Развернутый свиток

Развернутый свиток. Новый роман Дины Рубиной «Синдром Петрушки» — это рассказ о вечно скитающейся душе. Как рождался и «рос» художественный текст, что в процессе творчества происходит — писательница рассказала The New Times

По жанру «Синдром Петрушки» — смесь детектива, психологического триллера и сентиментальной прозы. Герой — кукольник (нет — Кукольник, художник, равный по масштабу Михаилу Чехову в драматическом театре), который с детства влюблен в свою жену и считает ее главной своей куклой. Есть их путешествия по миру — из Львова, где оба выросли, в Питер, потом, через десятки провинциальных российских городов и нищих региональных кукольных театров — в сытую Европу с ее международными фестивалями, в сказочную Прагу, путешествие к себе, к своим корням, своей судьбе, к разгадкам семейных проклятий — и кукол. Есть кукла — двойник жены, кукла-морок, которая сводит с ума саму жену. Есть друг детства этих двух сумасшедших, доктор-психиатр из Израиля, который их опекает, наблюдает, дает им деньги на жизнь... И сонм философских, психологических, моральных вопросов, которые возникают от соединения таких сущностей, как кукла — и живая женщина, кукла — и ее создатель, кукла — и душа человека.

— В работе писателя больше ремесла и меньше так называемого творчества, чем принято думать, — говорит Дина Рубина. — Мой рабочий день – это 12, а то и 15 часов мучительного умственного труда, это бессонница и нервные срывы, когда дело застопоривается. Работа писателя — это жизнь, кажущаяся со стороны скучной, кропотливый труд мастерового, чернорабочего и лишь иногда всполохи «чистого творчества», которые оплачены месяцами очень тяжелой, изматывающей работы.

Сначала в воображении рождается герой. Ты еще не знаешь, что он совершит, но как хороший водитель чувствует габариты своего автомобиля, так и ты чувствуешь параметры характера. Знаешь, чего он не сделает никогда, а вот что он может сделать — еще не знаешь. Нащупываешь происхождение, место рождения. Например, когда я выбирала, где бы герой моего последнего романа мог родиться и вырасти, я нашла, с одной стороны, Сахалин (потому что мне нужна была необыкновенная дремучесть его происхождения), с другой стороны — Львов: яркий город, кукольный, гибкий, странный, город постоянной калейдоскопической смены населения и человеческих типов.

Как цветет лиственница

Начинаешь искать львовян, понимаешь, что нужно ехать во Львов. Едешь. Сразу возникает огромное количество знакомств с самыми разными людьми: в восьмидесяти пяти процентах — ненужными для романа, в пятнадцати — с возможно нужными, и только один человек из всех, в самый проходной, как кажется, момент, рассказывает потрясающую историю, которая не только хороша для книги, но еще и дает такой ход сюжету, что индевеешь на месте, поняв, что дело сдвинулось: на помощь пришел некий механизм, который начал помогать вкатывать тяжеленный камень будущего романа в гору.

А есть еще Сахалин, его детство. И чтобы написать про это, год переписываешься с человеком, который там живет. Задаешь дурацкие и очень простые вопросы, потому что еще не знаешь, что пригодится. Я, например, спрашивала, как там женщины развешивают белье на веревках, чем пахнет весной, чем отличается весенний Татарский пролив от осеннего, как цветет лиственница. И человек поначалу просто старательно отвечает, а потом вдруг, когда заденешь его детство, начинает разворачивать перед тобой, как свиток, собственное прошлое, ему самому становится интересно вспомнить то, о чем он и сам давно забыл, и вот тогда он и выдает на-гора потрясающий материал для будущей книги.

Проектирование романа

Дина Рубина. Синдром Петрушки.    М., Эксмо, 2010

Наконец, накоплен материал, превышающий по объему будущий роман раз в восемь. Начинаешь в этом барахтаться, раздражаешься на себя, потому что это тяжелая психическая нагрузка: одну деталь берешь из начала, другую — из середины, снова меняешь, опять тасуешь, как колоду карт, накопленные факты. Потом и вовсе начинаешь рисовать чертежи, линии персонажей. Уже знаешь приблизительно, что где произойдет в романе. На этом этапе работаешь, как проектировщик. Где-нибудь на пятой главе понимаешь, что роман уже есть. Уже знаешь, как он будет выглядеть. И продолжаешь тащить камень в гору. Плечи стерты, мозги набекрень, бессонница, позвоночник рассыпался от постоянного сидения, но — тянешь.

И вот однажды происходит чудо: камень медленно, но, все ускоряясь и ускоряясь, начинает катиться как бы сам собой — это означает, что роман прошел свою вершину. Но если в этот момент автор уходит в мир иной, то наследникам, исследователям, искусствоведам остается куча никчемного материала. Потому что на самом деле работа еще только начинается: текст — это авгиевы конюшни, которые надо выгребать, подбирать, расчищать, доделать одно, другое. Ведь чтобы читатель читал дальше, нельзя ни на секунду остановить бег его воображения. Нужно владеть интригой так же, как марионеточник владеет движениями куклы.

Удовольствие и ужас

Когда пройден и этот этап работы, начинается сплошная радость и удовольствие. Сидишь и размышляешь над какой-нибудь фразой вроде «И тогда он подумал...» Нужен здесь союз или нет... А когда и этот этап пройден и вроде бы спокойно можно отсылать в издательство готовый роман, тогда ты его откладываешь, если есть сила воли ответить редактору: «Нет. Нужно еще две недели». Через две недели понимаешь, что это полный кошмар. Но проходит час-два, ты выпиваешь свою чашку кофе и думаешь: «Ничего, если переделать это и дописать то... тогда, может, все и получится».

Последняя сцена

Потом работа над текстом. Долгая, нудная и абсолютно необходимая работа над текстом. И — совершенное счастье: на абсолютно готовом романе пишется вдруг последняя сцена, где герой танцует с пустотой — вместо убитой, иссеченной куклы. Испытываешь счастье творца.

Постскриптум

А бывает, что роман застопоривается и не двигается с места день, два, неделю... Потому что понимаешь, что это вообще не та книга, которую собирался писать. Это может привести к нервному срыву. Я думаю, что именно в такой момент Гоголь сжег второй том «Мертвых душ».