Больничные отделения токсикологии в России принимают пациентов с широким спектром отравлений, в том числе туда попадают люди, пытавшиеся покончить с собой. Именно из-за таких пациентов условия в отделениях куда жестче, чем в других. «Проект» рассказывает, как сталкиваются права пациентов и обязанности врачей и как в процессе выясняется, что «жертвы суицида» не согласны со своим диагнозом.
Заведующий отделением острых отравлений и соматопсихиатрических расстройств НИИ скорой помощи им. Склифосовского Михаил Поцхверия делает обход больных в сопровождении корреспондента «Проекта» и двух сотрудников пресс-службы крупнейшей в стране больницы неотложной помощи. В одной из палат его встречает пациент с алкогольным отравлением, помятый мужчина, на вид около тридцати. «Я это, хотел отказ (отказ от пребывания в больнице. — «Проект») написать», — говорит пациент. Поцхверия отвечает, что после искусственной вентиляции легких пациента еще сутки нужно наблюдать в больнице. Завотделением выходит, стеклянная дверь отделения закрывается на кодовый замок. Пациент стучит по двери кулаками и кричит, что хочет домой.
Люди в разных городах России жалуются на нарушения их прав в токсикологических отделениях: пациентов признают пытавшимися совершить суицид, лишают свободы и общения с родными. Большинство описанных ниже историй произошло в «Склифе», в соответствующем отделении которого лечится единомоментно около 50 пациентов: такое число приводит пресс-служба больницы. Спустя месяц переговоров руководство «Склифа» пригласило корреспондента «Проекта» лично посмотреть на условия содержания токсикологических больных.
Редакция «Проекта» не может утверждать, что все герои текста попали в отделения токсикологии именно по тем причинам, которые они описывают.
На вязках
В отделения токсикологии и острых отравлений в России попадают пациенты с разными диагнозами. В одной палате могут оказаться отравившиеся бытовой химией, лекарствами, алкоголем, наркопотребитель после передозировки, человек, которого укусила змея, и надышавшийся угарным газом в пожаре. Людей, пытавшихся отравиться сознательно, тоже доставляют сюда.
Жительница Москвы Светлана С. попала в «Склиф» в июне 2019 года (здесь и далее имена некоторых героев изменены по их просьбе, в измененных именах фамилия сокращена до одной буквы; «Проект» нашел подтверждения, что герои действительно лежали в больницах, о которых они рассказывают). Женщина выпила снотворное, а ее сожитель подумал, что Светлана пыталась покончить с собой, и вызвал «скорую». В отделении пациентке поставили капельницу и привязали руку к кровати. Когда Светлана очнулась, она смогла отвязать себя и попыталась встать. «Там сидел интерн или практикант, совершенно молодой, что-то писал. Он меня схватил за руки и швырнул [на кровать] так, что я думала, у меня голова как орех расколется. На руках даже остались синяки от его пальцев», — рассказывает Светлана. «Проект» поговорил с другой пациенткой «Склифа», Аленой А., которая лежала в отделении в то же время. По словам Алены, она тоже слышала об этой истории от Светланы и видела синяки на ее теле. Жаловаться на интерна Светлана не стала: не хотела посреди ночи беспокоить врачей, а уже утром ее перевели из реанимации в госпитальное отделение.
«Важно понимать, что все те страшилки, которые рассказывают пациенты, необходимо, во-первых, оценивать объективно, что сложно, так как истинной информации мы не знаем, а во-вторых, с учетом состояния пациента и отделения больницы, в котором он находился», — предупреждает генеральный директор «Факультета медицинского права», юрисконсульт по медицинскому праву Полина Габай.
Пациенты токсикологии и токсикологической реанимации часто попадают в больницу в состоянии измененного сознания, говорит Поцхверия. По словам медицинского адвоката Дмитрия Айвазяна, врачи могут применять силу только в исключительных случаях, когда жизни и здоровью пациента или самого врача угрожает опасность.
Жительница Таганрога Ксения Сергус в 2017 году работала в Таганрогском авиационном научно-техническом комплексе (ТАНТК) имени Г.М. Бериева — там производят самолеты «Бе». В начале декабря того года двадцать сотрудников завода, среди которых была и Сергус, стали жаловаться на боли в груди и мышцах. Как позже решит следствие, коллег отравил таллием один из инженеров ТАНТК Вадим Шульга — из-за бытового конфликта. Сам Шульга отрицает свою вину, он отказался от признательных показаний и заявил, что дал их под давлением оперативников). В Таганроге отравление тяжелым металлом не лечили, поэтому женщина поехала на консультацию в «Склиф». Отделение токсикологии бывшая пациентка описывает как «специфическое»: «Там было очень много людей «на вязках»: народ, когда не совсем адекватен, проявляет агрессию физически. И чтобы пациенты себя и окружающих не повредили, их привязывают к кроватям, пока острое отравление не пройдет».
В реанимационных палатах токсикологии «Склифа» пациенты действительно привязаны: они лежат по четверо, большинство без сознания. Одного из пациентов доставили с алкогольным отравлением: очнувшись, он говорит врачам, что находится с одноклассниками на Мичуринском проспекте. Другая пациентка поднимается на кровати на локтях, покачивается и, смотря в пустоту перед собой, зовет мать. У третьего во время наркотической ломки дергается нога, он просит врачей «дать что-нибудь, чтоб стало полегче».
Общепринятых правил фиксации нет, говорят опрошенные «Проектом» медицинские юристы — медицинский адвокат Дмитрий Айвазян, генеральный директор «Факультета медицинского права», юрисконсульт по медицинскому праву Полина Габай. Согласно резолюции ООН «Принципы защиты психически больных лиц и улучшения психиатрической помощи», физическое усмирение пациента возможно только если это единственное средство предотвратить «причинение непосредственного или неизбежного ущерба пациенту или другим лицам», при этом представителя пациента об этом должны уведомить. Всемирная организация здравоохранения отмечает, что физическое стеснение может применяться только по назначению аттестованного специалиста по охране психического здоровья и не более чем на несколько часов. В России на федеральном уровне тоже есть документы, регулирующие процедуру фиксации больных — это письмо Минздрава «О мерах физического стеснения при оказании психиатрической помощи» и п.2 ст. 30 Закона «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании», — но они действительны только по отношению к психиатрическим пациентам. Однако в токсикологии оказывают не психиатрическую помощь.
В токсикологической реанимации, спорит завотделением Поцхверия, все равно есть основания для привязывания пациентов: «Состояния изменённого сознания в большинстве случаев сопровождаются психомоторным возбуждением, повышенной агрессивностью и неадекватными действиями — как к себе, так и к окружающим, в том числе медперсоналу. Поэтому возникает необходимость в мягкой фиксации таких пациентов для их безопасности и безопасности окружающих. 80-90% таких пациентов — это пациенты, совершившие суицидальные попытки, и в остром состоянии они могут эту попытку повторить».
Суицид у поступившего пациента врачи определяют исходя в первую очередь из внешних признаков. Сначала на вызов приезжает скорая помощь, фельдшеры опрашивают свидетелей происшествия, смотрят, что находится вокруг. Если свидетели говорят, что человек хотел покончить с собой, и рядом с пациентом находятся предметы, свидетельствующие об этом, например, пустые упаковки таблеток, фельдшеры указывают в анамнезе суицид. В отделении, когда человек приходит в сознание, последнее слово в вопросе, был ли это суицид, остается за психиатром. Пациенты часто говорят, что не хотели совершать самоубийство, говорит Поцхверия, потому что боятся, что их «поставят на учет»: «Говорят, что выпили таблетки случайно или перепутали препараты, хотя и такое тоже случается. Но как можно случайно выпить 150 таблеток? Пациенты боятся, что их поставят на учёт в психонаркологическом диспансере. Задача врача-токсиколога не ставить больных на учёт, а спасти их от отравления».
— Ты вообще не понимаешь, что происходит, почему тебя раздели, привязали, плачешь, хочешь домой, думаешь, это какая-то ошибка, и в ответ получаешь от медсестры «заткнись, хватит плакать», — жалуется бывшая пациентка Анна С., попавшая в «Склиф» в 2017 году с отравлением антидепрессантами. Врачи подозревали у Анны попытку суицида, сама девушка не согласна с таким диагнозом.
Без связи
Первокурсница Алена А. в июне 2019 года сдавала экзамен. Получив тройку, студентка расстроилась, вышла из аудитории и расплакалась. Под рукой оказались антидепрессанты, которые ей назначил врач, упаковка уже была начатой, утверждает студентка. Алена выпила пять таблеток, хотя обычно принимала три. При виде плачущей девушки с пустой упаковкой антидепрессантов однокурсники испугались: Алене вызвали «скорую». Фельдшеры, осмотрев сумку студентки, нашли в ней еще и начатую упаковку обезболивающего. «Скорая» решила, что девушка пыталась покончить с собой. С этим диагнозом, который девушка отрицает, ее и доставили в «Склиф» (в распоряжении редакции «Проекта» есть медицинская справка). В отделении у Алены забрали сумку, телефон, все вещи, включая нижнее белье, и выдали ночную рубашку. Девушка вспоминает, что попросила санитарок достать из ее сумки гигиенические прокладки. «Но они забыли. А когда увидели, сказали, что ничего нового не дадут, хотя простыня и рубашка были все в крови. Сказали, что нужно самой постирать под краном», — вспоминает Алена, добавляя, что сухую рубашку ей взамен не выдали. Позвонить домой студентке, по ее словам, не разрешили. Мать девушки узнала о госпитализации дочери только от молодого человека Алены, которому та успела написать из машины «скорой». «Один раз сказали, что с разрешения врача можно позвонить, но только на домашний телефон, — рассказывает девушка. — У нас домашнего нет». Медработники по существующим правилам не обязаны сообщать родственникам пациентов о том, что те оказались в больнице, говорит медицинский адвокат Дмитрий Айвазян: «Это инициатива скорее, чтобы подстраховать самих себя. Чтобы было кому забрать пациента и его вещи, привезти деньги, чьи телефоны указать в качестве контактных».
«Меня предупредили, что мобильный в отделении запрещен, и телефон я максимально прятала», — рассказывает Ксения Сергус, приехавшая в «Склиф» из Таганрога. По словам девушки, такие правила были связаны с опасением, что лежащие в отделении наркопотребители могут позвонить и попросить передать им «дозу».
Маркетолог Илья Ермолаев в 2016 году попал в отделение острых отравлений «Склифа» после укуса гадюки. Ермолаева на носилках отнесли в палату и забрали мобильный телефон. «Мне сказали, что это закрытое отделение, и по правилам тут нельзя пользоваться мобильным», — рассказывает Ермолаев. Телефон был нужен мужчине для работы, он все-таки смог договориться с завотделением и в качестве исключения оставить смартфон, пообещав никому его не давать. Еще одна пациентка «Склифа», Анна С., попавшая туда в 2017 году, подтверждает: телефоны отбирают, но можно попробовать договориться с уборщицей о звонках, иногда — за плату. Поцхверия утверждает, что не знает о случаях, когда персонал предлагал бы звонки за деньги, но если бы узнал, немедленно уволил.
Никита Зайцев попал в отделение токсикологии совсем недавно: он был задержан на митинге в Москве 27 июля и, находясь в отделении полиции, порезал вены в знак протеста. По словам Зайцева, с телефона, который был в отделении, можно было позвонить только на городской — и лишь с 19 до 20 часов.
Завотделением подтверждает: мобильные телефоны пациентов хранят на посту дежурной сестры, больные имеют право пользоваться своим телефоном в присутствии медицинского персонала. Такая система, по замыслу врачей, во-первых, предотвращает кражи, а во-вторых, не позволяет пациентам снимать друг друга на камеру, чтобы выложить в интернет. Однако на этаже, где лежат пациенты со случайными отравлениями, мобильные телефоны находятся с ними, утверждает Поцхверия. Это видел и корреспондент «Проекта».
Лишение средства связи — это грубейшее нарушение, считает медицинский адвокат Айвазян: «Понятно, что телефон в каких-то случаях может быть свидетелем: можно сфотографировать, снять видео, записать аудио. У больного, поступившего в тяжелом состоянии, вещи, среди которых и телефон, могут забрать. Но когда пациент придет в себя, отказать в возвращении вещей ему не могут». Другое дело, что именно врач определяет, действительно ли пациент пришел в себя, добавляет адвокат.
Взаперти
Когда мать и молодой человек первокурсницы Алены приехали в отделение, навестить девушку им не разрешили, сказали, что ее отправили в реанимацию, рассказывает Алексей, молодой человек Алены. При поступлении девушку пообещали выписать на следующий день, однако, по ее словам, ей пришлось доказывать свое право покинуть отделение в течение недели: «В первый день ко мне пришел дежурный врач, сказал, что теперь меня поставят на учет [в психиатрический диспансер], не выпустят из страны, не дадут визу, нельзя будет водить машину, работать на госслужбе». Обычно пациентам называют примерное количество дней, которое им нужно провести в больнице, говорит Поцхверия, но быть уверенным в точной продолжительности лечения нельзя — в любой момент могут возникнуть осложнения. Ставить больных на учет в психдиспансер — не их забота, утверждает Поцхверия, но по решению психиатра пациента могут перевести в психиатрическую больницу.
Суицидолог и медицинский психолог Ксения Чистопольская в 2009–2012 годах проводила в «Склифе» исследование о самоубийствах для диссертации. Пациентам с диагнозом «попытка суицида» предлагалось поучаствовать в исследовании, посвященном отношению к смерти у людей в тяжелом психологическом состоянии. Среди ее респондентов — все они были в возрасте от 18 до 25 лет — примерно четверть отрицали суицидальную попытку, несмотря на то, что их диагноз был именно таким. «Я не думаю, что их стоит сильно переубеждать, как это делают врачи: нет, ты хотел [совершить самоубийство], нет, ты сделал. Потому что это защитная реакция. Было сильное столкновение со смертью, и человек сказал: извините, я не хотел. Не хотел – и слава богу. Значит, почувствовал, что ему есть что терять», — рассуждает психолог.
Согласно закону «Об основах охраны здоровья граждан», перед тем как врачи начнут лечить пациента, он или его представитель должны подписать информированное добровольное согласие на медицинское вмешательство.
В каком бы отделении больницы ни находился пациент, если его состояние не критическое, ситуация, когда его удерживают против воли, прямо противоречит и Конституции, и уголовному закону, и гражданскому праву, и закону об основах охраны здоровья граждан, объясняет адвокат Айвазян. «Это прямое и грубейшее нарушение, которое карается Уголовным кодексом. Даже два-три часа приравниваются к незаконному лишению свободы», — говорит адвокат. Доказать факт незаконного лишения свободы в суде будет крайне сложно: для этого нужно предоставить доказательства. От больницы можно истребовать записи видеокамер, но их, скорее всего, не предоставят. В результате, вероятнее всего, суд поверит врачам, заключает Айвазян
В токсикологии это не всегда работает, причем не только в отношении тех больных, кто был без сознания. Когда Анну С. в 2017 году привезли в Склиф с подозрением на попытку суицида, подписать такой документ ей не предложили, утверждает сама Анна. Когда пациент реанимационного отделения приходит в сознание, перед переводом в госпитальное отделение ему предлагают подписать согласие на дальнейшее лечение. Все больные, как правило, подписывают этот документ, говорит Поцхверия. «Я спрашивала: почему вы меня держите? Мне говорили, что согласно 29 статье Закона «Об оказании психиатрической помощи» вы принудительно задержаны и представляете вред для себя», — рассказывает бывшая пациентка Алена. «Если человек выпил 20 таблеток па******ла, он в ясном сознании, но высказывает суицидальные мысли — не хочет жить, не хочет лечиться, не хочет ложится в больницу — мы руководствуемся 29 законом «О недобровольной госпитализации» (имеется в виду ст. 29 ФЗ «О психиатрической помощи»). Пациента осматривает врач-психиатр и на основании его заключения больной госпитализируется принудительно, что, с нашей точки зрения, делается в его же интересах. Дать ему умереть? Человек хозяин своей жизни? Вы действительно так думаете? А если его при этом сопровождают близкие люди, как им это объяснить? И как быть с законом о неоказании медицинской помощи?» — горячится Поцхверия. По словам медицинского адвоката Дмитрия Айвазяна, не брать у пациента расписку можно только если психиатр признал у больного наличие психоза, опасного для пациента и окружающих. Когда пациент приходит в себя, но состояние все еще не позволяет отпустить его домой, у него берут расписку. Формально врачи были правы, однако ни Анна, ни Алена не считают, что пытались покончить с собой. По словам пациенток, к Анне психиатр пришел на третий день, к Алене — на четвертый. В «Склифе» говорят, что такого быть не могло. Там утверждают, что как только пациент приходит в сознание и способен общаться с психиатром, его консультирует специалист, без этой процедуры больных не переводят в госпитальное отделение. Если же пациент поступает в сознании, его уже при поступлении консультирует врач-психиатр приемного отделения: «Так что три-четыре дня без осмотра психиатра пациент не остается», — утверждает завотделением Поцхверия.
По словам Ксении Сергус, выйти и зайти в отделение можно было только в сопровождении медперсонала, самостоятельно покинуть помещение она не могла. О том, что покинуть отделение самостоятельно невозможно, вспоминает и Никита Зайцев.
— Это они говорят, что не будут жаловаться [если выписка произойдет раньше положенного и появятся осложнения. — «Проект»]. Еще как будут! Я могу диплом потерять! — доктор Поцхверия говорит, что однажды ему уже приходилось давать объяснения в Следственном комитете: бывший пациент пожаловался на насильное удержание — он пробыл в отделении 18 часов после того, как был выписан из реанимации. Но когда врач объяснил, что наблюдать пациента было необходимо, вопросы у силовиков отпали.
— Выписка пациентов производится после оценки их состояния. Если врачи уверены, что жизни больного ничто не угрожает, мы их выписываем. Если у врачей возникает малейшее подозрение на возникновение ранних или поздних осложнений, то пациенты остаются в госпитальном отделении до полного выздоровления. Все это объясняется как самому больному, так и его родственникам, — говорит Поцхверия. Однако трое бывших пациентов говорят, что не понимали, почему они не могли выйти из отделения.
В изоляции
Врачи считали, что Анна С. пыталась совершить суицид: к ней не пускали родных, не разрешали отвечать на записки, утверждает Анна. Мать попыталась передать Анне книги, кремы и дезодорант. «Одобрен» был только крем для рук. Не дошла до Анны и переданная книга по культурологии. В ситуации с передачами адвокат Айвазян предлагает брать во внимание состояние пациента: «Если человек находится в психозе, а друзья передают ему книгу «Как управлять миром, не привлекая внимания санитаров», то пользы от чтения не будет. Но общее правило заключается в том, что вводить цензуру врачи не имеют права».
«Цензурирование» книг Поцхверия со смехом отрицает: «Я что, телевидение?» Предметы гигиены передавать можно, но в целом продуктовые передачи действительно подвергаются проверке: по словам завотделением, в них могут передавать алкоголь, наркотики, режущие предметы. Однажды в упаковке с соком оказалась водка, а больной, получивший эту посылку, через два часа оказался в коме, рассказывает завотделением.
Мать Ильи Ермолаева во время его лечения в «Склифе» была тяжело больна и почти не могла ходить. По телефону ей сказали, что сын находится в токсикологии, но что с ним — не объяснили, не предупредили и о том, что навестить его нельзя. Женщина приехала в отделение, но пустить ее отказались. «Как-то удалось договориться, чтобы меня выпустили минут на пятнадцать. Друзей тоже потом не пускали», — вспоминает Ермолаев, для себя объясняя позицию больницы тем, что в отделении лежат люди с изменением сознания. «Это неправда, — отвечает Поцхверия. — Общение с родственниками не запрещено даже в реанимации. Это общее правило для всех медицинских учреждений». После выписки из «Склифа» Ермолаев написал в фейсбуке большой пост об отделении, сравнив его с книгой Кена Кизи «Пролетая над гнездом кукушки».
Родственникам студентки Алены врачи говорили, что ей нужно «еще немного полежать и отдохнуть». Их ни разу не пустили навестить девушку и сначала даже не сказали, что ей не разрешено пользоваться мобильным. «Первые два дня мы думали, что ей нельзя дозвониться, потому что телефон разрядился, на третий день взяли зарядку», — вспоминает молодой человек Алены Алексей. Но общаться пришлось записками: он вложил листок в книгу, которую передал через медсестру.
Принять душ Алена, по ее словам, смогла только на пятый день — с санкции лечащего врача. «В душе лежал только кусок хозяйственного мыла. Полотенец не было, я вытерлась рубашкой, которую выдали», — до этого дня санитарка выдавала Алене кувшин, набирать воду и мыться нужно было в туалете без дверей. Передать родственникам, что у нее нет полотенца и зубной щетки, Алена так и не смогла. Никита Зайцев вспоминает, что на посещение душа в отделении был отведен один час, и разрешение врача не требовалось. Возможно, причина в том, что Зайцева, по его словам, не подозревали в суициде. В «Склифе» объясняют, что душ принимать разрешается, но только в присутствии медперсонала, а душевые кабины изнутри не запираются в связи с особым статусом отделения: пациенты могут «повеситься или запереться вдвоем», пояснил один из врачей корреспонденту во время обхода отделения.
К пациенту в психозе, после суицида, родственников не пускают, потому что они могут стать триггером, объясняет Поцхверия. Визиты родственников к таким пациентам разрешает психиатр, но если, по его мнению, это послужит провоцирующим фактором, родственников не допустят, пока больной не стабилизируется. Корреспондент «Проекта» видел родственников и коллег пациентов и в реанимации, и на этаже, куда отправляют больных после того, как они пришли в себя.
У пациента соматического отделения есть право просить допустить к нему родственников, говорит адвокат Айвазян. «Бывает, что в отделении карантин, или слишком много пациентов, и доктор не может уделить внимание родственникам, поэтому это остается на усмотрение завотделением», объясняет адвокат. Если недопуск родственников перерастает в конфликт, адвокат советует решать вопрос через администрацию больницы.
Суицидолог Чистопольская во время работы в «Склифе» тоже обратила внимание на ограничения в посещениях и звонках. Как медицинский психолог, Чистопольская считает это жесткой мерой: «Пациенту после попытки самоубийства хочется пообщаться с важными ему людьми. А врачам надо проводить процедуры, им некогда думать о душе, о том, чтобы психологически с человеком поговорить. В итоге пациенты помещаются в «чистилище» — и в физиологическом плане, и в психологическом».
* * *
Доктор Поцхверия пролистывает ленту отзывов об отделении на большом мониторе рабочего компьютера и, кажется, обижается на пациентов, которые оставляют плохие комментарии: все особые меры в отделении, на которые жалуются больные, по замыслу врачей, придуманы для их же блага.
ЧТО ПРОИСХОДИТ В ТОКСИКОЛОГИЯХ В РОССИИ
Санкт-Петербург
1.
Летом 2018 года петербурженка Полина Топольян попала в токсикологию крупной больницы северной столицы с отравлением психотропным препаратом («Проект» не приводит название больницы, однако оно появлялось в посте девушке на фейсбуке и в СМИ). По словам девушки, она выпила его по назначению психотерапевта, но после появились головокружение и тошнота, пришлось звонить в «скорую». Пациентка очнулась в палате с решетками. Заметив, что одна решетка открывается, девушка попыталась выйти, чтобы спросить у медработницы, где находится, и попросила телефон. «Она насильно начала запихивать меня в эту тюрьму обратно, охранники привязали мои руки и ноги к койке ремнями, хотя я вела себя адекватно и ничего не сделала», утверждала позже пациентка. Соседка по палате заметила, что привязанные руки девушки стали синеть, и помогла освободиться. Топольян снова попробовала поговорить с врачами. «Но меня снова связали так, что я не чувствовала конечностей, при попытке сопротивления охранник сильно ударил меня кулаком по лицу», — утверждала потом пациентка. После этого девушке что-то вкололи. Выйдя из больницы, Полина обратилась в травмпункт, где ей диагностировали подозрение на внутренний перелом. Девушка обратилась в полицию. Топольян описала, с чем ей пришлось столкнуться в отделении, в посте на фейсбуке, в настоящее время он удален. «Проект» цитирует ее рассказ по скриншоту поста в издании «Бумага». Топольян не ответила на сообщение корреспондента «Проекта».
2.
В октябре 2018 года в петербургских сообществах «ВКонтакте» появилось несколько постов, в которых рассказывалась история Александра Кипниса. Очнувшись в токсикологии, мужчина увидел палату с решетками, попросил у врача отдельную и добавил, что готов заплатить. Врач позвал охранника, а тот ударил пациента «с размаху локтем в нос». К посту прилагалась фотография заключения из травмпункта. Кипнис обратился в полицию. Кипнис не захотел общаться с «Проектом», сославшись на нехватку времени. В ГУ МВД по Санкт-Петербургу и Ленинградской области «Проекту» подтвердили, что мужчина обращался в полицию, его заявление зарегистрировали и провели проверку, однако чем она закончилась, не сказали.
3.
Петербурженка Ирина Р. в 2014 году попала в токсикологию НИИ Джанелидзе, после того как, по ее словам, перепутала внешне одинаковые бутылки с питьевой водой и жидкостью для мытья пола. Женщину привезли в реанимацию. «Мы с фельдшером и сотрудником отделения встали напротив огромного зала, посреди зала две каталки ногами друг к другу, на них два человека, абсолютно голые, у одного была ломка, он был бело-синий, его трясло. Может, была между ними какая-то ширма, может, не было. И мне сказали: вам нужно здесь полежать. Накрываться ничем не положено. Я, помню, попятилась: да вы что, здесь же мужчины. Я же нормальная!» В результате Ирину пожалели и положили сразу в палату.
4.
Мария Т. оказалась в НИИ Джанелидзе в 2017 году — девушка пыталась отравиться. В больнице ей отказывали в лекарстве, которое передавали родственники, и только один раз выдали ферменты, без которых Мария не могла есть. Покинуть палату было нельзя: «там решетки с замком, тюремные условия», вспоминает бывшая пациентка. Правда, по словам Марии, к решеткам у нее претензий не было: пациентка представляла угрозу для себя. «Два раза моих родных пустили, несколько раз отказывали. Один раз я спросила, почему, на что мне проорали из-за дверей, что мне бы заткнуться, потому что я наркоманка — видимо, для них все пациенты по умолчанию наркоманы». Пользоваться мобильным телефоном было нельзя. «Изначально отбирали все, выворачивали карманы, снимали одежду. Далее родные могли передать еду — только ту, что можно съесть без столовых приборов, — воду, туалетную бумагу, сигареты: курить было можно, впрочем, это еще одно подтверждение того, что всем наплевать на условия».
В НИИ Джанелидзе не смогли оперативно прокомментировать ситуацию. По данным ГУ МВД по Санкт-Петербургу и Ленинградской области, за 2019 год в полицию поступило четыре жалобы на работу НИИ Джанелидзе. В основном заявления касались «организации деятельности учреждения», сообщили в ГУ МВД. По трем обращениям уже проводят проверку, уверили в полиции.
Ижевск
БУЗ ГКБ №6
Олеся М. попала в токсикологию ГКБ №6 в Ижевске в апреле 2019 года. «К пациентам относились отлично, но было ощущение, что нахожусь в местах не столь отдаленных: решетки на окнах, еда в железной посуде», — вспоминает Олеся. Пользоваться мобильными было можно, но розеток не было, приходилось заряжать на посту медсестер. Бывшая пациентка утверждает, что отравилась таблетками из-за непереносимости лекарственного препарата, но ей поставили диагноз «попытка суицида». «Ко мне не пускали посетителей, разрешали только передачи: внятного объяснения не было, говорили, что мне нужно сначала пройти консультацию психиатра. Но разговор пришелся на день выписки, через пять дней. Очень странно». К пациентам с другими диагнозами посетителей пускали. Олеся рассказывает, что ее «еле отпустили на день помыться» — по словам бывшей пациентки, душ в больнице был закрыт на ремонт.
