Пьесы, повести, рассказы Людмилы Петрушевской никогда не принадлежали к разряду «женской литературы». Она не писательница, а писатель. Мрамор, золотые литеры названий, Вечность. Сила, пробивающаяся к основам бытия. Из наших современников, которые пишут сейчас, и чернила еще не просохли, только двое вполне классики, а местами — даже гении. Владимир Сорокин и Людмила Петрушевская. И оба, кстати, не лезут ни на экраны, ни к сильным мира сего. Оба — убежденные демократы, интеллигенты, избранники. Но Петрушевская не разменивалась на партийные списки и не лезла на трибуны. Правила ремесло, чтобы, по Блоку, «от истины ходячей всем стало больно и светло».
Людмила Петрушевская — это, конечно, российская Фланнери О’Коннор. Только вот последняя пишет об исключениях из правил. Ее Зло, ее уроды и монстры нетипичны для Америки. Это ее дно, ее кошмары, nightmares — ночные мороки. А кромешные рассказы Петрушевской — это мейнстрим, это быт, голодная и жалкая советская повседневность. И все — униженные и оскорбленные. Моральные калеки. И все, как у Галича, «родившиеся в смирительной рубашке».
Людмила Петрушевская — писатель из карасса Достоевского. Просто советская (и постсоветская) действительность — это очень мелкие осколки глыб Федора Михайловича. Никто уже ничего не ищет: нет титанов духа, нет сытой и почти совсем свободной интеллигенции, нет общих идей и идеалов, нет даже их поиска. Это все — достояние Серебряного века. Это все там, до 1917 года. Вот если бы Достоевский воскрес и родился в один год с Петрушевской да помнил бы памятью деда, матери, отца Большой Террор с 1917 по 1953 год — то, уверяю вас, он бы писал, как Людмила Стефановна. Только она никогда никого ничему не учила, «Эпоху» и «Гражданина» не издавала, народа-богоносца не видела и миф этот утешительный не озвучивала.
Вот она, главная тайна, раскрытая Петрушевской: советская действительность лишила людей души. Слишком тяжело, некуда деть душу, все поглощено непосильным трудом выживания.
Из «Трех девушек в голубом» — две просто мегеры, и все от нищеты, и дача жалкая, и крышу некому чинить, и нужник нужен, а на все денег не хватает. И они гонят свою третью сестру, Ирину, которая знает гэльский язык, но получает 120 рублей с надеждой на 140, и Павлик ее растет без икры и без отца. И всех-то радостей: побег с любовником на юг. Но любовник выгонит, грубо, похамски, и мать попадет в больницу, и Павлика некуда девать. И Ирина после неудачного побега пойдет опять на поклон к гарпиямсестричкам, все на ту же проклятую дачу. Нищета обучает смирению.
Да, «Время ночь» — это не название одной повести, это просто самое краткое резюме всего творчества Петрушевской. Если герои Достоевского пьют, как Мармеладов, гуляют, как Митя Карамазов, убивают, как Родион Раскольников, то большинство героев Петрушевской хочет работать, ведет себя прилично, но не может прокормиться. Поэтесса Анна («Время ночь») не может накормить внука мясом, разве что в гостях. И сын после тюрьмы спился и пропал, и дочь — матьодиночка, и мать в интернате для хроников. Как заработать? Как жить?
Петрушевская — наш Данте и Вергилий сразу, она проведет нас по всем кругам ада: вот казнь, вот свидание со смертником, вот конец света («Новые Робинзоны»), вот ледяной ад далекого таежного народа («Номер один, или В садах иных возможностей»), и мы можем туда загреметь. Подлость, жестокость, предательство.
Не надо нам врать, мы не хотим утешения. Мы пойдем за Людмилой Петрушевской. «Налей-ка нам чашу, о мудрый Сократ, налей нам цикуты» (Н. Болтянская).
Впервые опубликовано в NT № 21 от 26 мая 2008 года
