Дело журналиста «Медузы» Ивана Голунова, которого полиция задержала и обвинила в изготовлении и продаже наркотиков, а потом, после беспрецедентной общественной кампании, признала фальсификацию, закрыла дело и выпустила на свободу, подарило обществу очередную надежду на либерализацию. В Госдуме срочно разработали поправки к «наркотической» статье 228 УК. Президент Путин снял с должности двух генералов полиции, чьи подчиненные засветились в деле Голунова.
Однако назначенный на 12 июня митинг с требованиями о поддержке Голунова, о пересмотре 228 статьи и об освобождении политических заключённых так и не был одобрен в мэрии, и людей, вышедших на улицу, полиция разогнала. Было задержано более 500 человек из примерно 5-6 тысяч.
Мы спросили экспертов, о каких тенденциях в российской власти свидетельствует дело Голунова и последовавшие за ним протесты.
NT: Надо ли рассчитывать на послабления в уголовной практике государства?
Константин Калачев: Надежда умирает последней. И в нынешней ситуации, когда властям надо показать некоторую либерализацию, её направления могут быть очень разными. Например, по статье 282, «возбуждение ненависти или вражды», по которой сидят некоторые активисты, никаких послаблений не будет. А вот по «наркотической» 228-ой их можно ждать.
От того, что человек выкурил косяк с марихуаной, он не стал ни общественно опасным, ни сторонником Навального. Тем более что пример либерального подхода в отношении наркотиков есть не только в странах Запада, но и, например, в Грузии, то есть на постсоветском пространстве. Так что либерализация тут возможна.
Аббас Галлямов: Принципиально ситуация не изменится. На какое-то время силовики попритихнут — будут вести себя чуть более сдержанно, а либеральная общественность, наоборот, станет более активной и агрессивной. В целом же расклад останется прежним.
От того, что человек выкурил косяк с марихуаной, он не стал ни общественно опасным, ни сторонником Навального
Дмитрий Орешкин: Ждать каких-то изменений в законодательстве не стоит. Но даже если бы они произошли, сути дела это не поменяет. Речь ведь идёт о более фундаментальной вещи — распределении прав. Если государство правовое, то оно не только пишет законы, оно их соблюдает. Например, в правовом государстве человек может судиться с государством, если оно нарушило его права.
Но наше государство не является правовым, я бы даже рискнул сказать, что оно не совсем является государством. И в такой державе у начальства по определению нет ограничений, за исключением воли ещё более высокого начальства. Теоретически 228 статья должна была бы сдерживаться другой нормой: запретом на фальсификацию доказательств. Но их фальсифицируют. А если перепишут закон о наркотиках, то начнут фальсифицировать по-другому, например, через неуважение к представителям власти или сопротивление требованиям сотрудников полиции. Сама суть ассиметричного распределения права, когда низам что-то запрещается, а верхам можно всё, останется в любом случае.
NT: Возможна ли мини-оттепель, раскручивание гаек в ближайшее время?
Константин Калачев: Вопрос в том, где и в чём можно ослабить гайки. Если речь идёт о несанкционированных митингах, то тут никакого послабления нет и не будет. А если речь идёт о «человеческих слабостях», то почему бы не посмотреть на них чуть более снисходительно.
Либеральному лагерю демонстрируют, что для него действуют те же правила игры, что и для силового: все должны целиком зависеть от верховной воли
Уже не первый год идут разговоры о гуманизации уголовного права, о том, что нужно в последнюю очередь использовать такие меры, как заключение под стражу. Это же говорят и про расследование экономических преступлений в отношении бизнесменов. Так что никакой радикальной смены курса сейчас не будет, просто появился повод, от которого можно удачно оттолкнуться. Правозащитники расскажут, сколько людей считает себя несправедливо осуждёнными по статье 228 и сколько было вопиющих случаев ещё до Голунова.
Аббас Галлямов: Надо понимать, что в стране персоналистский режим и основные его параметры задаёт лично Путин. А для него эта история слишком мелкая, чтобы что-то радикально перестраивать.
Дмитрий Орешкин: Тут всё прекрасно иллюстрирует отказ Венедиктова, Тимченко и других людей, которые вели переговоры, от призывов к митингам. И все вопли демократической общественности о «сливе революции» наивны, потому что этот вопрос с самого начала решался на самом верху. Власть в гробу видала Ивана Голунова и его права, но силовики нарушили собственные правила и были за это наказаны. Условием этого наказания стали требования «не поднимать пыль» накануне «прямой линии» с президентом. Демократическая общественность всё равно вышла, и ей было показано, что никакого сдвига в сторону правового государства не произошло.
Иван Голунов отпущен, а Роман Удот сидит. Ему подбросили не наркотики, а прилипчивую деву с микрофоном. Можно вспомнить Оюба Титиева, которого отпустили по УДО и у которого теперь судимость. Или Леонида Волкова, который только вышел, как ему дали ещё 15 суток и пообещали сделать так ещё 7 или 8 раз. Или Льва Пономарёва, которому выписали штраф в 300 тысяч за отказ признать себя иностранным агентом. Всё это не похоже на ветер свободы.
Либеральному лагерю демонстрируют, что для него действуют те же правила игры, что и для силового: все должны целиком зависеть от верховной воли. И стоны демократической общественности, что они перехватили инициативу и заставили власть пойти на уступки — это wishful thinking, связанное с непониманием того, как принимаются решения в нашей державе.
NT: Зависит ли все это от давления общества, и в какой степени?
Константин Калачев: Надо чётко различать, что властями считается политикой, а что нет, и где протест политический, а где — нет.
В случае социальных протестов, как, например, в Екатеринбурге, власть готова идти на уступки. Власть готова к разговору, если речь не касается сугубо политических вопросов, она не ощущает себя под политическим давлением и не видит конкретно в этой истории интересы оппозиции. Как только появляется оппозиция, тут сразу же срабатывают защитные инстинкты и начинается охранительство.
Есть масса историй, когда протест проходит успешно, просто он остаётся незамеченным. Стричь газон или не стричь газон, убирать листву осенью или нет — по этим вопросам власти Москвы готовы советоваться с москвичами. С собственниками жилья даже могут поговорить о том, нуждаются ли они в программе реновации или нет.
Но если речь заходит о системных вещах, например, когда кто-то считает, что может пользоваться своим правом на митинги без санкции свыше, то его жёстко останавливают. Власть не хочет, чтобы социальный протест стал политическим. Экономическая ситуация будет ухудшаться, и это может приводить к социальным кризисам. Но для их политизации нужны люди, которые смогут обернуть социальные триггеры в политическую обёртку, создать необходимые политические лозунги, стать драйверами движения. Для протеста нужны и триггеры, и лидеры. Но с триггерами, которые вызывают протест, бороться трудно, а вот с лидерами легко, и это и делают.
Дмитрий Орешкин: Хорошо и очень воодушевляет, что Ивана Голунова отбили. Но демократическая общественность заблуждается, считая, что её испугались. Конечно, у власти сидят неглупые люди, которые учитывают мнение населения. Но это не главное.
Стричь газон или не стричь газон, убирать листву осенью или нет — по этим вопросам власти Москвы готовы советоваться с москвичами
В случае с Голуновым элитные номенклатурные интересы совпали в невыгодном для трёх генералов и в счастливом для Голунова виде. Кроме того, полицейские сработали на редкость топорно, и сделали это не в Чечне, а в Москве, где есть потенциал для сопротивления. Причём сопротивления не только уличного, гораздо важнее сопротивление среди элитных групп. За Ивана сразу впряглись очень влиятельные в сфере массовой информации люди: Дмитрий Муратов, Алексей Венедиктов, Галина Тимченко.
Зададим простой вопрос: могли ли три ведущих бизнес-издания принять решение о демонстративном выходе с одинаковой первой полосой, не обсудив вопрос со своими владельцами? Вряд ли. И если они связались с хозяевами, то возникает второй вопрос — мог ли, допустим, Алишер Усманов согласиться на такую акцию, не прозондировав почву в администрации президента? Возможно, но опять же я не могу это себе представить.
То, что это решалось на самом верху, мне кажется очевидным. Никак иначе я не могу объяснить, почему парня, которого уже «замотали» и посадили на два месяца под домашний арест, вдруг отпустили, даже не обвинив, например, в неуважении к полиции, чтобы избежать встречных исков. Такое делается только после звонка из Кремля, неважно, от первого лица или от третьего.
Фото: dw.com
