Йорма Эло на репетиции перед премьерой
Танцевальный импорт. 4 ноября в «Стасике», как балетный люд фамильярно называет Музыкальный театр им. Станиславского и Немировича-Данченко, премьера — балет «Затачивая до остроты» на музыку Бибера и Вивальди в постановке мировой знаменитости — хореографа Йорма Эло. The New Times встретился с постановщиком
Йорма Эло, прежде танцовщик в Нидерландском театре танца и Кульберг-балете, сейчас — один из лучших хореографов мира, обитающий в Бостоне, стоит в репетиционном зале в позе индийского танцующего бога. Правая нога чуть согнута в колене; левая поднята, согнута в колене и занесена вперед и резко вбок. Эло не танцует — он просто стоит (ему так удобно) и смотрит утренний класс: ассистент ведет занятие, задавая комбинации, хореограф же внимательно вглядывается в то, как работает труппа. Весной, когда Эло приезжал для принятия решения — стоит ли подписывать контракт, он их уже видел; сейчас изучает более пристально, прикидывает, кому какая партия подойдет.
Что вы знали о московском театре до того, как вас пригласили на постановку?
Ничего.
Почему тогда приняли приглашение?
Я посмотрел труппу, и мне понравился уровень их мастерства.
«Затачивая до остроты» (Slice to sharp), что сейчас готовится в Музыкальном театре, вы впервые поставили четыре года назад в New York City Ballet. Отличается ли работа в NYCB от той, что вы делаете сегодня?
Основное отличие в том, что там балет был создан из ничего, а здесь мы переносим готовую технологию. В Нью-Йорке работа строилась совместно с танцовщиками, артист мог сказать: давайте в этом месте лучше сделаем так. А в Станиславском мы стараемся перенести стиль и методы, привести их в соответствие с конкретным танцовщиком.
Новый курс
Именно это — переносы, а не мировые премьеры — ставят в вину дирекции патриоты. Можете звать своих западных кумиров, пожалуйста, но пусть они сочинят для нас что-нибудь новенькое, а не повторяют уже сделанное. Конечно, любопытно (и престижно) заполучить эту самую мировую премьеру, но есть и аргумент против стремления к непременному эксклюзиву. Хореографы хай-класса (репутация, собственная труппа в распоряжении, стоящие в очереди на постановку другие театры) очень не любят сочинять что-то для «чужих». Переносить — да, пожалуйста, если труппа пристойного качества, а сочинять — нет. «Текст» творится на своих, до последнего сухожилия знакомых артистах, что читают тебя с полуслова и полувзгляда. Их можно мучить, вместе с ними сомневаться, менять поставленное и шлифовать до совершенства — поймут и не пойдут жаловаться в профсоюз на то, что слишком много работы. Поэтому уговорить хореографа на эксклюзив невероятно сложно. И если ты не хочешь копии — можешь остаться вообще без произведения живого гения. Так Большой театр лет пятнадцать вел переговоры с Иржи Килианом — и до сих пор в его репертуаре (впрочем, как и в репертуаре Мариинки) нет постановок одного из ведущих хореографов нашего времени.
А «Стасик» разговаривал о другом — и в конце прошлого сезона на Большой Дмитровке впервые станцевали «Шесть танцев» (дивную комедию, посвященную временам кринолинов и пудреных париков) и «Маленькую смерть» (ничего трагического — «Маленькой смертью» французы, как известно, называют оргазм — и ничего непристойного одновременно). Два этих сказочных балетика на музыку Моцарта, кстати, встают в программе в один вечер с балетом Эло.
Благодаря такой политике последние три года о театре Станиславского и Немировича-Данченко профессионалы говорят не меньше, чем о Большом и Мариинке. Пристрастно обсуждается новый курс дирекции. Ветераны полны скептицизма. Молодежь, периодически выезжающая работать за границу и представляющая себе актуальный репертуар главных театров Европы, говорит: «Мировой уровень, наконец-то».
По какому принципу вы выбирали танцовщиков для работы?
Это довольно сложный технически балет. Виртуозный. Поэтому артистов надо было выбирать не только с точки зрения красоты линий, но и чтобы они могли двигаться по-разному.
Есть ли вещи, которые нельзя простить артисту?
Если танцовщик не попадает в музыку, если он не чувствует музыку, тогда это трудно. Многие танцовщики прекрасно двигаются под счет, но они не обладают музыкальностью.
А что нельзя простить хореографу?
Может быть, то же самое. Если хореограф не любит музыку.
Острота и блеск
Американская пресса четыре года назад устроила Эло овацию — «Затачивая до остроты» получил отличные рецензии. Эло и до того любили — самая грозная дама в балетной критике Анн Киссельгоф (The New York Times; сейчас она, к радости многих невеликих балетмейстеров, уже ушла на пенсию) назвала обосновавшегося в Бостоне финна «талантом, достойным подражания». Но именно после «Слайса» («Затачивая до остроты») об Эло стали говорить как об одном из первой десятки сочинителей. Потому что воплотил мечты балетоманов: сделал современный спектакль, используя совершенно классическую лексику. На сцене никто не ползал и не мастурбировал (старожилы Большого не забудут гастроль Яна Фабра: происходило именно это, девушка располагалась фронтально к залу). Под микст из Вивальди и фон Бибера артисты летали над сценой, пуанты врезались в пол блистательным алмазом, танцевальные диалоги были невесомы (без тяжких «переживаний», любимых отечественными сочинителями), но содержательны. Балет как умное торжество — радость для поклонников жанра, уже почти привыкших к тому, что спектакль бывает или умным, или веселым.
Йорма Эло родился в 1961 году. Учился в Финской национальной балетной школе, стажировался в Академии русского балета в Петербурге. В качестве танцовщика работал в Финском национальном балете, Кульберг-балете (Швеция), Нидерландском театре танца, где и сделал первые постановки. Ставил спектакли для Норвежского, Финского, Базельского, Датского Королевского балета, для New York City Ballet, American Ballet Theatre, Балета Сан-Франциско и др.
С 2005 года — хореограф Бостонского балета.
Может быть, то же самое. Если хореограф не любит музыку.
