Инноград обреченный

 

Царь Петр был практиком, и этот дух практицизма создал систему ценностей в российском образовании, просуществовавшую весь XVIII век — преимущественное внимание уделялось наукам, связанным с промышленностью и военным делом: астрономии, минералогии, химии, географии. Модернизация флота и вооружения позволила выиграть Северную войну, на столетие с лишним превратив Россию в сильнейшую морскую державу.

Чужим умом

Петр задал вектор, в котором предстояло развиваться отечественной науке. Но у его стратегии имелось несколько врожденных пороков. Прежде всего упор был сделан на перенимание знаний у Европы: даже открывшаяся уже после смерти царя, в 1725 году, Российская академия наук имела целью не собственно научную, а именно образовательную деятельность. Академикам-иностранцам надлежало приготовить вос­­­­­питанников, которые могли бы со временем занять их место, причем царь требовал, чтобы ученики «были выбираемы из славянского народа, дабы могли удобнее русских учить». Эта стратегия была оправдана в начале XVIII века, но в дальнейшем она стала буксовать. Академия сумела привлечь крупных европейских ученых, в частности, великого математика Леонарда Эйлера, но собственных ученых такого же масштаба вырастить не сумела: на всем научном горизонте XVIII столетия возвышается только колоссальная фигура Михаила Ломоносова, а другие русские ученые — Татищев, Севергин, Щербатов — имели локальную известность.



Генсек Леонид Брежнев на международной выставке «Автоматизация-69». В 70–80-е началось катастрофическое отставание СССР от ведущих стран мира в развитии новых технологий

Научившись у Европы всему, чему только можно было, российский образованный класс должен был задуматься о собственной системе науки. Тут вскрылась еще одна проблема. В XVIII веке наукой мог заниматься только обеспеченный человек, причем не только в России, но и в Европе. Но если в Англии и Франции уже сформировался слой не обремененных финансовыми проблемами буржуа, которые к тому времени имели доступ к образованию (Дидро родился в семье ножовщика, Руссо — часовщика, Вольтер — чиновника), то в России третье сословие не имело не только денег, но и права на учебу. Ломоносов — редкий пример крестьянина, своим талантом проложившего путь к просвещению, провозвестник будущего слоя разночинцев. Для того чтобы появились новые кадры, требовались социальные перемены.

Еще один врожденный порок стратегии Петра заключался в том, что наука изначально была «нацпроектом», подконтрольным государству. Вплоть до конца XVIII века императоры не злоупотребляли своей властью над этой сферой. Но уже при Александре I власть начала вмешиваться в работу университетов, иногда самым варварским образом, опасаясь студенческого вольнодумства. Один из самых известных эпизодов этой «кураторской работы» связан с именем члена Главного управления училищ Михаила Магницкого, устроившего в 1819 году настоящий разгром в Казанском университете. Ретроград, лизоблюд и нечестный человек, он обвинил вверенный ему вуз в безбожном направлении преподавания и предложил... разрушить самое здание университета, чтобы раз и навсегда покончить с крамолой. Такая мера удивила Александра: император осадил Магницкого и посоветовал ему ограничиться реформами.

Но и здесь чиновник отличился: уволил почти половину профессоров, создал специальную «кафедру конституций», преподаватели которой обличали английский, французский и польский парламентаризм, ввел иезуитскую систему послушания студентов, требовал от профессоров признания верховенства Святого Писания над наукой и даже хотел упразднить и преподавание «развращающей умы» науки — философии, чему воспротивились даже самые благонамеренные профессора. Наконец, Магницкий заменил преподавание римского права византийским, как более соответствующим духу православия.

В результате Казанский университет превратился в настоящее посмешище для либерально мыслящей части общества. Встревоженный результатами бурной деятельности, новый император Николай I отправил в Казань комиссию. Вскрылась не только ужасающая ситуация с преподаванием предметов, но и колоссальная растрата казенных денег. Магницкий был отставлен от должности и навсегда потерял доверие двора.

Laisser faire

Впрочем, эта отставка лишь подчеркнула двойственность политики Николая I по отношению к науке и образованию. С одной стороны, царь понимал их важность: при Николае число студентов выросло вдвое, а российские профессора впервые стали численно преобладать над иностранными коллегами. Однако к концу правления императора перевесила другая чаша весов — подозрительное отношение к университетам: ведь профессора и студенты были наиболее просвещенной, а значит, либерально мыслящей частью общественности. В 1840-е годы в Киевском и Харьковском университетах обнаружили украинские и польские тайные общества. Это вызвало серию репрессий, и вновь пострадал Казанский университет: в 1845 году был отправлен в отставку его ректор, гениальный математик Николай Лобачевский. По горькой иронии, отставка, мотивированная состоянием здоровья Лобачевского, обернулась для здоровья ученого настоящей катастрофой: лишенный жалованья, обремененный долгами, он потерял зрение и лишь благодаря научному героизму сумел завершить труд всей жизни — книгу о неевклидовой геометрии.

Волна европейских революций, прокатившаяся по Европе в 1848–1849 годах, привела царя к решению упразднить учрежденное еще Ломоносовым и Шуваловым демократическое устройство университетов. Науку вновь сделали привилегией для дворян: квота на число студентов — не более 300 человек, введенная для всех университетов, кроме Московского, и повышение платы за обучение остановили поток разночинцев. Плачевная ситуация в науке и уровне развития страны ярко проявилась в Крымскую войну в 1853–1856 годах, когда Российская армия, вооруженная гладкоствольными ружьями и пушками, потерпела поражение от английских и французских войск, располагавших нарезным оружием.

Уроки из этого провала извлек Александр II, развернувший широкую реформу образования. Университетский устав 1863 года дал университетам широчайшую автономию. Именно во второй половине XIX века отечественная наука наконец вошла в большую семью науки европейской — на правах одного из самых славных ее членов. Она выдвинула на первое место медицину, биологию и химию: труды Ивана Сеченова «Рефлексы головного мозга» и «Физиология нервной системы», открытия в области бактериологии и эмбриологии, сделанные Ильей Мечниковым, Периодическая система элементов, открытая Дмитрием Менделеевым, результаты исследований физиологии растений, полученные Климентом Тимирязевым, пополнили копилку человеческого знания. Работы Пафнутия Чебышева, Софьи Ковалевской, Александра Бутлерова, Александра Столетова переводились на иностранные языки и служили отправными точками для развития целых направлений в математике, химии, физике.

Эффект от реформ Александра II был столь огромен, что его не перечеркнули даже реакционные меры его отца вроде «указа о кухаркиных детях» 1887 года, запрещающего поступление в гимназии детей простолюдинов. В целом XIX век показал: лучше всего наука в России развивалась, когда власть придерживалась принципа laisser faire — не мешала работе ученых идеологическими требованиями. Однако у науки того времени было одно важное отличие — исследования тогда не требовали таких капиталовложений, как сейчас: оборудование и эксперименты стоили относительно скромных денег. К началу ХХ века стало ясно: фундаментальные открытия уже невозможны для ученого-одиночки, исследования могут вестись только на основе солидного бюджета, а им располагает только государство. Но что же оно потребует взамен?

Тупик идеализма

Нельзя отрицать важность социального переворота, предпринятого большевиками, — уничтожение сословий и поголовная грамотность стали основой для советской науки. Однако именно в советскую эпоху началось беспрецедентное вмешательство идеологии в работу ученых.

Не случайно в разряд лженауки в сталинские времена угодили именно генетика и кибернетика. Генетика противоречила одному из центральных представлений советской этики и психологии — о том, что правильным воспитанием можно превратить простого обывателя в не ведающего пороков строителя коммунизма. Мы до сих пор расхлебываем последствия этого идеализма не только в сфере науки, но и в жизни общества в целом: например, пенитенциарные учреждения и по сей день именуют исправительными, создавая ложное впечатление, будто тюрьма занимается воспитанием. Что касается кибернетики, то она ставила человека в один ранг с любыми использующими обратную связь системами, будь то животные или автоматы; идеологам же хотелось видеть его сверхчеловеком, усилием воли побеждающим собственную физиологию и психологию. «Вот человек: жизнь уже покидает его, обескровленный мозг затухает; сознание его мутнеет. Но одна мысль держится несокрушимо до самого конца: «Разрешил ли я возложенную на меня задачу? Выполнил ли я свой долг?» И на этой мысли — силой исходящего от нее напряжения — держится и с нею кончается жизнь», говорилось в учебнике «Основы общей психологии», изданном в 1946 году. Автор вряд ли подозревал, что годом ранее такие же представления о психологии пропагандировались в империалистической Японии: газеты Страны восходящего солнца всерьез писали о мертвом (!) летчике, усилием воли сумевшем не только посадить самолет, но и принять рапорт у солдат.

Шарашкина контора

Точные науки в целом были свободнее от идеологем. Идеология не могла отрицать законов математики или физики — именно благодаря этим законам летали ракеты, ездили танки и плавали подводные лодки. Начиная с 30-х годов идеалом советской науки становится шарашка — «элитный» лагерь для инженерно-технических работников. В наши дни апологеты сталинизма приводят в пример величия советской науки Королева, Туполева, Стечкина, забывая упомянуть, что всех перечисленных конструкторов власть, перед тем как наградить, отправила в тюрьму. После смерти Сталина писатель Феликс Чуев поинтересовался у Молотова: за что сидели? И получил ответ: «Они ведь не поддерживали нас». Власть понимала, что имеющий широкий кругозор ученый не может быть к ней лоялен, и старалась превратить его в государственного раба, не имеющего никаких прав и работающего не ради благ, а только чтобы остаться в живых.

Примечательно, что у конструкторских бюро, где работали свободные люди, было много общего с шарашками: они создавались для решения конкретных задач, обычно связанных с военными нуждами. Это вело к тому, что теоретическая наука в областях, не касавшихся ВПК, развивалась слабо. А чиновникам АН СССР не всегда хватало прозорливости понять, что направление, которое сегодня не имеет практического применения, завтра может стать козырем в конкурентной борьбе. Так, делая акцент на полетах в космос, чиновники при этом упустили важное направление — электронику, без которой были невозможны новые компьютеры и коммуникации, что вело к стагнации той же аэрокосмической отрасли.

Эта проблема стала очевидной в 80-е годы, когда в США была принята программа СОИ, а в Японии проект «Компьютеры пятого поколения». Советские лидеры поняли, что в «звездных войнах» направляемые компьютерами баллистические ракеты окажутся на порядок эффективнее управляемых людьми. Спешно была собрана комиссия из отечественных специалистов по искусственному интеллекту, розданы крупные средства. Сотрудники пообещали создать свой аналог заокеанских суперкомпьютеров — и спокойно вернулись к... написанию шахматных программок, которым занимались уже несколько лет. При отсутствии контроля система шарашек выродилась в фарс.


Дмитрий Медведев показал приехавшему в Москву губернатору штата Калифорния Арнольду Шварценеггеру свое любимое детище — будущий инноград Сколково

Сейчас, когда правительство России говорит о модернизации и собирается создавать многочисленные «иннограды», в речах чиновников фигурируют уже хорошо знакомые любому историку идеи: пригласить иностранцев, давать денег только под прикладные проекты, научиться у Запада нано- и биотехнологиям. Увы, если за три века, прошедших от Петра I, России удалось получить собственных ученых мирового уровня, то адекватных методов и новых идей управления наукой у нас, похоже, так и не выработали.