Социальные алхимики. «Мотивация непонятна» — такой вывод сделали в свое время идеологи в погонах КГБ СССР, изучавшие правозащитную среду. Карьеры не сделаешь, денег не заработаешь, славы не добьешься... Что заставляет молодых людей идти защищать свои и чужие права — пытался понять The New Times
Они признают: молодежь в правозащитники идет неохотно. Единицами. Ивану Ниненко 25 лет, начинал он как общественный деятель, вместе с друзьями-студентами по Высшей школе экономики создавал молодежную ассоциацию «Я думаю», правозащитной деятельностью начал заниматься относительно недавно, три года назад. «23 февраля 2006 года меня вместе с другом избили в Троицке, — говорит Ниненко. — Приехала милиция. Мы чуть сами виноватыми не оказались. Стало понятно: не зная своих прав, людям просто опасно общаться с милиционерами».
За правовую безопасность
После избиения в Троицке было многое: акции в защиту Байкала, саммит G8 в СанктПетербурге. «Возникла идея создать группу по правовой поддержке активистов, направлявшихся на саммит, — рассказывает Ниненко. — Думали, разовый проект». Но потом разовый проект закрутился, так родилась Legal Team — объединение нескольких десятков молодых правозащитников, которые сами себя называют «Командой правовой безопасности». «Мы не просто бесплатная юридическая контора, — говорит член координационного совета Молодежного правозащитного движения (МПД) Дмитрий Макаров. — Мы готовы делиться нашими знаниями и учить людей, готовых и желающих защищать себя самостоятельно». Правозащитная работа строится по двум основным направлениям: помочь конкретному пострадавшему и изменить практику. Не только вытащить из камеры незаконно задержанного, но и добиться того, чтобы, например, при задержании милиционеры перестали отбирать мобильные телефоны. «Милиция имеет право забирать только орудие, которым было совершено правонарушение, но не отбирать телефон», — говорит Дмитрий Макаров.
Макарову 26 лет, и правозащитой он начал заниматься, еще будучи студентом юрфака Орловского университета. «Сидел в общественной приемной, бабушек консультировал, — вспоминает Дмитрий. — Тогда, в начале 2000-х, правозащита была еще престижной профессией, уважаемой. Для многих это была возможность сделать карьеру. Ведь опыт работы в правозащитной организации — это не только юридические навыки, но и умение выстраивать горизонтальные связи между людьми, организационная работа. Многие потом уходили работать в корпорации». Макаров дает свое определение: правозащита — это попытка привести реальность к идеалу через правовые нормы. «Если хотите, это такая социальная алхимия», — говорит он.
Не социальной, а вполне политической алхимией пытается заниматься правозащитник Сергей Давидис. Он старше своих молодых коллег — ему уже 40. «В 1986-м я окончил школу, успел отслужить в армии и два года отучиться в институте, но потом Союз распался, и мы все так или иначе оказались втянуты в общественную деятельность, — вспоминает Давидис. — Уже в 90-е я жил обычной жизнью, учился, бизнесом занимался, но в начале 2000-х почувствовал, что маятник пошел в другую сторону и надо что-то делать. С началом второй чеченской кампании пришло это понимание». С пониманием пришла деятельность в Антивоенном клубе, вступление в общество «Мемориал», работа координатором «Союза солидарности с политзаключенными», а затем и политическая деятельность. На учредительном съезде демократического движения «Солидарность» Давидис вошел в бюро нового движения, обойдя многих более маститых и известных правозащитников.
Правозащита vs политика
«Дихотомия правозащита против политики хороша для уравновешенных демократий, — уверен Давидис. — У нас же авторитарная система, заточенная на подавление прав человека. Политические задачи сейчас приоритетны. Мы можем поддержать политзаключенных деньгами, посылками, письмами, пикетами и выступлениями, но повлиять на их судьбу крайне тяжело». Ниненко и Макаров с такой постановкой вопроса не согласны. «Правозащитник не должен заниматься политикой как борьбой за власть, — уверен Дмитрий Макаров. — Важны ценности, а не конкретный функционер. Проблема не во Владимире Путине или Дмитрии Медведеве. Любая власть будет стремиться нарушать права человека. Так проще управлять. В каждом из нас сидит маленький диктатор. Только в Путине он реализовался, а в оппозиционерах еще нет».
«Придя во власть, человек перестает быть правозащитником, — поддерживает его Иван Ниненко. — Исторический пример: когда Вацлав Гавел стал президентом, он сказал своим коллегам, чтобы теперь они его критиковали, потому что теперь он, как власть, будет нарушать человеческие права». Он приводит австрийский пример: там задержанный, выйдя с травмами из отделения полиции, пытался доказать, что травмы ему нанесли полицейские. Суд не поверил, пострадавший обратился в Европейский суд. «Решением Евросуда в Австрии была введена презумпция виновности, — рассказывает Ниненко. — После задержания всю ответственность за человека несут полицейские. Даже если он решит сам головой о стену биться в участке — это будет их вина, пока они не докажут обратного. Поэтому теперь большинство полицейских участков в Европе оснащены видеокамерами».
«В Кремле нас называют «оранжистами», оппозиционеры, напротив, клеймят «наймитами режима» — мы чужие и для тех и для других, — говорит Макаров. — Для Кремля — потому что постоянно критикуем власть. Для оппозиции — потому что не действуем по логике «чем хуже, тем лучше». Если власть делает что-то хорошее, ее надо хвалить за это. Оппозиция хочет, чтобы кипящий чайник взорвался на огне, а мы просверливаем в нем дырочки, чтобы выходил пар». При этом он утверждает, что в неприятии правозащитниками любой власти есть что-то близкое к анархизму.
Цели и результаты
Правозащитников часто обвиняют в донкихотстве. Однако им удается добиваться и реальных результатов. «После серии успешных судов в Центральном округе Москвы, например, почти удалось искоренить практику незаконных запретов на пикеты», — говорит Ниненко. «Это сложно заметить со стороны, если вы постоянно не внутри проблемы, но удалось добиться улучшения условий содержания заключенных в СИЗО, — утверждает Макаров. — Или вот другой пример: 15 февраля ГУВД согласовало и разрешило шествие в память Стаса Маркелова и Анастасии Бабуровой. Вы помните, когда в Москве проходили последний раз разрешенные шествия? Но ГУВД в переговорах с мэрией вдруг встало на нашу сторону, так почему бы не похвалить после этого ГУВД?» «В милиции на самом деле хватает вполне здравых людей, готовых к общению, — утверждает Ниненко. — Наша мечта: сменить милицейскую бляху с номером на бейджик с именем и фото, чтобы милиционер перестал быть анонимным. Практика показывает, что после этого поведение милиции сильно меняется». Мечта пока остается мечтой. Но они верят, что своего добьются.
