После того, как полиция оштрафовала человека, державшего плакат с цитатой из Льва Толстого, за дискредитацию Вооруженных сил, конструкция, основанная на духовном превосходстве русского народа над всеми остальными недоразвитыми в моральном отношении нациями, рухнула. Московская полиция наших дней исторически воссоединилась с аппаратом русского самодержавия и Церкви, интенсивно преследовавших классика.
Из полицейского протокола: «Содержание данного плаката вызывает устойчивый ассоциативный ряд с образом Толстого Л.Н., который в свою очередь являясь ключевой исторической фигурой в своей оппозиционной деятельности продвигал идею свержения власти»
Хармс, Зощенко и Платонов
«Когда кончится это толстовское юродство!» — орал на Бориса Пастернака руководитель Союза писателей Владимир Ставский, когда Борис Леонидович требовал убрать его подпись под очередным требованием очередного смертного приговора очередной группе «врагов народа». Ставский имел в виду не прагматичный гуманизм русской классики.
На плакате красовалась сокращенная цитата из статьи Толстого 1893-1984 годов «Христианство и патриотизм»: «Патриотизм – отречение от человеческого достоинства, разума, совести и рабское подчинение себя тем, кто во власти. Патриотизм есть рабство».
Гуманистическая традиция Толстого всегда мешала правителям – во все эпохи. Но вот это уж совсем перебор, когда в наше постиндустриальное время полицейский пишет вдохновенное сочинение, за которое едва ли получил бы что-то выше двойки, во всяком случае в нормальной школе советских времен, где утверждается, что следует наказать гражданина за его связь с Толстым-революционером. Постмодернизм какой-то, деликатно выражаясь: полицейский документ по своему языку напоминает экзотическую пародийную смесь Хармса, Зощенко и «Чевенгура» Платонова: «Содержание данного плаката вызывает устойчивый ассоциативный ряд с образом Толстого Л.Н., который в свою очередь являясь ключевой исторической фигурой в своей оппозиционной деятельности продвигал идею свержения власти» (все особенности орфографии, пунктуации, синтаксиса сохранены).
В своем обличении человека, стоявшего с плакатом у Храма Христа Спасителя, тяжеловесного символа клерикального официоза, страж порядка апеллировал к авторитету Ленина, ссылаясь на заголовок его статьи «Лев Толстой как зеркало русской революции». Жаль, Ленин остался прочтенным только последними советскими поколениями и напрочь забыт: в этом запальчивом тексте Ильич иронизировал на Толстым и толстовцами, называя их «хлюпиками», и выражал надежду на то, что новые поколения революционных бойцов не впадут в «исторический грех толстовщины». Такова невыученная матчасть нашего духовного наследия, которая приводит к необоснованным апелляциям к работам Ленина…
Вышеупомянутые классики тоже едва ли подошли бы нашей эре – каждая вторая цитата из них дискредитировала бы не столько советскую власть, а чувствительных и обидчивых, радеющих за Россию, которая существует только в их воображении, чиновников и клириков.
Литература прямого действия
На днях исполнилось 210 лет со дня рождения еще одной великой фигуры – Герцена А.И. В логике сегодняшних оценок его мыслей – а как всякий выдающийся писатель земли русской он позволял себе думать о Родине не только в терминах гордо-исступленного бития себя пяткой в грудь – ни одна из них не прошла бы уличную цензуру. Что уж говорить об охальнике Пушкине и мрачном обвинителе «немытой России» Лермонтове. Все они сегодня были бы обвешаны административками – в лучшем случае. Впрочем, солнце русской поэзии и так не вылезало из всевозможных ссылок, что только шло на пользу его творчеству.
Герцена можно сегодня читать, только обхватив голову руками – число возможных аллюзий с нашим временем чрезмерно. В этом нет ничего неожиданного: собственно российская рефлексия по поводу русской литературы закончилась очень давно. Иначе бы наш официоз не апеллировал к особой русской духовности, опираясь на авторитет, как сказал бы Набоков, этого вечного «Толстоевского». Ведь вся классическая литература – это мучительное и горькое раздумье об отвратительности русских обстоятельств и гнетущей серости русской власти. Там нет никаких «традиций» и «скреп». Что неудивительно – классики не изъяснялись лозунгами.
В 1863 году Герцен пишет из Неаполя: «Положение русского становится бесконечно тяжело. Он все больше и больше чувствует себя чужим на Западе и все глубже и глубже ненавидит то, что делается дома»
Немногочисленные образцы сколько-нибудь значимой для широкой публики рефлексии по поводу русской литературы, которая была одновременно и общественной мыслью – совсем не плод отечественных воскурений и бессмысленных придыханий. Во всяком случае наследие того же Герцена и уроки русского социалистической традиции за нас, россиян, осмыслил художественными средствами выдающийся британский драматург Том Стоппард в своем «Береге утопии». Самая известная научная работа о Герцене принадлежит перу американца Мартина Малиа. Последняя внятная биография Толстого написана замечательным филологом Андреем Зориным, но, что характерно, по-английски. О разных периодах истории России и говорить нечего: за редкими исключениями это или иностранные авторы или наши историки, работающие и живущие за рубежом.
Нация перестала думать самостоятельно и поэтому все, на что мы способны, - это сочинить по поводу Толстого полицейский протокол в духе Андрея Платонова.
Передо мной лежит книга из обширной семейной библиотеки – внушительный гослитиздатовский том избранных произведений Герцена 1937-го (!) года издания. Открывается он статьей вездесущего Ленина о том, кто кого когда разбудил и кто развернул революционную агитацию, при этом будучи страшно далек от народа. (Рекомендую в дальнейшем, в случае составления протоколов в связи с цитированием Герцена, ссылаться на статью Ильича «Памяти Герцена».) Хотелось бы мне привести цитаты из Александра Ивановича. Но его перо обладало иронической бойкостью и разящей точностью. И потому едва ли возможно сейчас в контексте состояния надзирающих умов привести хотя бы один значимый фрагмент из Герцена. Например, из работ «О развитии революционных идей в России» или «Новой фазы русской литературы» - это просто немыслимо, там одни оскорбления власти, Церкви, чиновничества. При желании можно усмотреть и уязвление русского народа.
Впрочем, одну цитату о нашем сегодняшнем странном состоянии приведу. В 1863 году Герцен пишет из Неаполя: «Положение русского становится бесконечно тяжело. Он все больше и больше чувствует себя чужим на Западе и все глубже и глубже ненавидит то, что делается дома». В нынешних обстоятельствах ненавидит скорее тайно, а не явно.
Примерно то же самое вам сможет рассказать любой социолог, отпускающий домой участников фокус-группы. Впрочем, встречаются и другие респонденты, высказывающиеся в духе графа Бенкендорфа Александра Христофоровича, упокоенного в чуждой нам Эстонии на территории родового поместья: «Прошедшее России было удивительно, ее настоящее более чем великолепно; что же касается будущего, то оно выше всего, что может нарисовать себе самое смелое воображение».
Об Александре Христофоровиче наш именинник Александр Иванович, впрочем, писал крайне неприязненно. Говорил, что тот создал «вооруженную инквизицию, полицейское масонство». Это был человек, рассуждал Герцен, «судивший всех, кассировавший все решения суда». А перед этим судом «представала цивилизация в виде какого-нибудь литератора или студента, которого вскоре ссылали и запирали в крепость». В следующем же абзаце следует бескомпромиссная герценовская характеристика официальной николаевской России. Ладно, цитировать – так цитировать: «…при взгляде на официальную Россию душу охватывало только отчаяние: с одной стороны, Польша, развеянная во все стороны и терзаемая со страшным упорством; с другой – безумие войны, не прекращавшееся во все царствование и поглотившей целые армии, не подвинув ни на шаг наше господство на Кавказе; в центре – всеобщее уничижение и правительственная неспособность» (1851).
Правда, Ленин и Герцена, как и Толстого, раскритиковал. Но это такая критика, что вряд ли имеет смысл открыто Ильича цитировать – опять же не так поймут. Ну, и наговорил же он в статье «Памяти Герцена»…
Боюсь, русская литература для оправдания казенной версии патриотизма потеряна навсегда.
P.S. Активиста из города Иванова, раздававшего прохожим бесплатные экземпляры романа «1984» Оруэлла, привлекли к ответственности за дискредитацию Вооруженных сил. Живая антиутопия – иллюстрация к Оруэллу. Литература прямого действия.
