Убитые песни войны

Я живу в ожидании краха,
Унижений и всяких утрат.
Я, рожденный в империи страха,
Даже празднествам светлым не рад.
Булат Окуджава

В канун праздника звонит коллега с «Эха Москвы» — человек много поживший и много повидавший. Голос его дрожит в отчаянии. «Ты смотришь Первый канал?» — «Нет» — «Там концерт в Кремле, посвященный Дню Победы! Там поют военные песни эти… суки! Боже мой! Что они делают, неужели ничего святого не осталось! Ветераны в зале сидят, как оплеванные...» Включаю. Похабно извиваясь и демонстрируя нехилые ляжки, по подиуму ходит Жанна Фриске и, вытягивая губы трубочкой, томно распевает: «…на окошке на девичьем все горел огоне-е-ок…» На заднем плане ей подпевают такие же жопастые девицы в коротких платьицах а-ля ситчик. Благообразный Билан, томно закатив глаза, мучает «Темную ночь», зазывно поигрывая нижней частью торса. Кремлевский зал действительно наполнен пожилыми людьми с орденами. Зал послушно внимает этому кошмару… И ни один человек не встал и не вышел из этого ада. Ни один человек.
Чем только не занимались в течение юбилейного года ветеранские организации — требовали вернуть народу Сталина, закрыть «антисоветскую» шашлычную, запретить парад союзных войск на Красной площади, привлечь к ответственности историков-либералов и ввести единый для всех учебник истории… Но групповое изнасилование своей памяти они сносят смиренно. Потому что знают: если в Кремле — значит одобрено.
На следующий день подобное свершилось уже для «кремлевской гопоты» — молодежи, собранной под знаменами «Молодой гвардии», «Наших» и прочей сурковской дребедени, — в Лужниках. Четверка ведущих соединила в себе прошлое и настоящее: гнетущий железный совок и звонкий оловянный «нашизм». Советские имперские «сирены» Анна Шатилова и Игорь Кириллов недолго оставались без работы, держались на сцене уверенно и победительно. Яне Чуриковой, кажется, давно уже все равно, что вести и что произносить — правительственные концерты, телевизионные шоу и игры слились для нее в один большой нескончаемый корпоратив. Тяжелее всех было Ивану Урганту, который старательно изображал из себя хорошего мальчика и пламенного патриота, но на лице его читался немой вопрос: «Неужели я делаю это?!» Делаешь, Ваня, делаешь. И при тебе голопузая русалка в тельняшке уныло выводит что-то про «десятый наш десантный баталЁн». И вновь на сцену впрыгивает Дима Билан в обтягивающем клетчатом костюмчике. Подняв вверх одну руку, он визжит в зал: «Пр-ривет, друзья!!! С пр-раздником великой Победы!» Потом замирает в изогнутой позе, отклячивает тощий задик и начинает орать «Любимый город может спать спакойно-о!..» Превращенные в ресторанное караоке (текст выводится на большой экран, с которого поет толпа), песни войны, пережившие не одну войну, выглядят уродливой гримасой «новой» гламурной России. Дмитрий Медведев, сменивший на подиуме Диму Билана, вполне вписывается в стилистику попсового патриотизма. «Мы сильные! Мы успешные!» — швыряет он в толпу слоганы, от которых становится не по себе. «Да-а-а!!!» — раскатывается по небу.
…Обезумевшие от попсы и официоза граждане рванули в привычный оазис — в Переделкино, где каждый год под 9 Мая проходит традиционный окуджавский вечер, на котором обычно выступают люди неформатные — Городницкий, Шевчук, Сухарев, Долина... Но и здесь случилось страшное: на деревянную самодельную сцену выплыл… Иосиф Кобзон, который, не стесняясь, поведал ведущей Фекле Толстой о том, как он ценил и любил Булата Шалвовича, но, увы, «не успел с ним подружиться». И непоколебимым басом загремел окуджавскую «Виноградную косточку». На лицах людей застыл ужас. Никто не закричал «позор», никто не убежал в переделкинские кущи. В этот миг Переделкино пало.