Умер великий музыкант Мстислав Ростропович. Незадолго до своей тяжелой болезни он дал интервью Олегу Дусаеву, которое The New Times публикует, стараясь максимально сохранить стиль речи маэстро.
Маэстро, Вы не только виолончелист и дирижер, но и создатель, и президент нескольких благотворительных фондов. Почему?
Когда меня лишили гражданства и мою семью выгнали отсюда, эта трагедия прибавила мне еще больше любви к моей Родине. Я никогда в жизни не думал о том, что я должен как-то кому-то мстить за это. Я верующий человек... Хотели уничтожить мою жизнь, 17 лет я находился в изгнании, но нашел там многих друзей и замечательных людей в искусстве — в литературе, в живописи. Не пропало даром. И вот когда я вернулся обратно, у меня была только одна мысль — как сделать так, чтобы помогать России. Прежде всего я создал фонд помощи больным детям России. Мой фонд, фонд Вишневской — Ростроповича, вакцинировал несколько миллионов детей в России. Так что первое, чем я озаботился, это здоровье наших русских детей. И второе. Надо не забывать, что лицо страны, а это у нас, к сожалению, часто забывается — это культура. Я, поверьте, это хорошо знаю. Я был за границей вместе с Ойстрахом, Рихтером, Гилельсом, Шостаковичем. Я знаю, что значит культурное лицо страны. И вот для того, чтобы культурное лицо страны было у нас в порядке, я создал фонд помощи молодым музыкантам. У нас в стране часто получается так, что многие таланты не находят материальной поддержки, не имеют возможности заниматься с большими педагогами, потому что они находятся вдалеке. Я маленьких талантливых детей перевожу из дальних уголков в Москву вместе с родителями. Значит, нужно обеспечить их жильем, поставить там инструмент. Все эти трудности мы преодолеваем, потому что я имею много друзей, которые помогают. Надо сказать, что я хочу их не только материально поддержать. Я хочу, чтобы мои друзья, которые находятся сейчас на небе, им помогали, сопутствовали их успехам в музыке. Поэтому стипендии, которые выплачивает наш фонд, я назвал именами моих ушедших друзей — имени Шостаковича, Прокофьева, Ойстраха, Рихтера, Гилельса, Шнитке, Мясковского. Это добро, которое я делаю для моей любимой страны. Надеюсь, что многие мои ребята поднимутся на самую вершину классического искусства.
Что еще может помочь нам сохранить культурное лицо страны?
Я помню, несколько лет назад Ельцин награждал меня орденом. Мы с ним встретились минут за десять до награждения, и я сказал ему: «Борис Николаевич, сейчас, смотря наше телевидение на Западе, люди думают, что мы уже влезаем на пальмы, срываем там какие-то орехи и едим. Такое впечатление, что у нас нет никакой культуры, никакого наследия не осталось. Такое жуткое телевидение у нас». А он говорит: «А что можно придумать?» И Борис Николаевич сам мне сказал: «Может, сделаем канал культуры?» И когда он вышел, а там пришли многие гости на это награждение, он перед всеми сказал: «Знаете, мы тут с Ростроповичем сейчас подумали и решили — надо сделать канал культуры». Это канал, который все-таки держится. Я очень рад тому, что он возник на моих глазах.
Нет страны, где бы Вы не побывали. Чувствуете ли различия между менталитетом русских музыкантов и зарубежных?
Конечно. Все отличаются. Отсюда вся гамма переживаний. Даже великие композиторы, ну взять хоть, скажем, французских, которых я лично знал, — Мессиана, Пуленка, — они очень отличаются по языку и эмоциональному настрою от наших композиторов — Прокофьева, Шостаковича. Это тем более интересно, потому что, скажем, Бенджамин Бриттен, гениальный английский композитор, — он тоже отличается от Шостаковича. Но между Бриттеном и Шостаковичем была бесконечная дружба и взаимное уважение. Я очень горд тем, что их познакомил и сблизил.
Известно, что Шостакович для Вас особый человек и композитор. Его музыку Вы стараетесь исполнять как можно чаще.
Когда-то, много лет назад, я был на фестивале в Эдинбурге. Там был первый фестиваль музыки Шостаковича. Был не в России, нет... Я тогда испытал потрясение от грандиозности этого фестиваля и сказал Шостаковичу: «Знаете, я хочу сделать Ваш фестиваль в России». Он: «Дай Бог Вам сил, трудно будет». Я ответил: «Ничего, я справлюсь». И я ему сказал: «Дайте мне программы, которые Вы хотели бы иметь». Он говорит: «Хорошо, постараюсь Вам помочь в этом». И через два дня он своей рукой написал программы шести симфонических и пяти камерных концертов. Я стараюсь всегда исполнять этот список полностью.
Известно, что Вы большой оптимист. А многие Ваши коллеги с тревогой смотрят в будущее.
Чего они волнуются? Надо не волноваться, а работать в этой области. Говорить об этом, устраивать хорошие концерты, подчеркиваю — хорошие. Это очень важно. У нас иногда все делается впопыхах. Надо давать мастер-классы, рассказывать о композиторах и о музыке. Проблема вот в чем — мораль музыкантов сильно пошла вниз. Я вам скажу почему. Вот, скажем, взять оперное искусство, которое у нас сейчас пропагандируется. Я, конечно, уважаю тех режиссеров, которые сочиняют новые либретто на либретто, которое написал композитор, но! Поскольку я лично знал великих композиторов и впервые сыграл и продирижировал более 230 произведений — первые их исполнения делал, я очень хорошо знаю, что композитор хотел, и очень уважаю композиторов. Если бы Верди узнал, что в его «Аиде» вся история происходит между чеченцами и какими-то войсками, я думаю, он бы запротестовал против этого и даже, может, сказал бы: «Я лучше сожгу партитуру, чем смотреть на то, что происходит». Эта музыка была специально написана для определенного действия. И вдруг делать так, чтобы появлялась другая эпоха, — я считаю, это оскорбление композитора. Этого не надо делать. Причем если режиссер имеет такую «гениальную» идею — закажи молодому композитору! Вот замечательная идея. Тебе напишут такое, что будь здоров! Не нужно только уродовать композиторов. В Германии вот поставили «Риголетто» — так там обезьяны поют. Верди откликнулся бы на это... не положительно. Однако должен сказать, что это не случайно — то, что происходит в нашей жизни. Связано с невероятным скачком нашей техники. Мобильные телефоны, интернет... Сейчас даже образование уже не имеет такого большого значения — раньше мы все учили, чтобы знать, а теперь надо просто кнопки нажимать — и все узнаешь. Вы можете позвонить в Токио по мобильному телефону и говорить с кем угодно. А раньше — ох как трудно было дозвониться, сколько нужно было ждать. Сейчас все очень быстро происходит. Убыстрение всего. Быстрее молодежи пойти на рок-музыку, там орут, оглушают их. Люди потом уходят немножко обалдевшие — они получили свой эмоциональный укол. Музыка классическая требует другого темпа для восприятия. Для этого нужно время, для этого нужно настроение... Сейчас, мне кажется, и любовь становится не столько чувственная, сколько договоренная. Вот я вижу пары — быстренько женятся, довольно быстренько расходятся, все известно заранее — как имущество поделить. Эта быстрота уводит в сторону... Пропадает эмоциональное освещение изнутри, из твоей души, из твоей фантазии. Люди в большинстве своем выбирают, когда все попроще получается.
