Он зашел, постучал со словами:
«Киношники, я уже здесь».
Ирена Лесневская: Эльдар Александрович, помните первую нашу с вами съемку Бориса Николаевича?
Эльдар Рязанов: Была Страстная суббота.
И.Л.: Это впервые подобная съемка вообще в стране была, такого не было никогда. А Наину Иосифовну вообще не видел никто. Был 1993 год. Забавный факт: мы три или четыре часа снимали, ожидая Бориса Николаевича. Нам все говорили: вот-вот, сейчас он приедет. Я все время бегала на лестницу, поджидая его, и одновременно командовала съемкой. И в результате мы его прозевали. Он зашел, постучал со словами: «Киношники, я уже здесь».
Э.Р.: А началось с того, что Вы решили снять к 8 Марта передачу о первой леди страны, которую никто не видел. Сначала нам дали согласие, а потом выяснилось, что у Бориса Николаевича больна мама и сейчас не до этого, так что извините, не получается. И вдруг звонок…
И.Л.: Я в это самое время лежу в больнице после операции, не прошло и суток. Лежу в реанимации.
Э.Р.: Я звоню Вам в реанимацию и сообщаю, что я не могу так делать передачу, я должен сначала познакомиться с Ельциными. Может, они мне не понравятся. Ну понимаете, я человек с характером… В общем, за мной прислали машину, я познакомился с Наиной Иосифовной, с дочерьми, и они мне очень понравились. И, уходя от них, я обронил такую фразу: «Хотелось бы, чтобы во время съемок был Борис Николаевич, потому что, если его не будет, у народа сложится ощущение, что семья брошена».
И.Л.: В результате я под расписку через два дня после операции, еле передвигая ноги, поехала на съемку. Прямо из больницы. Была Великая суббота. Никогда не забуду лица Наины Иосифовны в тот день, такая одухотворенность от него исходила. С первой секунды возник контакт. От нее всегда исходит тепло, она человек удивительной скромности и такта. Нас в этом доме всегда кормили, а была целая куча людей телевизионных — операторы, звукорежиссеры, инженеры и так далее. Так получилось, что мы несколько раз съедали то, что готовили Борису Николаевичу. Все делала Наина Иосифовна. Эти вареники, грибы… Сколько критики мы потом получили. Говорили, что все постановочное. Что не может быть, чтоб Ельцина сама жарила котлеты. Вообще у нее врожденная скромность, обаяние, теплота...
Э.Р.: В Наине это останется навсегда. Мы с Вами, Ирена Стефановна, уже были столичные штучки, а Наина эту провинциальную особенность сохранила, не растиражировала свою душу. Она осталась цельной, чистой натурой. А ведь вокруг все лебезили, заискивали.
И.Л.: Это и на нем не отразилось. Знаете, у нас же все-таки были предубеждения: он возглавлял обком, был членом Политбюро, прошел такую школу — и вдруг вошел улыбающийся человек, обаятельный, светлый, с огромными ручищами, и сел кушать.
Э.Р.: Да, и спутал все карты. Потому что съемки должны были происходить в столовой, но оказались мы на кухне. Он присел, и я присел.
И.Л.: На столе стояли кулич и яйца. И Борис Николаевич начал отщипывать от кулича и класть в рот. Это было так трогательно, так естественно. Ни грамма фальши. А Вы с ним очень серьезно говорили.
Э.Р.: Да, наша первая встреча, первая беседа была посвящена семье. Сидим мы на кухне, а я в новом костюме, который куплен в Америке. И вдруг я понимаю, что в стуле, на котором я сижу, гвоздь. И он вонзается мне сами понимаете куда. Я думаю, как поступить: опозорить президента, сказав, что у него гвоздь, и тем самым спасти прекрасные американские штаны или плюнуть на штаны и сидеть на гвозде. Естественно, я выбираю опозорить президента, потому как штаны ближе к телу. Я говорю: «У вас в стуле гвоздь». Стул уносят. Потом все говорили, что это была инсценировка. Любопытный факт: эти стулья ему подарили на новоселье в Свердловске, и он привез эти 12 стульев в Москву. Хотя в той должности, которую он занимал, мог бы купить стулья в Москве. Нет, они были ему дороги, как мне были дороги мои штаны.
И.Л.: В первую программу, которая вышла в эфир, естественно, очень многое не вошло. И вот сегодня в журнале мы печатаем рассказ Наины Иосифовны и девочек Тани и Лены, а также внуков о путче 19-го числа. Этого, собственно, никто не слышал и не видел никогда, для нас это было абсолютное откровение, как они провели этот день и что они чувствовали. Удивительно, когда мы снимали, нас никто не проверял, никакой цензуры не было. Никто не приходил отсматривать материал. Нам они все доверяли.
Э.Р.: Помню, я задаю ему последний вопрос. Тут подскакиваете Вы и шепчете: «Договоритесь, чтоб он дал еще одно интервью, чтобы мы сняли еще одну передачу». Я говорю: «Борис Николаевич, у меня к Вам есть одна-единственная просьба». Он сразу насторожился, понял, что сейчас будут просить помещение или деньги. «Дайте нам через несколько месяцев еще одно интервью». Он расплылся в улыбке, отлегло от сердца, и сказал: «Ну конечно, о чем разговор».
И.Л.: Когда мы были в храме на его похоронах, я стояла и думала, что это сердце через себя пропустило абсолютно все, и я думаю, что его доконали эти последние годы, что все, что он хотел, что задумал, он не смог довести до конца. Что очень многие вещи пошли не так, как бы он хотел. Знаю, что он очень переживал из-за гимна. Ему не нравилось, что вернулся старый гимн, он считал его коммунистическим.
Э.Р.: Его честность, наивность и чистота совершенная, поразительная для государственных деятелей, восхищали. И в нем не было хитрости. Он мог слукавить, но это было настолько простодушно. Потом, Борис Николаевич невероятно харизматичный человек. Просто было дано от природы.
И.Л.: Удивительно, что Ельцин — человек, который признавал свои ошибки. Он никогда не стеснялся сказать: «Да, это моя ошибка». И все брал на себя. Что меня тогда еще потрясло: человек начал трудовую деятельность со стройки. И Наина рассказывала о своем муже, что он никогда не ругался матом и вообще не выносил мата. Я не поверила. Мы оба не поверили. Но Наина еще раз сказала: «Нет, даже я могу выругаться в крайнем случае, а он нет».
Э.Р.: Если говорить о том, в чем для меня символ Ельцина, это в том, когда он положил партбилет на стол и с несгибаемой спиной пошел через враждебный ему зал молча, с чувством собственного достоинства, с осознанием своей правоты. Мороз по коже, когда я это вспоминаю. Какое нужно было иметь мужество, чтобы бросить вызов не только этому залу, но и огромному количеству людей за его пределами. Я не знаю, кто еще способен на такой поступок.
И.Л.: А кто способен сказать: «Я ухожу»? А фраза: «Берегите Россию»? Она же была обращена не к Путину, а ко всем нам.
Э.Р.: Да, и Вы слышали когда-нибудь в какой-нибудь стране, чтобы президент, слагая полномочия, уходя, попросил у народа прощения за ошибки, которые он допустил? Можно сказать: да, но те президенты не совершали ошибок. Но это же неправда. Ошибки совершают все. Я вспоминаю еще один случай. У меня болела жена, очень серьезно. В это время была назначена съемка. И дня за два до этого меня приглашают к президенту. Он говорит: «Я слышал, что у Вас жена серьезно больна. Может, мы перенесем эту съемку на какое-то время?» Я говорю: «Спасибо Вам, но я думаю, что мне будет лучше наоборот — я отвлекусь от мыслей о болезни и так далее. Поэтому предлагаю не переносить, а давайте будем работать». — «Ну хорошо, как хотите». Единственный вопрос, который он мне задал: «А о чем будет передача?» Я в дверях остановился и сказал: «Про то, как коммунист стал демократом». И ушел. После этого мы действительно делали передачу о том, как коммунист стал демократом. Все вопросы задавались под этим углом зрения. Поразительно то, как, будучи коммунистической номенклатурой, секретарем обкома, воспитываясь в брежневскую и андроповскую эпоху, он действительно стал демократом, а не прикидывался.
И.Л.: Вы знаете, я последний раз Бориса Николаевича видела год или полтора назад на премьере в театре, и там во время перерыва меня пригласили за сцену. У нас уже была непростая ситуация с телеканалом... И Борис Николаевич мне говорит: «Ты — мое достояние. Национальное достояние. Ты же сама свобода. Надо отстаивать канал». Я тогда развела руками. А помните его первые слова тогда, в 1993-м: «Это что за женщина?» Эльдар Александрович, Вы ответили: «Это мой президент». А он в ответ: «Я — ваш президент». — «Да нет, президент телекомпании РЕН ТВ, я там работаю, и это мой президент». Он развел руками и говорит: «Но я-то президентнее»…
Э.Р.: Была еще одна история, мы снимали на даче, это был июнь месяц, и было много комаров. И вдруг ему комар попадает в глаз. Съемку остановили. И моя жена подходит и говорит: «Борис Николаевич, у меня есть глазные капли, давайте я Вам закапаю». Никто не остановил, не схватил за руки, хотя как так — какая-то посторонняя женщина с какими-то каплями, даже не врач. Тем не менее он подставил глаз, Эмма капнула, вызволили комара, и продолжили съемку. Все очень просто.
И.Л.: Молчал последние семь лет Борис Николаевич. Практически не давал интервью. Но ощущение гаранта оставалось. Наверное, ему многое не нравилось. С его уходом пропало у меня ощущение крыши над головой, дома, где есть человек, который до беспредела не даст дойти. У меня это ощущение ушло.
Э.Р.: Я видел Бориса Николаевича тоже года полтора назад, они приехали с Наиной к нам в гости. Борис Николаевич замечательно выглядел. Он похудел, был в форме. И сказал: «Я себе сейчас поставил задачу — прожить сто лет. Делаю зарядку, не ем того-то, не пью того-то». Эту задачу ему, к сожалению, выполнить не удалось, но он был очень уперт, отдавался каким-то вещам всем своим организмом. И когда он строил демократическую Россию, он тоже отдавался этому абсолютно безусловно. Увлекающийся человек.
И.Л.: Конечно, ошибки были. Но попробуйте сделать сами — в такой переломный момент, в такой стране. Он первопроходец. Он по минному полю шел каждый день. Все заново. С такой историей, с такой тяжелой энергетикой прошлого.
Э.Р.: Но самое главное, что именно в то время, когда он был президентом, огромное количество людей его ругало, не понимая, что эту возможность они получили только благодаря ему, потому что раньше за это расстреливали, сажали, убивали и так далее. А не ругал только ленивый. И он ни одному человеку не мстил. Он обижался, он огорчался, он переживал. Поразительное величие души.
И.Л.: У нас была очень смешная ситуация, можете представить: последний разговор, самая ответственная программа перед выбором — либо коммунисты, либо он на второй срок. И мы очень хотели, чтобы он в кадре снял Грачева за войну в Чечне, за все, что происходило в армии... А он никого не сдавал. И Борис Николаевич держался два часа и потом в какой-то момент сказал: «Ну раз вы так давите на меня, зарплаты и пенсии не платятся, с деньгами безобразия происходят... Этот человек за все должен ответить. Я подпишу это завтра, еще до выборов сниму министра финансов». И тут я влетела в кадр и закричала: «Не надо снимать министра финансов! Мы не просили об этом!» (Смеется.)
Э.Р.: Вообще я должен сказать, что среди ошибок была, конечно, чеченская война. И там действительно, насколько я знаю, очень неблаговидную роль сыграл Грачев.
И.Л.: Ельцина без конца вводили в заблуждение. Он очень доверял людям, которые его потом закладывали по-черному. При этом ответственность Борис Николаевич брал на себя. Многие говорят: виновата пресса, интеллигенция, выбрали больного Ельцина на второй срок, ничего бы страшного не случилось. Первое, что бы случилось, — полная национализация. У коммунистов уже были расстрельные списки — всех бы перестреляли и пересажали, и точно началась бы гражданская война, потому что люди, которые за столько лет поверили в себя, в страну, привыкли за эти семь лет к тому, что не может быть пути назад, мы это уже проходили. Пусть лучше больной, какой угодно, но понимающий, что надо идти в цивилизацию, вперед, только вперед, как это ни тяжело.
Э.Р.: Если говорить в общем о том, какой человек был Ельцин, то он был очень цельный, хоть и со всеми своими ошибками, с дирижированием оркестром и чем хотите, но он и это делал искренне. Он в этот момент был уверен, что он лучший дирижер в мире! (Смеется.) Перековка сознания — процесс сложный, длительный. Ельцин... в нем это зрело мучительно. Он сказал: «Да, для меня это был длительный и мучительный процесс прозрения». После каждой программы у меня было ощущение гордости, что у нас такой президент, потому что он на все вопросы отвечал. Борис Николаевич ни разу не уклонился, он всегда был честен, открыт. Вот я говорю: «Политика — грязное дело, как Вы думаете?» Он ответил: «Не знаю, все-таки, я думаю, это зависит от политика, я стараюсь быть честным и чистым...» У него на все был ответ точный, он не хитрил и не пытался выглядеть лучше, чем он есть на самом деле. Это был благородный, цельный человек, который сделал для России очень важное — он поставил страну на рельсы свободы.
И.Л.: А сейчас совсем нечем дышать. Грустно и больно.
Материал подготовил Олег Дусаев
