков наиболее откровенным образом рассказывает о том, что эта смена вех оказалась чрезвычайно неустойчивой и непрочной...
Но однажды, когда он был честен и искренен, он сказал нам, что его среда, его класс делится на две группы — на глупых гадов, которые сказали: «Немцы побеждены», и на умных гадов, которые сказали: «Мы побеждены». И пора Булгакову понять, встать в ряды этих умных гадов, понять, что они побеждены и никакими выкрутасами и никакими карикатурами на нашу действительность реванш брать не удастся...
Прения по докладу тов. Нусинова Тов. Орлинский:
...Тут возникает один вопрос. Стоило ли заниматься творчеством Булгакова, который, я полагаю, в общем и целом мало известен, написал всего две книги и вовсе не представляет собой столь значительного явления на поверхности и в глубинах нашей литературной жизни, чтобы о нем говорили как о явлении большого порядка? Думаю, что в общем и целом не стоило бы, если бы он не играл сейчас совершенно определенной, сознательно продуманной и, очевидно, довольно самостоятельной роли организатора собственного мнения ряда элементов новой буржуазии, которая, разумеется, у нас имеется, не играл бы роли фактора консолидирования мнения некоторой, еще более сильной группы людей-специалистов, живущих старой идеологией, старым укладом. И теперь, на фоне оживления мелкобуржуазной идеологии, с этой точки зрения Булгакова, разумеется, разбирать, судить, разоблачать и клеймить в значительной мере имеет большой смысл и значение...
В «Днях Турбиных» он перемигивается, может быть, сознательно или бессознательно, с совершенно активно действующей белогвардейщиной где-то на Восточно-железной дороге или в Китае, так точно и в этой пьесе он перемигивается с белогвардейской прессой кадетского толка...
Не следует преуменьшать значение того, что сейчас Булгаков не столько пишет для чтения, сколько для театра. В этом сезоне Булгаков дает три постановки: «Дни Турбиных» в МХАТе, «Зойкина квартира» в студии Вахтангова и «Багровый остров» в Камерном театре. Сезон театральный в
|
Из письма М. Булгакова «Правительству СССР» (28 марта 1930 года): Приводя в письме много- численные ругательные отзывы на пьесу «Дни Турбиных», Булгаков писал: «Спешу сообщить, что цитирую я отнюдь не с тем, чтобы жаловаться на критику или вступать в какую бы то ни было полемику. Моя цель — гораздо серьезнее. Я доказываю с документами в руках, что вся пресса СССР, а с нею вместе и все учреждения, которым поручен контроль репертуара, в течение всех лет моей литературной работы единодушно и с НЕОБЫКНОВЕННОЙ ЯРОСТЬЮ доказывали, что произведения Михаила Булгакова в СССР не могут существовать. И я заявляю, что пресса СССР СОВЕРШЕННО ПРАВА... Я ПРОШУ ПРАВИТЕЛЬСТВО СССР ПРИКАЗАТЬ МНЕ В СРОЧНОМ ПОРЯДКЕ ПОКИНУТЬ ПРЕДЕЛЫ СССР В СОПРОВОЖДЕНИИ МОЕЙ ЖЕНЫ ЛЮБОВИ ЕВГЕНЬЕВНЫ БУЛГАКОВОЙ». |
академических театрах, как видите, идет под знаком булгаковщины, и он вырастает как драматург. Достаточно сослаться на такое авторитетное заявление, как Мейерхольда и др., которые считают его одним из талантливых драматургов, умеющих сценически подать материал. Причем Булгаков угнездился исключительно на сцене академических театров. Характерно, что некоторые революционные режиссеры не прочь взять его, но он не хочет. Он не хотел дать в другие театры, он дал только в театры, которые идут за ним, очевидно, в каком-то моменте, в сохранении которого он не уверен в отношении других театров, других режиссеров...
На литературной поверхности химически начинают выделяться агенты новой буржуазии, как говорит партия, и неизбежно примыкающая старая и новая интеллигенция, которая пробует мобилизовать свою разбитую волю и пробует соединить ее с чьей-то зарождающейся энергией в лице новой буржуазии. Академические театры являются для нас как бы эволюционирующими в этом вопросе, и между тем все идейно устремляются к Булгакову и «булгаковым». И тут мы встаем перед одной проблемой: можно ли орудием нашей критики, наших аналитиков, наших сил, могут ли они всерьез, одновременно борясь с булгаковщиной в литературе, разоблачая, анализируя, сигнализируя о ней, могут ли они столь же серьезно подойти к вопросам театральной политики...
Первая точка зрения такая: мастера, с ними нужно обращаться крайне бережно, нельзя их трогать, они могут обидеться, испугаться, прийти в плохое настроение и перестать на нас работать, или что-нибудь в этом роде, несколько в приуменьшенном виде это высказывается. И другая точка зрения, которая считает, что нужно сделать что-то более решительное. Я лично принадлежу к числу тех, которые думают, что внутри этих театров происходит глубокий внутренний процесс, и у меня есть целый ряд данных к этому...
Я предлагаю трактовать булгаковщину как идеологическое проявление натиска новой буржуазии и отсюда сделать целый ряд практических выводов по тактичной, глубокой, серьезной борьбе с ней как на фронте литературном, в узком смысле слова, так и на фронте сцены, ибо без этого мы можем очутиться в положении, когда театральные подмостки заменят собой недостающие для новой буржуазии и их певцов, которым является Булгаков, не имеющиеся у них газеты...
Тов. Переверзев:
С моей стороны немного смело брать слово по докладу, потому что, к своему конфузу, должен сознаться, что Булгакова почти не читал, кроме этой его «Дьяволиады», ничего не видел и на сцене его не имел удовольствия зреть. Поэтому говорить о самом Булгакове не могу, ибо просто не знаю, что это за фигура... Если поверить докладчику о том, что Булгаков то, что он есть по докладу, то я не знаю, каким образом он может существовать в советской действительности...
Чаще всего писатели гибнущего класса бывают пессимистами. И Булгаков, если он умеет ярко изобразить стихийное разрушение своего класса, если он делает своего рода харакири мужественно, если он хороший художник и делает это хорошо, он делает прекрасное дело...
Я все это хотел сказать для того, что вот сейчас тов. Орлинский говорил, что необходимо вести критическую борьбу и направить критиков на борьбу с булгаковщиной... Сделать это, конечно, легче всего. Но тогда, когда мы будем говорить о самом Булгакове и о его собственных тенденциях и личных его настроениях и переживаниях, а не тогда, когда мы будем изливать свои собственные настроения и переживания и убеждения по поводу Булгакова...
Повторяю, я не знаю Булгакова, не знаю, есть ли в нем положительное, — может быть, не стоило ни критических статей писать, ни доклада читать, это возможно. Может быть, все, что мы делаем, есть результат того, что Булгаков каким-то оборотом колеса Фортуны попал на сцену Художественного театра, может быть, только поэтому и заговорили о Булгакове. Это другое дело. Может быть, это настолько ничтожная величина, что не стоит тратить пороху подлинного научного исследования. Но с точки зрения методологии, по-моему, все-таки доклад этот мог бы вызвать значительные возражения...
Тов. Асилов:
...Я не согласен с докладчиком в его утверждении, что Булгаков очень талантлив. Я считаю, что Булгаков ни в какой степени не талантливый писатель. Талант всегда отражает прежде всего эпоху. Это определяет значимость таланта...
Но тут мы имеем другое явление: что сама пьеса, плюс Художественный театр, плюс аудитория Художественного театра — а мы знаем лицо этой аудитории — все это создает спектаклю... характер общественного события...
Я утверждаю, товарищи, что пьеса, как и сам Булгаков, — это, если хотите, безбилетный пассажир в советском поезде, и наглый пассажир, который, не имея права на место, требует себе места, что это голос обывателя, обиженного мещанина, даже буржуазии, это несомненно... Один организационный вопрос: тут товарищи интересуются, как такую вещь пропустили. Это контрабанда на советской сцене. Надул ли Булгаков Главрепертком?..
Я считаю, что здесь мы имеем вместо рассказа о гибели своего класса идейную попытку возродить этот класс. И мы имеем факт. Автор, правда, в очень небольшой степени, достиг успеха. Какая-то истеричка в Доме печати кончила свое выступление словами: «Все люди братья». Я поинтересовался и спросил: «Кто такая?» Мне говорят: «Совершенно советский человек». Советский человек в результате обработки Булгакова пришел к выводу, что белогвардейские мерзавцы в погонах — братья. У оратора проснулись примиренческие настроения...
Интеллигенция, мещанство и мелкая буржуазия, которая мечется в тисках современности, хочет найти свежий воздух в помещении МХАТа и группируется вокруг МХАТа. МХАТ — это рупор старой России. МХАТ во главе с заслуженными советскими актерами идет не вперед и влево, а назад и вправо. Такую же вещь мы имели в истории Французской революции, когда буржуазия группировалась вокруг Национального театра. То же самое и в Грузии. Там тоже имеется Национальный театр, и вокруг него тоже группируются сменовеховцы. То же и в Москве... Что же мы должны делать? Ясно — организовать общественное мнение, организовать контрмнение мнению Художественного театра и Булгакова, разорвать знамя, которое выбросил Булгаков, организовать отпор, решительный отпор... Как видите, наша пресса достаточно хорошо разоблачила этот спектакль, офицерские настроения Булгакова и театра. Может быть, я несколько резко ставлю вопрос, но необходимо нам в дальнейшем поддержать это настроение, показать Булгакову, что настоящая рабочая общественность не спит...
Тов. Лунин:
Я думаю, что докладчик правильно сделал, что хотел разоблачить Булгакова. Действительно, это недоразумение, а не писатель...
Булгаков хороший делец, он уловил желание многих видеть на сцене белогвардейцев, он это делает, и только об этом надо говорить. Это не литературное явление, а политическое. В этом отношении правильно сказал товарищ, что надо это знамя порвать, и только. И больше ничего.
