У Михаила Козырева на «Дожде» есть программа «Как все начиналось» — это программа о романтическом и лихом периоде конца 1980-х — начала 1990-х, коротком и невероятно значительном времени, в котором формировались первые базовые принципы не только не подцензурной политики, но и не подцензурной культуры, включающей в себя все возможные формы и виды искусства — от литературы и кинематографа до печатной прессы и телевидения. В гости к Мише приходят «ветераны» минувших сражений и побед самого разного калибра и статуса — есть вполне успешные нестареющие звезды, есть списанные сбитые летчики, не оправившиеся от ударов, есть и те, кто вышел из строя по своей воле, не дожидаясь, когда его выведет прапорщик за то, что «шагает правой». Всех их, успешных и списанных, добровольно отказавшихся от славы и выдавленных принудительно, объединяет общее счастливое прошлое, в котором «все начиналось», и разъединяет настоящее, выжигающее память о прошлом причудливыми узорами беспамятства.
За годы отлучения от реального телевидения Парфенов так привык прятаться за ушедшими образами и за ушедшими эпохами, что встреча с реальностью, возможно, стала для него реальным кошмаром
Леонид Парфенов не работает на телевидении (во всяком случае в регулярном режиме, как постоянный автор и ведущий) почти 14 (четырнадцать!) лет. После закрытия его итоговой информационной программы «Намедни» он возвращался на ТВ в качестве ведущего развлекательного шоу «Какие наши годы!» (попсовый вариант его же исторических намедни), заседал в каких-то развлекательных жюри и иногда высверкивал феерическими документальными проектами, приводящими в восторг критиков и профессионалов, но очевидно не вписывающимися в мейстрим.
Парфенов блестящий стилист, мастер формы, настоящий изобретатель, способный даже из трафаретного юбилейного портрета сделать шедевр, в котором человек и время перетекают друг в друга и смешиваются в одном бескрайнем потоке, оставляя за собой обрывки воспоминаний и мелодий, таинственных вздохов и междометий, незавершённых фраз и жестов. Таким умением услышать и передать интонацию времени, пожалуй, в нашей телеистории больше не обладает никто.
Несмотря на безусловную творческую смелость и вдохновенный азарт, Парфенов все же достаточно консервативен, поскольку позволяет себе безоглядно экспериментировать лишь на своей территории — в привычном жанре «Намедни», где он может гарцевать перед камерой то Пушкиным, то Гоголем, то Зворыкиным, то Прокудиным-Горским, перелистывая страницы истории, как настенный календарь у себя на кухне. За годы отлучения от реального телевидения он так привык прятаться за ушедшими образами и за ушедшими эпохами, что встреча с реальностью, возможно, стала для него реальным кошмаром.
Попытка такой встречи — в эфире «Дождя» (передача «Парфенов-Познер») в рамках актуального диалога о главных событиях с Владимиром Познером оказалась не слишком удачной. Диалога не получилось, потому что оба участника играли в поддавки, предпочитая уходить от реальных конфликтных зон в сторону имитации дискуссии. Ведь главный водораздел между двумя ярчайшими телевизионными фигурами — не в разнице поколений, а в разнице принципов существования, в определении личной границы дозволенного, выражаясь современным языком — «двойной сплошной». Парфенов свою «сплошную» обозначил в знаменитом демарше на вручении премии имени Листьева, когда выступил с обличительной отповедью новой журналистике, ставшей обслугой и опорой путинской власти.
«Ах, Леня-Леня! — завопила Публика: — Когда же мне не до тебя?!» И «безделица» закрутилась всерьез
Говорят, что Парфенова в эфир телеинтернета вернул Юрий Дудь. Что, якобы после фантастического интервью программе «ВДудь» Парфенов посмотрел на эти сумасшедшие цифры (почти 4 млн просмотров) и сказал: «Э-э-э!»
Похоже на правду, так как Парфенов до появления в YouTube не был замечен в особых пристрастиях к сетевым развлечениям и коммуникациям. Аккаунт в ЖЖ он использовал исключительно как афишу книжных презентаций и мероприятий, и последний раз заглядывал туда в 2014 году. А фейсбук, твиттер и телеграмм и вовсе для него как для доктора из фильма «Формула любви», — «предмет темный и исследованию не полежит». И вот так, минуя все низшие ступени постижения тайн мировой глобальной сети, Леонид Парфенов в одночасье взял и выстроил свой «Парфенон», авторский YouTube–канал.
Фото: youtube.com
«Парфенон» начинался в привычной для автора форме, в коконе то ли шутки, то ли дивертисмента: Парфенов подпрыгивал на стуле, торопливо отхлебывал вино, шпарил наизусть Башлачева, листал книгу Авена про Березовского, водил пальцем по карте Берлина и демонстрировал плакат «Убийство рабкора», подаренный лично Константином Эрнстом. Все это — в бешеном темпе, практически без пауз и с очевидным вздохом облегчения в конце.
Вот только теперь, спустя почти десять месяцев после первого выпуска, стало понятно: судьба проекта полностью зависела от первой реакции публики, которой Парфенов показал эту «шутку» как бы случайно, мимо проходя. Как пушкинский Моцарт, отвечая на вопрос Сальери «Что ты мне принес?», заверял торопливо: «Нет, так, безделицу! Намедни ночью/ Бессонница моя меня томила/ И в голову пришли мне две, три мысли/ Сегодня их я набросал. Хотелось / Твое мне слышать мненье, но теперь/ Тебе не до меня» И потупился — как Карлсон.
«Ах, Леня-Леня! — завопила Публика: — Когда же мне не до тебя?!»
И «безделица» закрутилась всерьез.
Первый «Парфенон» собрал почти полтора миллиона просмотров, а на сегодня — 1.3 млн. Эту первую цифру Парфенов пока не догнал, но его канал занимает первые строчки в топах русскоязычного YouTube. На сегодняшний день у «Парфенона» полмиллиона постоянных подписчиков, каждый выпуск собирает от трехсот до девятисот тысяч просмотров.
Политических заявлений в «Парфеноне» не бывает, но есть интонация, и в ней безошибочно угадываются те чувства, которые автор дневника испытывает к политике партии и правительства: брезгливость, презрение и стыд
Методом проб и промашек Парфенов уже определился с жанром: это личный дневник, такой отчет за неделю — что я видел, что я думал, что узнал, где обедал, с кем болтал, и вино какой марки я предпочитаю в этом время суток. Как в любом дневнике (или на личной страничке в соцсетях или Instagram), важное соседствует со случайным, трагическое со смешным, свадьбы с похоронами, политика со светской жизнью. От такой сумятицы и почти случайного набора пазлы не всегда сочетаются, а очень хочется, чтоб они все-таки складывались в картину, пусть даже в абстракцию, не надо Левитана или Сурикова, пусть будет Кандинский — но со своей внутренней логикой и драматургией, с кульминацией и развязкой. Конечно, Парфенову в этом чужом пространстве нелегко: здесь очень трудно угадать свою аудиторию и вообще понять, из кого состоят все эти миллионы.
За годы работы в телеэфире Парфенов сформировал не только новую телевизионную эстетику, но и свою аудиторию, способную считывать и понимать предложенные смыслы и образы. Здесь, «в глухой сети», приходится начинать сначала, и на всякий случай объяснять незнакомые слова из прошлой жизни, которые поколению наших детей незнакомы. Со временем парфеновские сноски в кадре стали фирменным знаком «Парфенона», его фишкой, лингвистическим отражением истории, виньеткой кадра. «Плюмаж — украшение в виде перяной опушки на головном уборе» «Плисецкая — балерина» «Визбор — бард» «Мединский — министр культуры» «Покрышкин — летчик».
Иногда Парфенов прибегает к помощи опытных блогеров, предлагая им роль соведущих, или помещает внутри программы кусочек интервью с каким-нибудь деятелем, но любой другой человек в кадре выглядит вставным зубом, да нет — железным зубом в белоснежной фарфоровой улыбке. Парфенов ценен в монологе, в общении напрямую, в тщательно подготовленной импровизации, в этом привычном гарцевании на кончике стула. К неуместному поначалу вину как-то привыкаешь, как к неизбежному. В конце концов человеку в кадре нужно за что-то держаться, чтобы обрести твердость. А свои знаменитые стендапы, на которые выделялись отельные бюджеты — постоять в кадре на вершине Килиманджаро или упасть на спину в песках Африки — Парфенов теперь возит с собой и достает их, как бесконечные платки фокусника из разных карманов.
Политических заявлений в «Парфеноне» не бывает, но есть интонация, и в ней безошибочно угадываются те чувства, которые автор дневника испытывает к политике партии и правительства: брезгливость, презрение и стыд.
Читайте также:
Леонид Парфенов — The New Times: «Говорить про советское — говорить про себя»
