Середина 80-х. В студии звукозаписи в Нью-Йорке
В его музыке нет и никогда не было ничего особенного. Как для русских три аккорда у костра, так для американцев (хоть Коэн и родился в Канаде) кантри и фолк, которые он исполнял всю жизнь, за исключением небольшого периода в конце 80-х. Тогда Коэн пытался заигрывать с актуальной и сметавшей все на своем пути «новой волной», но довольно быстро понял, что не сможет тягаться даже с середняками жанра, и вернулся к истокам. За эти «истоки» — стандартный для шансонье низкий баритон, заунывную и однообразную гитару, дешевые (не в смысле цены, а в смысле звука) синтезаторы и заурядный женский бэк-вокал — его ругали. А любили за другое: мысль не музыкальную, а поэтическую. Он и сам однажды признался: «Слово для меня главнее главного». Не случайно число выпущенных им поэтических сборников равняется числу номерных пластинок — одиннадцать. Да и начинал Коэн как литератор, а не как музыкант.
Сравнение мифологий
Он родился и вырос в еврейской семье — в доме, по словам самого Коэна, «переполненном книгами». Отец умер, когда сыну было девять лет, и его смерть заставила Леонарда впервые записать слова на бумаге: «Я распорол отцовский галстук, вложил в него записку с несколькими срифмованными строками и закопал в саду. Если бы я в тот момент почувствовал, что нужно взобраться на гору, я бы стал альпинистом, а не поэтом». Писать по-взрослому он начал в университете благодаря знакомству с канадским поэтом Ирвингом Лэйтоном (на его похоронах в 2006-м Коэн скажет: «Есть Ирвинг и есть все остальные»). На фоне любви к нему, а также к Бодлеру, Байрону, Скотту и Миллеру и зародился декадентский стиль поэзии Коэна, равно как и его образ, по воспоминаниям друзей, «вечно пьющего и одинокого дамского угодника».
Его первая книга под названием «Давайте сравним мифологии» была издана в 1956 году (автору тогда было всего 22 года). Стихи были замешаны на, казалось бы, противоречащих друг другу вещах — сексе, религии и одиночестве, но в творчестве Коэна они станут постоянными спутниками. «Борьба между душой и телом измотала меня, — скажет автор многим позже. — Но когда в сексе нет Бога, секс есть порнография. А когда в Боге нет секса, Бог есть ханжество». Довольно характерные строки для раннего Коэна: «Отречение от Всевышнего только прославляет его. Мое возбуждение доказывает, что ты никогда не станешь моей музой».
Поэта мало кто понимал, знакомые считали его графоманом. Но ему повезло: он сдружился с Корлизом Смитом, руководителем издательства Viking Press, одной из крупнейших фигур американского книгоиздания и гениальным пиарщиком. Тот стал его литературным агентом, издал сборники его стихов, а в начале 60-х и два его романа: «Любимая игра» (о парне, который пытается познать себя через написание книг) и «Прекрасные неудачники», в котором вновь переплетаются тяга к плотским утехам, часто извращенным, и тяга к Богу.
Самое любопытное наблюдение о Коэне того времени можно найти в романе английского (несмотря на имя) писателя Луи де Берньера «Мандолина капитана Корелли». В книге есть эпизод, где некий литератор прибывает на греческий остров (известно, что Коэн, как только вкусил первые плоды славы, уехал на Идру и творил там в затворничестве несколько лет): «На остров прибыл печальный канадский поэт. Он специализировался на стихах о попытках самоубийства и метафизических похоронных плачах и теперь искал, где бы снять комнату. Получил он простенький облупившийся домик у причала — без удобств, с удушающим запахом, пять лет как запертый и ставший пристанищем тараканов, ящериц и крыс». При этом, пишет Берньер, Коэн заплатил за аренду дома вдвое больше, чем его просили, из чего автор делает вывод, что «человек этот, несомненно, богат и полоумен».
«Он оставался там три года, заполняя комнаты невротичными богемными блондинками, которым ночи напролет излагал свои конспиративные теории за бутылками дешевого красного вина, вредоносное воздействие которого на интеллект было существенно выше, чем он полагал. Он остался бы на острове и дольше, но осознал, что расслабление, солнце и довольство наносят непоправимый вред его музе. Наконец, стало невозможным писать унылые стихи, и он предпочел вернуться в Монреаль», — пишет Берньер. На самом деле на родину Коэн вернулся совсем ненадолго, после чего уехал в США, где и начал неожиданно для всех карьеру музыканта.
Рыцарь печального образа
«Почему вы стали писать песни?» — спросили как-то Коэна. «Потому что они продаются лучше стихов», — ответил поэт. Он понял это, проболтавшись год по нью-йоркским клубам и барам, битком набитым любителями блюза, джаза, кантри и фолка. На гитаре Коэн научился играть еще в школе, там он даже пытался сколотить фолк-группу, так что ничего сложного в творческой переориентации для него не было. Содержание его лирики не изменилось, изменилась лишь форма подачи, но именно она позволила Коэну стать звездой. Главный редактор русской версии Rolling Stone Александр Кондуков говорит, что «образ рефлексирующего алкаша на сцене был тогда беспроигрышным с точки зрения продаж, и здесь Коэн многое почерпнул у Сержа Генсбура. Этакое чтение Апокалипсиса устами сквернослова и блядуна, которое привлекало псевдоинтеллигенцию. Можно использовать любые, даже никому не понятные метафоры — главное, чтобы в глазах присутствовала интеллигентская тоска и похмельная напряженность».
В одном из своих главных хитов Everybody Knows Коэн действительно не оставляет шансов на будущее ни себе, ни людям: «Грядет чума, обнаженные мужчина и женщина — всего лишь артефакт прошлого, все знают, что все мертво, и на твоей кровати будет установлен счетчик». Еще большего мрака Коэн нагнал в песне The Future, ставшей основой саундтрека к культовому фильму Оливера Стоуна «Прирожденные убийцы»: «Я видел будущее, брат мой, там — только убийство. Вселенский смерч уже пересек черту и разметал людские души». Фактически после выхода этой картины Коэн ушел со сцены. Пять лет, с 1994-го по 1999-й, он провел в дзен-буддийском центре недалеко от Лос-Анджелеса. Позже в интервью признался, что не искал новой религии, ему «вполне достаточно иудаизма», но только дзен-буддизм смог унять депрессию, мучавшую его последние годы.
Вернулся он на сцену только в 2008-м, в возрасте 74 лет. По сути, мы увидим уже успокоившегося Коэна, борьбу между душой и телом которого выиграла душа — может быть, потому, что просто тело безвозвратно состарилось. Так или иначе, свои нынешние концерты он неизменно заканчивает самой светлой своей песней (анонимный перевод с сайта megalyrics.ru): «Хоть сделал я лишь то, что смог, /И шел путем ошибок, проб, /Но я не лгал, Не стал шутом в чумном пиру я. /Пусть крахом обернется путь, /Но Господу в глаза взглянуть, /Смогу я лишь со словом «Аллилуйя».
