Мокрое место. На сцене Московского художественного театра имени Чехова с особой жестокостью совершено убийство «Вассы Железновой». То, что осталось от драмы Горького, — это вовсе даже не метафора
Лев Эренбург хорошо известен театралам: ученик Товстоногова, он с недавнего времени возглавляет свой Небольшой драматический театр (НДТ) в Петербурге и активно ставит в провинциальных российских театрах, будоража и привлекая публику нестандартным прочтением классических пьес.
Образ ночного горшка
«Васса Железнова» — дебют Эренбурга на столичной сцене. Режиссерский почерк угадывается сразу — спектакль начинается с уриноинтермедий. Горничная, едва сдерживая рвотные позывы, несется через сцену, держа перед собой на вытянутых руках два полных ночных горшка, один из которых опрокидывает на подвернувшегося приживалу Мельникова. За минуту до этого Мельников тщательно стирал и нюхал свои кальсоны. Выражение его лица не оставляло никаких сомнений в происхождении кальсонных загрязнений.
Тема физиологических отправлений «красной нитью» проходит через весь спектакль: артисты то и дело меняют или стирают свое исподнее (кажется, что энурезом здесь страдают все — и слуги, и господа), их то и дело тошнит и выворачивает на что придется — на стол, на пол, на партнеров), они икают от непомерно потребляемого коньяка, расставленного в графинах по всей сцене. Горничную Лизу выкидыш настигнет прямо у рампы, и первые ряды партера с ужасом будут наблюдать за текущей по ее подолу алой кровью. С носовым кровотечением постоянно борются Васса Железнова и ее помощница Анна, а Пятеркин, бесстыдно спустив штаны, будет долго чем-то мазать свои вспухшие красные колени, а потом и вовсе сладострастно запустит свою руку известно куда на глазах у Людочки Железновой. С Людочкой после этого случится падучая. Ей-то, бедной, невдомек, что этот Пятеркин — всего лишь метафора…
Железную Вассу Борисовну здесь не боится никто, сколько бы она ни орала на своих подданных срывающимся от гнева басом. «При мне не смей жевать!» — крикнет она тому же Пятеркину, а через минуту будет спокойно наблюдать, как Мельников и Наталья чуть ли не совокупляются над ее головой на шатающейся люстре. Почему на люстре?!
Открывающая второй акт сцена в бане, кажется, привнесена из советского спектакля о партизанской жизни: горьковские персонажи устраивают веселую оргию где-то «в лесу прифронтовом»: под звуки гармошки да под мутную самогоночку голые девки и мужики тусуются между баней и прорубью, визжат, тискают друг друга в мокрых объятиях, игриво скидывая полушубки. Так и ждешь внезапного крика: «Воздух!» или «Немцы!» Сцена заканчивается попыткой изнасилования революционерки Рашель похотливым Прохором Храповым, который, слава богу, окажется импотентом, что вызовет у развратной подпольщицы приступ сатанинского смеха — так, мол, тебе и надо, буржуйское отродье!
Маниакальное желание режиссера всех раздеть и всех отмыть (что, видимо, символизирует срывание всяческих масок) доходит до комического: герой Сергея Колесникова (обвиненный в педофилии муж Вассы Сергей Железнов) появляется на сцене лишь для того, чтобы тщательно и предельно правдоподобно помыться в наполненной водой ванне (с мылом, мочалкой и с головой!), выпить чаю и — удавиться. Плескаясь в той же ванне, выясняют свои отношения пьяные в хлам сестры Железновы. Умение свободно ходить по сцене без штанов демонстрируют все особи мужского пола, невзирая на социальный статус.
«Я вам покажу!»
Премьеру «Вассы Железновой» предваряли пафосные интервью («На таких Вассах Россия держится») и тихие скандалы. На главную роль изначально была назначена Евгения Добровольская, которая после нескольких репетиций отказалась от работы. Марина Голуб, получившая возможность показать себя как трагическую актрису, кажется, вложила в эту роль весь свой опыт и весь свой темперамент. Но Васса ей не поддалась, а режиссер не помог, не предложил необходимой опоры для столь противоречивого и столь страстного характера. Единственная сцена, которая могла бы стать ключом к образу, это сцена смерти, которую Марина Голуб сыграла бесшумно и величественно, лицом в зал, с открытыми глазами. И эта Васса не имеет никакого отношения к той, которую мы наблюдали в течение всего спектакля, — истеричной, беспомощной, не отличающейся ни особым умом, ни особой силой, ни особым мировоззрением.
Актеров жалко. Роли Алексей Максимыч писать умел: все его пьесы населены мощными яркими характерами, играть их одно удовольствие. Лев Эренбург лишил артистов этой возможности, проще говоря, роли у них беззастенчиво украл, приспособив их к своей нехитрой, легко считываемой концепции, смысл которой сводится к трем словам: «Я вам покажу!» Эта «концепция» погубила уже не один десяток талантливых людей, обойденных столичной славой, но страстно о ней мечтающих. Опьяненные шумным, зачастую скандальным успехом в российских провинциях и дорвавшись до вожделенной столицы, они стараются впихнуть в московский дебют все свои «смелые», опробованные на провинциальной публике режиссерские идеи. Оглушенные таким напором московские зрители поначалу принимают этот фонтан метафор за оригинальное режиссерское видение, не замечая ни режиссерской самовлюбленности, ни пошлости сценических решений, ни видимого сопротивления актерской природы.
Провинциальность, которая, как мы знаем, понятие не географическое, проявляет себя в неразборчивости средств, выбранных для самоутверждения, в бесцеремонности, в упоении властью, в беззастенчивом самолюбовании, в демонстративности. В «Вассе Железновой», смысл которой Лев Эренбург определил как «историю духовного самоуничтожения», при желании можно разглядеть тщательно скрываемую историю режиссерского высокомерия.
