50 лет назад восемь человек вышли на площадь

50 лет назад, 25 августа 1968 года горстка инакомыслящих вышла на демонстрацию в центре Москвы, протестуя против ввода советских войск в Чехословакию. The New Times публикует воспоминания одной из ключевых участниц тех событий*

Плакат с призывом «За вашу и нашу свободу», изготовленный Натальей Горбаневской

В мае 1968 года, во время одной из встреч у Петра Якира**, у нас состоялся страстный спор о будущем Пражской весны. Мы с друзьями тогда с упоением следили за тем, что происходило в Чехословакии и, конечно, думали о том, чем эта попытка «социализма с человеческим лицом» может закончиться. Направят ли советские руководители туда войска? Я лично была уверена, что они не рискнут это сделать, ведь Пражскую весну поддерживали коммунисты в разных странах. Неожиданно кто-то спросил: «А если пошлют войска, что мы станем делать? Мы это проглотим?» Мне кажется, что Наталья Горбаневская первой произнесла это слово — «демонстрация». Я не очень хорошо представляла себе, что это означает, но сразу же согласилась.

Анатолий Марченко*** был не такой наивный, как я, он не сомневался, что СССР вмешается в чехословацкие события и что это будет военное вмешательство. За месяц до вторжения он забил тревогу в открытом письме, посланном в чехословацкую газету «Руде право» (копии были направлены в «Правду» и «Известия»). И уже через несколько дней был арестован: его обвинили в том, что он незаконно находится в Москве — освобожденные из политических лагерей такого права не имели. Предлог был шит белыми нитками, все понимали, что Анатолия снова бросили в тюрьму за книгу «Мои показания» и позицию по Чехословакии. Приговор — год лагерей — ему вынесли 21 августа 1968 года, в тот самый день, когда войска Варшавского договора вошли в Прагу.

Чтобы обсудить ситуацию, мы снова собрались у Петра Якира. Решение выйти на демонстрацию было уже принято, оставалось только уточнить день и час. «В воскресенье 25-го, на Красной площади, в полдень», — сказала Наталья Горбаневская. Вопрос о том, кто пойдет, вообще не обсуждался: это был личный выбор каждого. Многие вызвались изготовить лозунги и листовки. Я знала, что у меня не хватит на это времени.

Я понимала, что буду арестована, а в мою квартиру придут с обыском, поэтому решила очистить ее от текстов, которые могли бы рассматриваться как антисоветские. Кроме того, надо было пристроить у друзей кота и собаку, оставить Саню**** на моего отца и объяснить сыну, который как раз сдавал вступительные экзамены в Эстонии, в Тартуском университете, свой поступок.

Прежде всего надо было экипироваться для тюрьмы. Майя, жена Тошки Якобсона*****, была арестована в сталинское время и рассказывала мне, какое унижение испытала, когда тюремщики отобрали у нее пояс с подвязками. Чулки падали ей на колени, и следователь стыдил ее: «Смотрите, на кого вы похожи? На вас неприятно смотреть…» Я решительно не желала быть объектом подобных сарказмов. У меня тогда еще не было брюк, но многие женщины в конце 60-х их уже носили, и я пошла и купила себе стильные брючки специально для тюрьмы. Заодно разжилась новой блузкой красивого светло-зеленого цвета.

Закончив покупки, я встретилась с американским журналистом. Если западная пресса не будет присутствовать на нашей акции, ее быстро задушат и никто никогда не узнает, что советские люди не все как один поддерживают решения Кремля. Я назначила журналисту свидание. Мне удалось пробраться через строительную площадку и ускользнуть от гэбэшников, ходивших за мной по пятам. Я предупредила этого журналиста, что завтра на Красной площади может быть демонстрация, и попросила его известить об этом коллег.

В ночь с субботы на воскресенье мою квартиру буквально наводнили посетители. Первым пришел Петр Якир с каким-то приятелем. Они пытались убедить меня не ходить на демонстрацию. С их точки зрения, слишком эффектная акция угрожала бы переговорам, которые шли в Кремле между советскими и чехословацкими руководителями. Но если честно, Петр Якир просто страшно испугался. Если бы я отказалась действовать, он тоже с чистой совестью мог бы ничего не делать. Я пыталась его успокоить: «Я пойду туда. А ты не ходи. Или пойди, но оставайся в стороне, чтобы все увидеть. Когда нас станут судить, все-таки будут какие-то свидетели». За ним пришел другой диссидент, которого я не хочу называть. Он тоже пытался меня отговорить ходить на Красную площадь. Он утверждал, что мы с Павлом Литвиновым — лидеры движения за права человека в Советском Союзе, и если нас арестуют, это движение будет обезглавлено и исчезнет. Я не ощущала себя руководителем чего бы то ни было, так что подобные доводы меня не трогали.

В десять часов вечера в дверь позвонил Клод Фриу, француз-славист, с которым я столкнулась, когда он писал в Москве свою диссертацию. Он только что вернулся из Китая и не знал о том, что готовилось. Когда я ему сказала, он воскликнул: «Арест Юлия Даниэля, петиции — может, хватит с вас?» Павел Литвинов с женой появились к полуночи. Близкие старались убедить их не участвовать в заведомо обреченной акции, и Павла одолевали сомнения. Я сказала ему, что никто не имеет права за него решать, но что лично я пойду на Красную площадь. Он улыбнулся с облегчением: «Тогда я тоже пойду».

Впоследствии некоторые мои друзья очень строго меня осуждали, потому что я подвергла себя неоправданному риску и бросила на произвол судьбы сына. На самом деле я долго размышляла о мотивах своих поступков и о своих материнских обязанностях. С моей точки зрения, они не ограничивались необходимостью готовить горячую еду и гладить рубашки. Я обязана была обеспечить ребенку, которого я произвела на свет, жизнь более свободную, чем наша. В 17 лет Саня не так уж и нуждался во мне. Если бы у меня не хватило мужества совершить решительный поступок сегодня, моему сыну пришлось бы столкнуться завтра с той же жестокой реальностью. Так что убыток от моего ухода был не так уж и велик.

В нашем движении за права человека было много женщин, потому что они тоже думали о будущем своих детей и считали себя ответственными за то, каким оно будет. Ради этого они были готовы отказаться от карьеры, на что многие мужчины решиться не могли и находили себе оправдания: «Я не могу защищать своего друга, потому что мне обещали заведование лабораторией, а если я выскажусь публично в его защиту, лаборатории я не получу» и т.п. Я их не осуждаю, но такое поведение кажется мне странным. Какая может быть наука без свободы?

25 августа, в воскресенье, я так боялась опоздать, что запрыгнула в такси и оказалась на Красной площади задолго до назначенного часа. Павел Литвинов с женой тоже приехали заблаговременно, и мы медленно прогуливались вдоль стен ГУМа. По дороге мы все время следили за временем на больших часах Спасской башни. За нами тащились мои агенты КГБ и свита Павлика: это был целый кортеж… Никакого страха я не испытывала, только была напряжена.

К нам присоединился Константин Бабицкий, муж Татьяны Великановой******. Когда я его спросила, почему он пришел, он отшутился: «Если идут женщины, я никак не могу не пойти…» Следующим подошел Владимир Дремлюга из Ленинграда, человек с авантюрным характером. Это был солидный, плотный молодой человек с мужественной внешностью, который мне очень нравился и даже как-то волновал. Я встретила его за несколько дней до воскресенья: он узнал, что Анатолий Марченко арестован, и пытался увидеться с ним в отделении милиции. Потом появился Виктор Файнберг, который не участвовал в наших спорах. Конечно, это Павлик его предупредил о демонстрации. Все молодые люди были одеты элегантно, в безукоризненно белых рубашках.

Татьяна Баева, очаровательная молодая женщина, буквально бросилась к нам. Утром она встретила на улице Петра Якира, и он просил ее предупредить нас, что он прийти не сможет (какая-то запутанная история с паспортом). Сама она осталась: «Я не уйду, я хочу быть с вами». У нас уже не было времени ее переубеждать. Ко всеобщему удивлению, появился Вадим Делоне, тоже посланный Петром Якиром. На самом деле Якир отправил в объятия КГБ двух очень молодых людей, которые не могли хорошенько взвесить последствия своего поспешного решения. Без двух минут двенадцать появилась Наталья Горбаневская. Она толкала коляску, в которой среди лозунгов спал ее трехнедельный сын Осик.

Когда пробило двенадцать, мы развернулись и очень решительным шагом пошли к Лобному месту, которое возвышается перед собором Василия Блаженного. Мы сели на асфальт, и те, у кого были лозунги, их развернули. Владимир Дремлюга потрясал большим куском ватмана, на котором было написано желтым карандашом «Свободу Дубчеку», а черным — «Позор оккупантам!» На лозунге Вадима Делоне значилось «За вашу и нашу свободу»*******, а я держала плакат «Да здравствует свободная и независимая Чехословакия».

Едва мы сели, как на нас бросились патрулирующие Красную площадь гэбэшники в штатском. Они вырвали у меня лозунг и исчезли. Прибежали другие, которые образовали вокруг нас плотный круг, чтобы отгородить от людских глаз. Поскольку я сидела, то видела только их ноги в одинаковых форменных ботиночках. Собралась маленькая толпа, в которой кроме западных журналистов были мои друзья по Институту русского языка, Клод Фриу и просто зеваки. Послышались вопросы: «Кто они такие? Чего они хотят?» Кто-то из нас, кажется, Наталья Горбаневская заявила очень спокойно: «Мы протестуем против ввода войск в Чехословакию». Наша манифестация принимала характер довольно странного диалога.

С этого момента я мало что помню. Свидетели рассказывали мне, что гэбэшники бросились на нас, нас били, меня тащили за волосы. Был момент, когда я почувствовала, что моя кофточка вся в крови: Файнбергу выбили зубы. Агенты побежали ловить машины, остановили частников и затолкали нас внутрь. Вся сцена продлилась несколько минут.

Павла Литвинова, его жену Майю, Владимира Дремлюгу и меня затолкали в один автомобиль. Машина устремилась к Лубянской площади, прошла перед огромным зданием КГБ и остановилась на углу. Один из наших конвоиров бегом понесся внутрь. Может быть, он хотел спросить, что с нами делать. Когда вернулся, машина снова поехала.

Лариса Богораз и Анатолий Марченко с сыном Павлом. Иркутск, 1978 год

Она поднялась по Пушкинской улице и остановилась на красный свет. Владимир Дремлюга открыл дверцу и выбрался наружу. Ошеломленные гэбешники не знали, что им делать: то ли хватать его, то ли охранять нас. Но Владимир не пытался бежать. Стоя рядом с машиной, он громко крикнул: «Свободу Дубчеку!» Он выкрикнул еще несколько лозунгов, потом, улыбаясь, сам сел в машину. Мы чувствовали себя очень непринужденно, как школьники на каникулах. Окна машины были открыты, и мы кричали хором: «Свободу Дубчеку!» Ошеломленные прохожие останавливались.

В 50-м отделении милиции на Пушкинской площади нас собрали всех вместе. Мы ждали несколько часов. Владимир Дремлюга оказался очаровательным компаньоном: он вытащил из кармана банку черной икры и разделил ее между всеми. По очереди нас водили на короткий допрос. Нам удалось убедить Татьяну Баеву, и она заявила, что оказалась на Красной площади случайно. Это была чудесная девушка, и слава богу, ее отпустили.

Потом нас всех повезли по домам для обыска. Когда мою квартиру перерыли снизу доверху, появился Саня с моей подругой Ниной. Несмотря на запрет, я поговорила с сыном: мне хотелось знать, что было в Эстонии. В конце концов, гэбэшники наполнили мешок разными бумагами. «Ну, Лариса Иосифовна! Собирайтесь». Что они хотели этим сказать? На мне были брюки, и мне казалось, что больше мне не надо ничего. Счастье, что там была Нина: она засунула в мешок мой халат, прибавила кило сахара, зубную пасту и все папиросы «Беломор», которые смогла найти.

Наступил вечер. Меня посадили в машину, она с шумом отъехала. Саня бежал сзади. Я почувствовала, что мое сердце разрывается. Демонстрация была закончена.

Разгром Пражской весны

Август 1968 года. Советские танки в центре Праги, у здания радиостанции. Молодежь встретила интервентов камнями
и бутылками с зажигательной смесью

В январе 1968 года первым секретарем ЦК Компартии Чехословакии был избран Александр Дубчек, инициатор реформирования экономики и расширения демократических свобод,  ограничения цензуры, введения многопартийности, децентрализации власти. Либерализация общественной жизни, получившая название «Пражской весны», была с энтузиазмом воспринята в самой Чехословакии и во многих компартиях Европы, на нее с надеждой смотрела интеллигенция в странах соцлагеря.

Жители чешской столицы пытаются объясниться с танкистами

«Разгул демократии» в Чехословакии напугал верхушку КПСС и руководство компартий стран Варшавского договора. «Социализм с человеческим лицом», который исповедовали чешские реформаторы, представлял угрозу социализму советского образца.

Политическая оттепель в Чехословакии закончилась вторжением на территорию «братской» страны в ночь с 20 на 21 августа 1968 года военной группировки стран Варшавского договора (операция «Дунай»).

Советские солдаты в Праге

Численность введенных в Чехословакию войск Варшавского договора:

СССР — 18 мотострелковых, танковых и воздушно-десантных дивизий, 22 авиационных и вертолетных полка, около 170 тыс. человек;

Польша — 5 пехотных дивизий, до 40 тыс. человек;

ГДР — мотострелковая и танковая дивизии, всего до 15 тыс. человек в качестве резерва на границе. В Чехословакии находилась оперативная группа из нескольких десятков военнослужащих;

Венгрия — мотострелковая дивизия, отдельные части, всего 12,5 тыс. человек;

Болгария — два мотострелковых полка общей численностью 2 тыс. человек и танковый батальон (26 танков Т-34).

На пути танков пражские студенты воздвигают баррикаду

Те, кто вышел на площадь

Лариса Богораз (1929–2004) — правозащитница, публицист. По профессии лингвист. В феврале 1966 года вместе с Марией Розановой вела стенограмму судебного заседания по делу Андрея Синявского и Юлия Даниэля, в 1968 году вместе с Павлом Литвиновым обратилась к мировой общественности по поводу суда над Юрием Галансковым и Александром Гинзбургом. После демонстрации протеста 25 августа 1968 года против ввода советских войск в Чехословакию получила четыре года ссылки в Иркутской области (1968–1971). В 1989–1996 гг. — председатель Московской Хельсинкской группы. Была замужем за Юлием Даниэлем, второй муж — Анатолий Марченко.

Наталья Горбаневская (р. 1936) — поэт, диссидент. Первый составитель и редактор (с 1968 г.) «Хроники текущих событий» — главного самиздатовского издания, посвященного защите прав человека в СССР. До ареста в декабре 1969 года подготовила 11 выпусков. Больше двух лет содержалась в психиатрической больнице тюремного типа с диагнозом «вялотекущая шизофрения». В конце 1975 года эмигрировала, сотрудничала с эмигрантскими изданиями («Континент», «Русская мысль») и Радио «Свобода». Живет в Париже.

Татьяна Баева (р. 1947) — участница акции протеста на Красной площади, на тот момент — студентка заочного отделения Московского историко-архивного института, впоследствии исключенная из него. Была задержана вместе со всеми, у нее в доме был проведен обыск, но арестована не была, так как заявила, что на площади оказалась случайно. Впоследствии принимала участие в правозащитной деятельности. С 1992 года живет в США.

Павел Литвинов (р. 1940) — физик, внук сталинского наркома иностранных дел Максима Литвинова. Присоединился к диссидентскому движению в середине 60-х годов. В 1968 году, во время процесса над Гинзбургом и Галансковым, составил вместе с Ларисой Богораз «Обращение к мировой общественности». После демонстрации 25 августа 1968 года на Красной площади был арестован и в октябре 1968-го приговорен к пяти годам ссылки, которую отбывал в Забайкалье. После ссылки возвратился в Москву и возобновил правозащитную деятельность. В 1974 году уехал в США. Представлял интересы «Хроники текущих событий» за рубежом. С 1992-го — председатель общества «Друзья «Мемориала». Живет в США.

Константин Бабицкий (1929–1993) — инженер, лингвист. В середине 1960-х годов сблизился с участниками правозащитного движения. Был также известен в Москве как исполнитель авторской песни; наиболее известны его песни на стихи Юлия Даниэля. За участие в демонстрации на Красной площади арестован, обвинен в «клевете на советский строй» и «групповых действиях, грубо нарушающих общественный порядок», приговорен к трем годам ссылки. Отбывал наказание в Коми АССР. После освобождения был полностью лишен возможности работать по специальности.

Вадим Делоне (1947–1983) — поэт, диссидент. Учился в Московском государственном педагогическом институте, за участие в правозащитном движении в 1966 году был исключен. В 1967 году участвовал в демонстрации на Пушкинской площади в защиту Галанскова, Гинзбурга, Добровольского, Лашковой и др., был осужден на один год (условно). За участие в акции протеста на Красной площади был приговорен к трем годам тюменских лагерей. После вынужденной эмиграции в 1975 году жил в Париже. Похоронен во Франции. После его смерти на Западе было опубликовано несколько книг стихов и прозы на русском и французском языках. В России вышла книга «Роман. Стихи» (Омск, 1993).

Владимир Дремлюга (р. 1940) — диссидент. Учился в Ленинградском университете, был исключен за «недостойное поведение, порочащее звание советского студента» — по его словам на суде, подшутил над соседом, бывшим сотрудником КГБ. Работал поездным электриком. За участие в демонстрации против ввода войск в Чехословакию был приговорен к двум годам и десяти месяцам колонии общего режима. В 1974 году эмигрировал в США.

Виктор Файнберг (р. 1931) — филолог, в 1968 году окончил английское отделение филологического факультета Ленинградского университета, работал экскурсоводом в Павловске. Во время задержания на демонстрации ему выбили передние зубы, поэтому, как писала позже Наталья Горбаневская, «не годился для суда, на котором следовало доказать, что демонстранты нарушили общественный порядок, а те, кто бил… действовали в согласии с законом». Суд над Файнбергом проходил без его участия, диссидента признали невменяемым и назначили ему принудительное лечение в психиатрической больнице специального типа. Эмигрировал в 1974 году и за границей много сделал для разоблачения карательной психиатрии. Живет во Франции.

Фото: Libor Hajsky / Reuters, B.Novotnу, из архива Международного общества «Мемориал», из личного архива

Впервые опубликовано в NT № 26 от 26 августа 2013 года