Ушел из жизни Сергей Адамович Ковалев

ТЮРЬМА

Помогать следствию, когда арестовали, Ковалев отказался. Хотя если бы покаялся, то, наверное, дали бы уехать за границу — ему на то намекали. Получил по максимуму, предусмотренному статьей 70 (антисоветская агитация и пропаганда), — семь лет лагерей и три ссылки. Из лагерного срока год — в СИЗО, три — в политической («строгой») зоне ВС — 389/36, в просторечии «Пермь-36», в бараке со средней температурой 8–11 градусов; год в «крытке», то есть в тюрьме. Плюс 32 дня безостановочной голодовки и два месяца — в тюремной больнице имени Гааза в Ленинграде. Плюс два раза по 6 месяцев в ПКТ — одиночной камере внутренней тюрьмы, где кормили по норме «9Б»: горячая пища через день. Бывший научный сотрудник биофака МГУ Ковалев подсчитал, что кормежка по норме «9Б» была ниже так называемого «основного обмена» — энергообмена, необходимого для поддержания нормальной работы сердца, легких и т.п. (К слову, первое, что сделал Ковалев, став в 1990-м председателем Комитета по правам человека ВС РСФСР, — добился отмены всех этих медленных пыток, вроде норм пониженного питания, ночных бдений на досках без постельного белья, бетонных полов и тому подобного.)

КСИВА НА ВОЛЮ

Первые свои шесть месяцев в ПКТ Ковалев получил за обращение к Белградскому совещанию стран ОБСЕ, проходившему после подписания Хельсинкского соглашения 1975 года, третьей частью которого была глава о правах человека. Генсек Леонид Брежнев под этим соглашением, напомним, поставил свою подпись.
Обращение Ковалева начиналось словами: «Западный мир стоит перед выбором, от которого нельзя отказаться»: либо давить на Советский Союз, с тем чтобы оный выполнял требования Хельсинкского соглашения о соблюдении прав человека, либо забыть, что такое соглашение существует.
Это обращение Ковалев написал, сидя в «строгой» зоне «Пермь-36». Как писал — не так интересно. Интересно, как из лесного лагеря, расположенного в двухстах километрах от краевого центра, это обращение дошло до Белграда.
Весь процесс (так, как о нем поведал Ковалев) рассказывать не буду, слишком физиологично. «Ксиву», то есть лагерное письмо, оборачивали в пластик, запаивали спичкой, потом снова пластик, и снова. Дальше в дело вступал желудочно-кишечный тракт — сначала того, кому предстояло личное свидание с женой, потом — желудочно-кишечный тракт любимой женщины. «Ковалев, — говорил ему перед началом свидания начальник зоны, — учтите, мы проверим вас рентгеном». «Гражданин начальник, — отвечал тому Ковалев, — я не против, но только в присутствии прокурора, как того требует закон». Ну и за то, конечно, платил кормежкой по норме «9Б» .  

На фото: политическая зона Пермь-36. В этот барак во времена президентства Ельцина водили экскурсии: температура в нем редко была выше 11°С

Впрочем, письма на волю шли, порой и минуя пищеварительный тракт. «Понимаю, что передали через надзирателя. Понимаю, что фамилии не назовете. Единственно прошу, скажите: из новых надзирателей или из старых?» — спрашивал гражданин начальник. «За пять рублей ксиву передал бы старый, за двадцать пять — новый, а за пятьсот — и вы, гражданин начальник», — отвечал зэк.

МОТИВЫ

Майор Истомин, один из следователей КГБ, который вел дело Ковалева (всего следователей было 12), спрашивал его: «Да зачем вам все это (в смысле запрещенные книжки, «Хроника» и т.д. — The New Times)? О себе бы подумали, о семье...» Ковалев ответил: «А совесть? Есть же еще и мужской вопрос: как детям в глаза смотреть?»
Ивана Ковалева, сына, посадили в 1981-м, когда Сергей Адамович еще доматывал свой срок в Чистопольской тюрьме. У Вани тоже был «букет»: участие в кампании по защите главы Московской Хельсинкской группы Юрия Орлова, которого судили в мае 1978‑го, в расследованиях по использованию психиатрии в политических целях, в выпуске правозащитного «Бюллетеня В» (В — «Вести»). Ваня получил 5 лет лагерей и 5 лет ссылки. За год до того, как посадили Ваню, в политзону ушла и невестка Сергея Адамовича Татьяна Осипова — тоже член Хельсинкской группы. Получила тот же срок, что и муж: «пять плюс пять», сидела в уголовной зоне, а это — не приведи Господь.

Есть ли связь между расстрелом Белого дома и войной в Чечне? Она несомненна. Теперь я понимаю, что тогда я рассуждал прямолинейно и идеалистически, я исходил из модели мудрого президента, который пытается спасти страну. Это мой личный грех

ГРЕХИ

Сергей Ковалев вошел во власть и большую политику обдуманно и сознательно. Хотя и без большого желания.
Было это весной 1990 года. Ковалев был избран народным депутатом Верховного совета РСФСР. А летом того же года председатель Верховного совета РСФСР Борис Ельцин пригласил его в свой кабинет, предложил возглавить Комитет по правам человека, говорил, насколько важна проблема прав личности «для нового государства, которое мы собираемся построить», — именно так запомнил тот разговор Ковалев.
Избиратели тогда спрашивали Ковалева, что он думает о Ельцине. Ковалев отвечал: «Я не записываюсь ни в его сторонники, ни в его оппоненты, я буду поступать по совести». Автору говорил: «Мне казалось, что этот человек способен учиться, в том числе и в нравственном плане. Во всяком случае, мне кажется, что, говоря о важности проблемы защиты прав человека, Ельцин был искренен — он хотел в это верить...»
В октябре 1993-го для многих диссидентов стало ясно: они чужие среди чужих. Понимал ли и депутат Ковалев, что, расстреляв Белый дом, расстреляли не советскую власть, но веру в то, что в России и Россией могут управлять Закон и Конституция, а не насилие и танки? В 1995-м Ковалев ответил автору на этот вопрос так: «Подписывая указ 1400, Ельцин знал, что нарушает Конституцию, но он, видимо, верил (так считал я), что если на этот шаг не пойти, в страну придет восемнадцатый год... Есть ли связь между расстрелом Белого дома и войной в Чечне? Она несомненна. Теперь я понимаю, что тогда я рассуждал прямолинейно и идеалистически, я исходил из модели мудрого президента, который пытается спасти страну. Это мой личный грех».  

На фото: Жена и дочь приехали к Ковалеву в  ссылку: поселились в гостинице рудника  им. Матро­сова — под вывеской и сфотографировались

В конце октября 1993 года Сергей Ковалев и его вновь образованная Комиссия по правам человека при президенте России представили докладную записку о нарушении прав человека в Москве во время введения в столице чрезвычайного положения. Это вызвало первое, отчетливое, хотя пока еще и глухое раздражение властей. Ни одно из 16 возбужденных тогда уголовных дел так и не было доведено до суда.
Последняя встреча Сергея Ковалева с Ельциным состоялась 6 января 1995 года, в самом начале первой чеченской войны, когда Ковалев прилетел из полыхающего Грозного и просил президента объявить перемирие — хотя бы по случаю православного Рождества. Президент ответил правозащитнику: «Еще не время». Больше они не виделись.  

На фото: На встрече европейских омбудсменов в ЮНЕСКО, 1995 год

ЧУЖОЙ СРЕДИ ЧУЖИХ

Окружение президента Бориса Ельцина относилось к Ковалеву по-разному. Одни — как к инопланетянину, который все талдычит о правах человека, другие — с неудовольствием. Нет, конечно, соглашались, что дело он делал важное, для России полезное. Например, летал в Молдавию, когда там началась антирусская истерия, потом добивался слушаний в Верховном совете, настаивал не ратифицировать договор с Молдавией, пока местные власти не перестанут санкционировать национальную рознь. Или отправлялся в Прибалтику, подключал Совет Европы и ООН к давлению на Эстонию, с тем чтобы она внесла поправки в свой закон о гражданстве, ущемляющий права русских, и этих поправок добивался. Точно так же ездил на Северный Кавказ, когда там разгорелся военный конфликт между Северной Осетией и Ингушетией, в русские станицы — Троицкую в Ингушетии, Попов хутор в Осетии, в Ассиновскую в Чечне, где творился уголовный беспредел. Докладывал о результатах поездки президенту, предлагал конкретные меры. Ельцин говорил: «Не ожидал, что за такое короткое время вы сумеете в ситуации так хорошо разобраться». Но ни одно из предложений Ковалева, одобренных президентом, применено не было. Приезжал Ковалев в станицу Ассиновскую и потом, в январе 1995 года, уже во время войны, и именно ему, Ковалеву, плакались брошенные всеми и смертельно боящиеся всех — и чеченцев, и российских войск — русские старики и старухи: «Почему нас здесь оставили?» Ну а дальше неудовольствие перешло в ненависть, и Государственная дума лишила Сергея Ковалева его статуса Уполномоченного по правам человека. Было это в 1995 году.
Деталь: в 1974 году обыск и арест Сергея Ковалева осуществлял капитан КГБ Анатолий Трофимов. В 1995-м уже генерал Трофимов возглавил Московское управление ФСБ.  

На ФОТО: Трагедия в Буденновске. С.А. Ковалев стал добровольным заложником бандитов:  в этом автобусе он провел 36 часов

«Я ТРЕБУЮ»

Ковалев раздражал постсоветский истеб­лишмент всем: и тем, как говорил, со всеми его интеллигентскими «разумеется», «будьте любезны», «позвольте». Раздражал и тем, как держался: он производит впечатление человека мягкого, однако мягкость эта надета на стальной стержень. «Виктор Васильевич, я, в конце концов, не прошу этой встречи, а требую ее», — говорил Ковалев первому помощнику президента Виктору Илюшину, когда в начале января 1995 года приехал из Грозного и добивался встречи с Ельциным. «В таком тоне вам разговаривать не следует», — попробовал осадить Илюшин. «Следует. Я говорю о конституционном долге президента. Если он занят другими делами, то я хотел бы знать, какие дела могут быть важнее, чем массовая гибель его граждан». Раздражало в Ковалеве и то, что компромат на него невозможно было собрать. И что свою близость к власти он никак и ни в какой форме для себя лично не использовал: фирм не открывал, квартир не получал, доступа в спецмагазины не имел, служебной дачи — тоже, а своей у него, естественно, не было и нет. Как председатель Комиссии по правам человека при президенте РФ зарплаты не получал — оклад жалованья имел в Госдуме, как все депутаты. Из всех привилегий у него, тогда еще и представителя России в Комитете по правам человека ООН, была служебная машина с телефоном: ходить ему действительно тяжело — сердце. После Буденновска, после 36 часов, проведенных в душном, как камера, автобусе в качестве добровольного заложника, загремел в больницу. Кстати, о Буденновске. Именно группа Ковалева (а в Москве им помогал Егор Гайдар) предприняла максимум усилий, чтобы убедить председателя правительства Виктора Черномырдина начать переговоры, дабы избежать новых жертв. И именно Сергей Ковалев поставил свою подпись — «От правительства РФ по поручению В.С. Черномырдина глава делегации С. Ковалев» — на самом первом варианте соглашения об освобождении заложников в Буденновске.

Учительница поставила ученику двойку: «Ты неправильно раскрыл тему. Это Лермонтов мог любить Родину «странною любовью», а ты, Ковалев, не можешь».

 

ВЫЗОВ

...В стародавние времена сыну Ковалева в школе дали задание написать сочинение на тему «За что я люблю Родину». Он начал с эпиграфа «Люблю Россию я, но странною любовью», дальше написал: я люблю свою Родину за то, что в России всегда были такие люди, как Герцен, Солженицын, Ахматова. Учительница поставила ученику двойку: «Ты неправильно раскрыл тему. Это Лермонтов мог любить Родину «странною любовью», а ты, Ковалев, не можешь». Мальчик возра­зил: «Вы неправильно сформулировали тему сочинения, надо было так: «За что вы, Татьяна Сергеевна, любите свою Родину», — тогда бы я написал так, как вы этого хотите».
От Ковалева-старшего власть — сначала советская, потом российская — хотела, чтобы он любил Родину так, как она, власть, считает это правильным. А он ее любил так, как любил. И потому писал резкие письма первым лицам страны — когда-то Ельцину, потом Путину и Медведеву. Любить Родину с закрытыми глазами и зажатым ртом (П. Чаадаев) он не мог и не умел. Так было в 1974‑м, когда шел в тюрьму, так было и потом.

***