Евгения Альбац: Тамара Натановна, насколько значительную роль в абсолютистском государстве играли тайная полиция, гвардия и военные? Правильно ли я понимаю, что все началось с опричных полков царя Ивана Грозного, то есть с середины XVI века?
Тамара Эйдельман: Опричники, естественно, играли огромную роль в государстве, и Иван на них опирался. Но опричнина существовала всего семь лет. За это время принципиально сменился ее состав, потому что в 1570 году, то есть через пять лет после создания опричнины, прошли опричные казни, когда практически весь первоначальный состав, лидеры по крайней мере, были выбиты, и сменилось все. Так что мы не можем сказать, что это был постоянный, устойчивый институт. Это был всплеск террора. По-настоящему силовые структуры, силовики, как их сейчас называют, начинают играть существенную роль, когда формируется абсолютизм. То есть, по сути, после Петра I.
Евгения Альбац: После Петра? Не при нем?
Тамара Эйдельман: Уже и при нем, конечно. Что такое абсолютизм? Это неограниченная власть государя, опирающаяся на невероятно развитый государственный аппарат. Огромная роль госаппарата, регулярные коллегии, табель о рангах, с помощью которой продвигаются по службе. Внутри этого аппарата, естественно, есть карательные органы, которым Петр придавал очень большое значение. Армия — практически все правление Петра прошло в войнах. Северная война длилась 21 год, до этого были Азовские походы, будет война с Турцией, потом еще с Персией. Он все время воевал. И конечно, его любимые потешные полки, из которых выросла гвардия. Секретная полиция называлась по-разному: при Петре был Преображенский приказ, потом Тайная канцелярия, и дальше вплоть до николаевского Третьего отделения. Это, конечно, очень влиятельные органы и люди, которые имели власть.
Кровавый абсурд
Евгения Альбац: То есть при Петре была создана легалистская рамка: приняты уставы и законы, которые определили, что любое покушение на государя или на государство имеет характер измены. Любое дурное слово, сказанное в отношении государя, карается чуть ли не смертью, и так далее. Но разве раньше такого не было? Опричные полки массово казнили население от Московии до Новгорода. Они изначально были натренированы на то, чтобы без разбору убивать людей. Или так везде и всегда было в Средневековье?
Тамара Эйдельман: Нет, конечно, так было не всегда. Поэтому я и говорю, что это все-таки исключение. Грозный довел до кровавого абсурда идею всевластия, есть версия, что он вообще играл образами Страшного суда. Неслучайно опричники в черном, с собачьими головами. То есть он как бы вершит суд, как Господь Бог. И он дал им безнаказанность. Они неподсудны никому, кроме него. Он, естественно, может любому из них в любой момент поднести чашу с отравой или просто зарубить. Но не надо было никого тренировать. К сожалению, ощущение безнаказанности очень быстро впитывается. Опричники это очень быстро поняли. И до новгородского погрома, и после они творили что хотели. Под видом борьбы с крамолой могли разграбить любую деревню, любой боярский дом. И были абсолютно безнаказанны, если не сердили царя.
Девлет-Гирея разбило земское войско, а не опричники. Те уже настолько привыкли просто грабить, что сражаться не получилось
Евгения Альбац: То есть опричные полки существовали не для охраны государства? Они существовали изначально для охраны Ивана Грозного и борьбы с любого рода смутой, которая могла возникнуть?
Тамара Эйдельман: Грозный не отделял, я думаю, государство от себя. Зачем он создал опричнину? Он заявил, что бояре хотят его извести, и поэтому, раз вы такие, что хотите меня погубить (а там, где «меня», предполагается, что и Русь-матушку), то вы и правьте. И он как бы им отдал всю власть, себе же оставил опричнину. А что такое опричнина? Это вдовья доля, «опричь» значит «кроме». Курбский кромешниками их будет называть, порождением тьмы. Опричнина — это те владения, которые получала вдова. Умирал землевладелец, основное получали дети, а вот кроме этого, опричь, вдовью часть — получала вдова. Грозный, как бедная вдовица, оставил себе самые богатые земли, земли рядом с театром военных действий. Он же вел войну в это время в Прибалтике. В общем, оставил себе самые стратегически важные, самые богатые земли. Наверное, в его голове была мысль, что он и страну тоже так защищает, хотя в реальности это привело к полному разорению и разгрому. И кстати, он отменил опричнину в 1572 году, когда пришел крымский хан Девлет-Гирей с войском. Он приходил за год до этого, Кремль не смог взять, а посад московский сжег. На следующий год его уже встретили и разбили. Но разбило его земское войско, то есть боярское, обычное. А опричники уже настолько привыкли просто грабить, что сражаться не получилось. И тогда Иван их разогнал и запретил даже слово это произносить.
Слово и дело
Евгения Альбац: Но это ведь показательная вещь, что когда надо было защищать, именно защищать городские посады, опричники ничего не сумели сделать.
Тамара Эйдельман: Конечно. При Петре такого уже не было. У Петра все куда более разумно. Никакие гвардейцы, никакие потешные полки не получали особых прав, за грабеж или обиду мирному населению Петр бы наказал очень жестоко. Не потому, что он так жалел мирное население, а потому что дисциплина должна быть. И неслучайно он написал подробнейший воинский артикул, то есть законы, которым должны следовать военные, прописал там просто каждый чих. При нем идет четкое формирование силовых структур, живущих по определенным правилам. И, конечно, служащих государству и государю.
Евгения Альбац: Откуда Петр взял идею институционализации политического сыска, когда есть прописанные уставы, когда принимаются законы, в которых абсолютный приоритет господаря-государя над всеми остальными и в котором политический сыск получает совершенно невероятные возможности?
Тамара Эйдельман: С одной стороны, она была и раньше. В Соборном уложении, законах, которые были приняты при отце Петра Алексее Михайловиче, за оскорбление государя тоже много интересных наказаний. И «Слово и дело государево», то есть сообщение об измене, можно было кричать и в XVII веке, и тебя сразу тащили, били кнутом для острастки и дальше немедленно выслушивали твои показания. Другое дело, что Петр I это упорядочил. Я думаю, это было частью его общего взгляда: государство должно быть четкой машиной. Он достаточно навидался в детстве: стрельцы, которые восставали и вообще не подчинялись; бояре, которые только бороды гладят и ничего не делают. Он хотел четкости. И как это ни смешно, очень многое от четкости государства он взял из Швеции, с которой столько воевал. Но Швеция в то время — это не то что Швеция сегодня. Это лидер Северной Европы, крупнейшая военная держава, очень сильная, с хорошо организованным государственным аппаратом. И он многое оттуда перенял.
Не было никакой процедуры престолонаследия, никакого закона. В этот вакуум, естественно, входит гвардияЕвгения Альбац: XVIII век. Гвардейцы приводят на престол царевну Елизавету, а потом Екатерину Вторую. Каким образом гвардия получила такие права и почему монархи не боялись использовать военных?
Тамара Эйдельман: Государю с неограниченной властью надо на кого-то опираться. Он не может править один. Это так говорится, что он единоличная власть, но он не может все сам решать. Поэтому он опирается на чиновников, на государственный аппарат, на силу. Не было других вариантов. Ни тебе парламента, местное самоуправление еще первые Романовы похоронили до всякого Петра. На что ему опираться? На силу. Армия важнейшая вещь. Наверное, это характерно не только для России в XVIII веке. Любое уважающее себя государство все время воюет. Франция, Англия, Пруссия... От Петра это тоже идет. Неслучайно в Табели о рангах были военные чины, а были статские, то есть гражданские, и военные были более престижные, чем гражданские. Это будет сохраняться всегда. Петр умер, не назвав наследника престола. Его ужасно уязвляла мысль, что царевич Алексей, нелюбимый сын от первой жены, которого он все время подозревал в том, что тот враг его преобразований (хотя непонятно, почему он так считал), после его смерти унаследует престол, и ничего с этим сделать нельзя. И он принял указ о престолонаследии, по которому очертил круг родственников, из которых государь может выбрать наследника. Но сам выбрать не успел, и образовалось два главных претендента: Екатерина, вдова императора, и Петр II, его внук, сын царевича Алексея. Были задействованы сложные интересы, потому что все, кто участвовал в суде над царевичем Алексеем, погибшим затем в Петропавловской крепости, не хотели, чтобы его сын вступал на престол. Меньшиков хотел поставить Екатерину, и он позвал гвардейцев. А как ему еще было действовать? Не было никакой процедуры прописано, никакого закона. В этот вакуум, естественно, входит гвардия.
Гвардия делает царей. И цариц
Евгения Альбац: Гвардия — это армейские полки? Или что-то вообще совершенно отдельное?
Тамара Эйдельман: Гвардия выросла из потешных петровских полков: Преображенского, Семеновского, потом будет создан еще Измайловский, Лейб-кумпанский. Сначала Петр создавал новое войско — не такое, как у стрельцов, не такое, как дворянское ополчение. И это были его любимые полки.
Евгения Альбац: Это были офицеры или солдаты и офицеры?
Тамара Эйдельман: И солдаты, и офицеры. При Петре все дворянские дети должны были начинать службу с солдат — приходишь служить и начинаешь подниматься. И в армии, и в гвардии. Но гвардия более престижная служба.
Евгения Альбац: Она оплачивалась?
Тамара Эйдельман: Наоборот. То есть какое-то жалованье они получали, но чем дальше от Петра, тем сложнее было служить в армии чисто финансово. Потому что это дикие траты. В «Войне и мире» мать протаскивает Бориса Трубецкого в гвардейский полк, и дальше ей приходится унижаться, искать денег, потому что надо его обмундировать, он должен вести соответствующий образ жизни. Но это уже XIX век. В XVIII все попроще. При Петре и после него было много простых людей, которые служили в гвардии и даже дослуживались до офицеров.
Евгения Альбац: То есть это был своего рода социальный лифт?Елизавета Петровна еще до того, как стала императрицей, приходила в казармы, выпивала с гвардейцами, крестила у них детей. Вот они и вознесут ее на престол
Тамара Эйдельман: Да, конечно. Потом это исчезнет. Уже при Екатерине это стало невозможно. Армия станет снова социальным лифтом только в конце XIX века, это будет уже совсем другая армия. А гвардейцы были разные, но заправляли там все же дворяне. Полки стоят в столице. Они приближены к государю. Елизавета Петровна еще до того, как стала императрицей, приходила в казармы, она с ними выпивала, крестила у них детей. Дипломаты с ужасом описывали, что в доме у царевны Елизаветы, когда еще правила Анна Иоанновна, полно гвардейцев, которые к ней обращаются на «ты», называют ее «кумой», потому что она крестила их детей. Ну и как-то вообще фамильярничают. Вот они и вознесут ее на престол.
Евгения Альбац: Возвращаясь к Екатерине, которая стала наследницей Петра I. Вот Меньшиков решил, что ему выгодно, чтобы была Екатерина, и гвардейцы возвели ее на престол. А дальше что происходило? Гвардейцы за это что-то просили? У них появлялись какие-то особые привилегии?
Тамара Эйдельман: Какие-то бонусы, естественно, они получали. Они возвели матушку-императрицу, она их любит, она их не забудет. Это значит, что у них пропитание будет лучше, условия, они все время будут пользоваться ее снисходительностью. Екатерина любила гвардейцев, особенно молодых гвардейских офицеров. Она, собственно, управлением совсем не занималась, а вот принимать парады!.. И потом она какого-нибудь офицера зазывала к себе, в свой шатер, чарочку ему подносила. От этого она, собственно, и померла — просто спилась, обожралась и от разврата.
Евгения Альбац: Как вы это сказали!
Тамара Эйдельман: Такова жизнь. Но это сейчас ужасно звучит. А для этих-то полков... Они допущены в высшие слои. Им это все лестно.
Кому лояльны?
Евгения Альбац: Петр убивает цесаревича Алексея Петровича. Елизавета устраняет царя Ивана Антоновича. Екатерина отдает приказ убить Петра III. Весь XVIII век стоит на том, что законных наследников убивают. На чем строится лояльность военных при этих бесконечных переворотах? Кому они лояльны?
Тамара Эйдельман: «Кто на престоле, тем и служим». Во все времена военные лояльны тем, кто у власти. Что в восемнадцатом веке, что в двадцатом.
Евгения Альбац: Гвардейцы знают, что Елизавета незаконно отстранила от власти маленького Ивана Антоновича, судьба которого, конечно, чудовищна. Они ее возводят на престол. Почему они ей подчиняются?
Тамара Эйдельман: Здесь возникает вопрос об обосновании власти. По Максу Веберу, есть три основы власти: традиционная, легальная и харизматическая. В России основа власти традиционная. Сын царя — наследник царя. Для гвардейцев Иван Антонович — непонятно кто. А у Елизаветы в ее манифесте главный довод был — что она дочь Петра I. Для гвардейцев это важно. Еще оставались те, кто служил при Петре, кто его помнил. Петр уже начинает превращаться в легенду. Она — дочь Петра. А линия, к которой принадлежал Иван VI Антонович, для широких масс не очевидна. Когда Анна Иоановна вступила на престол (после Екатерины I и Петра II), она всеми силами показывала, что ее ветвь — приличная, законная. Ее же отец тоже был царь! Законный, коронованный царь Иван V, родной брат Петра I. Ее мать была из боярского рода и была обвенчана с отцом. А Екатерина I родила дочерей Анну и Елизавету, еще не будучи обвенчанной с Петром. Мало того, что она прачка…
Евгения Альбац: А это важно было? То, что она прачка была, или то, что они не были обвенчаны?
Тамара Эйдельман: И то, и то важно. Петр ее короновал императрицей, но все равно все помнили, откуда она, через сколько рук прошла, прежде чем попала к Петру. Он, конечно, узаконил дочерей, но осадочек, как говорится, остался. Анна Иоановна все время это подчеркивала: наша ветвь правильная, а законная ветвь Петра пресеклась с царевичем Алексеем и с Петром II. Но оказалось, что для трехсот гвардейцев имя Петра I важнее любых этих рассуждений.
Евгения Альбац: А дальше существовала какая-то процедура? Ивана Антоновича сначала отсылают, потом отправляют в каземат, и так далее. Возводят на престол Елизавету. И дальше — как это узаконивается?
Тамара Эйдельман: Коронация. Священный обряд, помазание на царство. Елизавета отправляется в Москву. В Успенском соборе Кремля, в традиционном религиозном центре, происходит коронация — роскошный обряд и главное таинство в соборе, после которого она становится не просто законной императрицей, а императрицей милостью Божьей. Узаконивается божественность ее власти.
Существует какой-то культ Петра III, который после его свержения и смерти невероятно разовьется. И до Пугачева будет семь самозванцев, и после Пугачева будут
Евгения Альбац: То есть по классическая формуле — всякая власть от Бога.
Но при этом постоянно появлялась какая-то смута, какие-то офицеры, которые говорили, что они пойдут в столицу возвратить на престол или отомстить за убиенного. Значит, это не для всех было убедительно?
Тамара Эйдельман: Да, конечно, не для всех. Поэтому количество самозванцев и их приверженцев было зашкаливающее. Были желающие вернуть на престол Ивана Антоновича. Еще при правлении Елизаветы появились те, кто хотел возвести Петра III на престол. Существует какой-то культ Петра III, который потом, после его свержения и смерти, невероятно разовьется. И до Пугачева будет уже семь самозванцев, и после Пугачева будут. Есть классическая книга фольклориста Кирилла Васильевича Чистова о русских самозванцах «Русские народные социально-утопические легенды». Он дает самозванчеству интересное объяснение. С одной стороны, Иван Антонович и Петр III правили совсем немножко, не успели замараться, отсюда легенда о прекрасном царе-избавителе, который всегда скрывается, но должен прийти. А самое простое объяснение, которое, может быть, тоже способствовало появлению самозванцев, что Иван Антонович и Петр III — мужчины в этом бабьем царстве.
Гвардейские против голштинских
Евгения Альбац: Хорошо, Елизавета — дочь Петра I, но те же самые гвардейцы идут на то, чтобы свергнуть и убить Петра III, внука Петра I, и возвести на престол его жену, немецкую принцессу. Я понимаю, что нельзя говорить ни о каком праве, но тем не менее надо, чтобы большинство армейских признали ее легитимность — что Екатерина II действительно законная императрица, и что она может взять и убить Петра III...
Тамара Эйдельман: То, что она может убить, никто не признавал, это нигде не сообщалось. И убили не гвардейские полки, а маленькая кучка людей, охранявших уже свергнутого Петра III — Алексей Орлов, скорее всего. Но это же не полк гвардейский, это конкретные заговорщики. Что касается прихода Екатерины к власти, то не все ее поддержали. Пушкин в «Моей родословной» говорит, что его-то предок не поддержал, в честь вошли тогда Орловы, а «дед мой в крепость, в карантин». И он был не один такой. Другой вопрос, что Петр III как раз у гвардии был очень непопулярен. У него была своя гвардия, голштинские полки, которых он любил, муштровал. Но что значит муштровал? Он их тренировал по образцу армии Фридриха II, лучшей европейской армии в тот момент. Другое дело, что это были чужаки. Я думаю, для многих гвардейцев было ясно: он собирался в этот момент воевать с Данией, потому что Дания захватила Шлесберг, его родовые земли. И Петр III закончил Семилетнюю войну, неожиданно помирился с Фридрихом и собирался воевать с Данией за Голштинию. Это всех очень волновало: «Нас сейчас отправят на войну, а здесь, в Петербурге, все будет у голштинцев». Иначе говоря, просто борьба за место под солнцем.
Евгения Альбац: А почему голштинцы так легко позволили Екатерине взять власть?
Тамара Эйдельман: Голштинцев было не так уж много, и Петр был в Ораниенбауме, а Екатерина в Царском селе, то есть ближе к Петербургу, что, наверное, тоже существенно. Когда стало известно, что арестовали офицера, который был в заговоре, Алексей Орлов прискакал к Екатерине, предупредил, и она помчалась в Петербург. Это был день Петра и Павла, 29 июня по старому стилю, то есть именины Петра. Они должны были ехать в Петербург на праздник. Петр прибыл в Царское село, а жены нет. И он понял, что что-то произошло. А дальше все стали перебегать на сторону Екатерины — он же был очень непопулярен, бедняга. Он ездил с этим своим двором, не понимая, куда ему деться — в сторону Петербурга, потом обратно в Ораниенбаум, потом пытался в Кронштадт. Может быть, хотел уплыть, а его просто не пустили на остров. Петру говорили: «Ваше величество, мы поедем сейчас на переговоры» — и уезжали к Екатерине. И не возвращались. У него осталась маленькая кучка людей, его все бросили, и он сдался. Его поместили в Ропше, под Петербургом, никто не знает, что с ним, а потом сообщают, что государь скончался. Ну почесали затылок: «О, странно!» Между собой, наверное, говорили: «Странновато как-то». Тем более что его похоронили не в Петропавловском соборе, а в Александро-Невской лавре, на выселках. То, что стали появляться самозванцы, как раз показывает, что были в обществе интересные сомнения, из-за чего Екатерина первые годы не очень уверенно себя чувствовала. Но потом у нее начались военные победы, а это в нашей стране очень любят. «Времен очаковских и покоренья Крыма»... Хотела сказать — «присоединенья».
Евгения Альбац: Тогда совершенно логичным становится появление декабристов, которые требуют конституции и ограничения власти царя-диктатора. Естественный ход истории: если военные играют роль в том, кто становится абсолютным монархом, то потом они выходят на Сенатскую площадь.
Тамара Эйдельман: Это, конечно, продолжение, потому что никакие институты не появились, по-прежнему других способов решения нет.
Евгения Альбац: Такое ощущение, что в XIX веке военные теряют ту роль, которую они играли при дворе.
Тамара Эйдельман: Во всяком случае, гвардейские полки. Они остаются влиятельными, но никому больше не приходит в голову их использовать для переворота. Совершенно изменился состав тех, кто хочет изменить власть. Мы не можем себе представить, чтобы народники 60-х годов пришли в казармы к гвардейцам и сказали: давайте свергнем царя. Они теперь по разные стороны баррикад. И они же уже не хотят сменить царя, они хотят установить республику. Это совершенно другая ситуация.
Евгения Альбац: Какие были приняты институциональные механизмы, или формы сдерживания, или формы контроля, которые позволили уже в XIX веке контролировать армейских, гвардию? Гвардия теряет ту роль, которую она играла в предыдущие два века Романовых.
Тамара Эйдельман: Гвардия, наоборот, приобретает, закрепляется в роли опоры режима. Гвардейцы воспринимают себя как плоть от плоти монархии. Уже нет никаких выходцев из крестьян среди гвардейских офицеров. Это блестящие молодые люди. Да, среди них есть начитавшиеся книг. Но в основном они служат этой власти, они от нее получают все, что у них есть. Екатерина закрепила огромные права дворянам. Александр I это продолжил. При Николае I, может быть, особых вольностей не было, но весь высший государственный аппарат — это дворяне. Это их власть, это их мир, зачем им восставать? И вот тут появляются разночинцы. Эти уже хотят свергнуть царя. Не сменить одного на другого, а свергнуть. Это совсем другое.
Разорвать круг
Евгения Альбац: В XX веке советские цари, генсеки, всегда держали армию, генералов, маршалов, а до этого комдивов на коротком поводке. Это было связано со тем, что Сталин знал о той роли, которую армия играла у его предшественников Романовых? Или по наитию понимал, что надо армию держать под приглядом, и поэтому у НКВД всегда были функции абсолютного контроля над армией?
Тамара Эйдельман: У меня большие сомнения относительно его знания истории. Но для этого не надо было знать историю, большевики сами пришли к власти в результате переворота. Сталин делает то же, что делал Иван Грозный — слоями убирает своих приближенных. Хрущев после смерти Сталина опирается на маршала Жукова, а через несколько лет отправляет его в отставку, и подальше от Москвы. Никто не хочет, чтобы рядом был человек, который помог тебе укрепиться во власти. Тем более военный.
Евгения Альбац: Сейчас опять департамент военной контрразведки ФСБ полностью контролирует Министерство обороны, Генштаб. Опять особисты во всех армейских подразделениях. В этом смысле любопытно, что начались разговоры о грядущей отставке ставшего слишком популярным министра обороны Шойгу. Российская история все время ходит по одному и тому же кругу. Правители не понимают, что институты необходимы не только нам, чтобы защищаться от генсеков и царей, но и им — чтобы так смертельно не бояться, что выйдет полк или кто-то возьмет в руки табакерку.
Тамара Эйдельман: Есть какие-то ментальные структуры, которые повторяются. Но я уверена, что мы не обречены на то, чтобы это было вечно. Можно найти и другие структуры.
Евгения Альбац: Или выстроить институты, которые позволили бы не зависеть ни от армии, ни от чекистов, ни от секретной полиции. И прервать эту порочную традицию российской истории.
