Российская верховная политика уже не первый год озабочена поиском национальной идеи. В последнее время эти поиски все более приобретают националистическую окраску. Партия «Единая Россия» — и ее юное крыло, «Молодая гвардия», разрабатывает «русский проект», ставящий своей целью защищать русский язык и русскую культуру и «квотировать иностранные фильмы на телевидении и зарубежные песни на радио». 8 апреля националисты собираются провести в Москве «Имперский марш», и в то же самое время в Думу внесен проект, запрещающий СМИ упоминать национальность задержанных. В какие игры играет власть? Зачем одновременно подстегивает и репрессирует националистические настроения?
Экс-помощник президента России Бориса Ельцина,
руководитель Центра по изучению ксенофобии и экстремизма
Института социологии РАН, профессор
Эмиль Паин — Наталье Морарь
Думаю, что для начала стоит разобраться с тем, что это такое — национализм? На Западе со времен Французской революции, а потом и во всем мире распространилась идея гражданской нации, которая не делится по этническим, религиозным или расовым категориям. В России по сию пору осталось традиционное понятие нации как этноса — так, как это было в той же Франции XVIII века.
Однако сегодня все больше говорят об «имперском национализме». Что имеется в виду?
«Имперский национализм» — это вообще нонсенс. Национализм всегда рождался как отторжение от империи. Национализм — это ген смерти любой империи. И тем не менее «имперский национализм» в России сложился как попытка определенных политических сил сплотить под лозунгом «Вернем былое имперское величие» представителей этнического большинства для мнимых целей воссоздания империи. На самом деле, их цель — борьба за власть, ради которой и целостностью государства можно пожертвовать. Нельзя сохранить государство под идеей сплочения русского народа, потому что это вызывает протесты других народов. Между лозунгом «Россия — для русских» и традиционным имперским лозунгом «Все граждане — подданные одного государя» — день и ночь.
По данным переписи населения, 80% граждан России — русские. Согласитесь, это своего рода статистическая подпорка лозунга «Россия — для русских». Разве не так?
Не так. Наше государство как было, так и остается империей, но — империей внутренней, сохраняющей рубцы старой колониальной империи. Если вы посмотрите на карту, то примерно 40% территорий — это места компактного расселения других этнических групп. Не кварталы мигрантов, как в той же Франции, а обширные ареалы этнического расселения. Я имею в виду Татарстан, Якутию, Калмыкию и другие территории. Поддержание целостности такого государства невозможно, если на вооружение будет взят — и берется! — лозунг «Россия — для русских». Тем не менее этот лозунг используется, он становится все более популярным, а отсюда и рост ксенофобии. И причины роста фобий очевидны. Первая: не только меньшинства, но даже большинство не чувствует себя хозяином страны, а потому оно компенсирует эту свою политическую нереализованность демонстрацией себя как хозяина по отношению к приезжим, ролью «старшего брата» по отношению к меньшинствам.
А отсюда — требования особых, дополнительных статусов. Хотя, казалось бы, зачем нужен дополнительный статус большинству? Если оно большинство и имеет реальную власть, если оно действительно, как в Конституции записано, источник власти, то больше никакого другого статуса не нужно. И поэтому статусы если и даются — естественно, в условиях демократических режимов, — то даются меньшинствам, которые из-за их малости не могут путем выборов реализовать свои политические и социальные права.
Но в странах, где демократии нет, где и граждан-то нет, а есть подданные, у этого самого большинства возникает такая, если хотите, ложная, меньшинская идеология: получить статус, получить преимущества на основе только того, что мы большинство, что мы здесь появились раньше, чем другие. Хотя вопрос — раньше или позже, всегда сомнителен. Кто тут был раньше? Татары были раньше, или славяне были раньше, или финно-угры были раньше?
Вторая причина, которая приводит к росту фобий, — это протестное поведение. Причем замечено, что в этнически однородных русских районах людей могут гнобить сколько и как угодно долго, они либо спиваются, либо уезжают, либо уходят на кухню, но не протестуют. Но стоит этому плохому принять образ чужого, как тотчас же возникает консолидация. Пример тому — Кондопога. Казалось бы, стандартная ситуация: два урки пристали к официанту, а тот пригласил «крышу». Чего тут необычного? Ничего. Но официант был не русский, а азербайджанец, и «крыша» была не русская, а чеченская. И когда вот это перемножилось: с одной стороны, социальный протест, с другой — острая реакция на этническое «не наше», — возник эффект погрома. Сегодня ситуация такова, что уровень протестного поведения естественно будет возрастать.
И именно в форме этнических конфликтов?
В том числе. Социологи знают, что возрастание недовольства происходит при всяком изменении положения, не обязательно в сторону ухудшения — нередко и при улучшении ситуации. Скажем, опыт Украины и «оранжевой революции» показал, что в условиях, когда пирог маленький, элиты договариваются между собой, как его поделят. Как только он становится очень большим, перспективы договориться резко ухудшаются: наивысший уровень протестного поведения в Украине был в период, когда экономический рост составлял 17% ВВП в год — при позднем Кучме. И вот тогда-то возник бунт миллионеров против миллиардеров. В России происходит несколько похожих процессов. Где-то с 2005 —2006 года изменился тип самоидентификации людей. До того они сравнивали свое положение с собой в прошлом, а прошлое представляли как хаос, как либеральный произвол, как ельцинскую смуту и так далее. Лошадиными дозами вот эту заморочку впрыскивали средства массовой информации, и она в значительной мере работала фактором стабилизирующим. Но — ненадолго: во-первых, потому, что шея болит все время назад оглядываться, а во-вторых, ресурс этого стабилизатора ограничен. Сегодня люди сравнивают не себя с собой в прошлом, а себя с другими в настоящем, и тут кричащая поляризация, расслоение на бедных и богатых выходит на первый план.
Плюс к этому у нас заржавели все социальные лифты. Средний класс за последние несколько лет сжался. Практически изменился его состав, перестал быть предпринимательским. Сегодня 60% в нем госчиновников. И главным, основным элементом для подъема вверх по иерархической лестнице стал капитал связей — ресурс уникальный, большинству недоступный. И вот эти социальные «пробки» и приводят к тому, что протестные настроения в обществе неизменно будут возрастать. Только прорвется протест, скорее всего, не в форме гражданско-политического, как было в «оранжевых революциях», но в форме этнического национализма как наиболее понятного и привлекательного для большинства. Но помимо того что этот протест будет этническим, он еще будет имперским. Идея особой русской цивилизации, базирующаяся на имперской традиции, ложится на благоприятную почву.
Когда читаешь статьи националистов, в том числе и «имперцев», кажется, что среди них нет единства...
Да, у нас существует несколько разновидностей имперского национализма, и они различаются в их отношении к власти. Первый вид имперского национализма зиждется на той идее, что империя имманентно присуща русскому народу. Они полагают, что нынешний режим в достаточной мере отражает эту имперскую сущность, и лишь вздыхают, что его нужно очистить от наноса либерализма 90-х годов. Выразителем этих взглядов является, например, Наталья Нарочницкая, которая была одним из идеологов «Родины».
Когда они говорят об империи, их устраивает существующая империя или имеется в виду экспансия?
Нет, сторонники этого направления понимают, что Россия — это такая осколочная, затухающая империя, и они не выносят на свои знамена идею территориальной экспансии. Для них важнее, что Россия — это антитеза Западу.
Есть другой тип имперского национализма, который утверждает, что то, что сложилось сегодня в России, — это гибрид имперскости и либерализма; этот гибрид неустойчив, рано или поздно он распадется, и нужно двигаться к настоящей полноценной империи. Такая империя как раз предполагает экспансию. Сегодня наиболее последовательно и, главное, предельно цинично эту идею отстаивает Михаил Юрьев, а также Александр Проханов и, конечно, Александр Дугин, идеолог «евразийского» движения.
В основе и того и другого типа имперского национализма лежит идея этнического доминирования. Только одни говорят это в лоб: «мы, русские, государствообразующий народ», а вторые облекают то же самое в более мягкую, цивилизационную форму: доминирование не по признаку крови, а по признаку культурной принадлежности. Иногда она расшифрована — «мы православные», иногда прикрыта туманом «евразийства» или особой русской православной цивилизации.
«Евразийская» и «русская православная» — разве это не разные идеи?
Первоначально это была идея евразийской цивилизации, которая включала русских и татар, православных и мусульман. А теперь — только православные, русские православные.
Этнические русские?
Нужно доказать свою культурную русскость и определенное православие для того, чтобы входить в элиту.
Президент Путин на встрече с молодыми писателями сказал, что ему хотелось бы видеть в качестве национальной идеи России идею всеобщего православия. Это что означает?
Сегодня, на мой взгляд, цивилизационная версия национализма является просто более приличной оболочкой для национализма этнического. Все-таки есть автономные республики, есть Кавказ — приходится подбирать выражения, потому и используется фразеология цивилизационного национализма, в том числе и Путиным. Цивилизационный национализм включает в себя идею доминирования людей по признаку принадлежности к определенной конфессии, религии. То есть так, как это было в Российской империи, когда принадлежность к православию давала право занимать определенные должности в армии, на государственной службе и т.д. В советское время тот же статус давало членство в партии.
Возможно, власть, опасаясь нарастания протестной волны, сознательно старается увести этот протест от «оранжевых» настроений в сторону имперской идеи?
Вопрос о «курице и яйце» уже не важен: создавался ли национализм в результате большой задумки аппарата или возник как побочный продукт нынешней политики — не суть. Сегодня национализм вышел из- под контроля власти. Сегодня власть бежит, вприпрыжку бежит за национализмом, сама ощущая, что протестное поведение и возможность консолидации все больше и больше будут уходить в сторону. Опасаясь неконтролируемого развития событий, власть пытается использовать основные мобилизационные элементы, присущие национализму вообще: и апелляция к прошлому — отсюда праздники вроде 4 ноября, и образ врага, как внутреннего, так и внешнего, и образ силы — отсюда постоянные декларации о полной и окончательной победе в Чечне. Дело в том, что в демократических странах гражданское общество живет по принципу самоорганизации, в авторитарных — нужны мобилизационные технологии. В отличие от советского времени нет возможности использовать формы административной мобилизации, потому эта технология и запускается через средства массовой информации и так далее.
И все же — зачем власти это нужно?
Для самосохранения… И власть, и элита не могут себе позволить сидеть и ждать, когда поднимется улица, — власть пытается запустить предохранители.
Хорошо, но ведь есть и националистические группы, причем самого крайнего толка, которые об имперскости не говорят и делят всех по принципу крови, ведь так?
Это скорее маргинальные группы.
А скинхеды?
Скинхеды боковым образом связаны с этим процессом. Первоначально это было не этническое, а расовое направление, целиком заимствованное с Запада — идея белой нации. Потом они стали сдвигаться в сторону националистической идеи, попали под влияние различных политических партий типа «Союз русского народа».
А ДПНИ?
Движение против нелегальной иммиграции сформировалось как форма эксплуатации ксенофобии, которая в начале 2000-х годов приобрела форму мигрантофобии. Кстати, до этого все те же фобии были не мигрантские. ДПНИ вовремя почувствовало сдвиг молодежных движений в сторону политики и увела эти настроения в ксенофобское русло. Вот это в чистом виде этнический национализм, направленный против всех нерусских. Движение начиналось как вполне лояльное к власти, но сейчас все в большей мере становится оппозиционным.
То есть управляемый этнический национализм стал неуправляемым?
В том-то и дело, что попытка сделать управляемую демократию может быть удачной. А вот попытка сделать управляемый национализм заведомо обречена, поскольку тут большую роль играют иррациональные факторы. Запустить этого зверя можно, и запустили, а потом управлять им очень сложно, точнее, невозможно.
Таким образом, сверху разрабатывается идея цивилизационного национализма, а также православия как национальной идеи, а снизу поднимается этнический национализм?
Не надо думать, что есть такой мудрый штаб в Кремле, который все придумывает, — это неверно. Этот штаб бежит по течению, все больше и больше догоняет этот самый цивилизационный национализм, и Путин дрейфует и мечется в своей идеологии. Он произносил при инаугурации «российская нация», он произносил в Чувашии «российская нация», потом он говорит о русском православном мире и так далее и тому подобное.
Власть не все навязывает, она в значительной мере плетется за массовыми движениями, пытается эксплуатировать то, что возникло без ее участия или вне ее контроля.
Что опаснее: цивилизационный национализм или этнический?
Оба хуже.
