Вырвавшийся на свободу Серебренников вместе с десятью латышскими артистами заперся в средневековом замке, где в течение двух недель и сочинял свое наглое вольнодумство на заданную Гоголем тему. «Мертвые души», как известно, Гоголь написал в Риме. Взгляд на Русь из-за стен ее бывшей колонии оказался не менее радикален. Герои говорят на латышском, но поют на русском — композитор Александр Маноцков написал для спектакля семь зонгов на тексты лирических отступлений Гоголя. Получились по-брехтовски вызывающие вокальные новеллы, исполненные артистами под аккомпанемент живых инструментов — пианино, виолончели и ударных. Песни остаются в памяти. Говорят, их насвистывал даже сам Раймонд Паулс на премьере в Риге. Сценографию для спектакля и костюмы придумал сам Кирилл Серебренников. Сочинительская режиссура без оглядки на «можно» и «нельзя» — лучшее, что может предложить современный театр. Если он свободен от предрассудков.
Гробы российского производства Чичикову явно не по размеру
Русь загробная
Нет никаких бескрайних дорог и бойко позвякивающих «троек», нет ни маниловских райских кущ, ни роскошных обедов у Собакевичей, ни губернаторской дочки в свадебном убранстве. Русь у Серебренникова — это фанерный ящик со скошенными углами, а проще говоря — свежевыструганный гроб. В подобных гробах обычно оказываются герои триллеров и, изнемогая от удушья, истерично щелкают зажигалкой в поисках выхода.
В отличие от триллеров в этом «гробу» давно и вольготно живут люди — немногословные мужики в майках-алкоголичках, которые приспособили затхлое пространство под гараж и вот катают себе туда-сюда автомобильные покрышки, на них же разливают по стаканам водку, ими же, покрышками, и закусывают, методично отрезая от них острым ножичком кусочки черной резины.
Мужикам здесь хорошо. Хорошо — без окон, без дверей, без неба, без леса, без речки, без соловьев, без солнца, без дождя, воздуха, без воли. Провалившийся в загробную коробку Чичиков долго примеряется к высоте и ширине, буквально втискивает себя в это узкое пространство и так, в полускрюченном состоянии, запускает свою гениальную, как ему кажется, авантюру по скупке мертвых душ. Увлеченный собственной изобретательностью, он не замечает очевидного: обитатели деревянного подземелья разыгрывают перед ним свой спектакль и, подобно гоголевским игрокам, виртуозно заманивают чужака в свои бесовские сети, не давая ему опомниться.
Изможденный к финалу Чичиков в отчаянии выпрыгивает в окно (знать бы, кто предусмотрительно его прорубил в этом склепе?) и бежит, не оглядываясь, от этой мрачной затягивающей норы.
Свадьба Чичикова кончилась кошмаром: вместо губернаторской дочки ему подсунули Ноздрева
Между дыбой и псарней
За два с половиной часа Чичиков пройдет все круги местного ада, прикидывающегося раем для деловых и предприимчивых аферистов. Роли расписаны как по нотам: от сладкой парочки Маниловых с их дебильными детками-гопниками с античными именами до сумасшедшего некрофила Плюшкина, смердящего существа в обносках, колдующего над трупами, любовно уложенными штабелями прямо в столовой. Чета Собакевичей устроит Чичикову допрос с пристрастием и применением пыток — тут же в кабинете Собакевич вынет из ящика стола пухлую папку с протоколами и резко направит гостю в лицо настольную лампу. Рядом его улыбчивая супруга будет зазывно готовить пыточную дыбу. В страхе Чичиков бросится в тут же расположенный гальюн, вырвав из услужливых рук пачку мятых советских газет.
Ноздрев предстанет в приспущенных несвежих трениках, с голым вываливающимся животом и в сопровождении лающих псов (полуголых мужиков в солдатских кальсонах и собачьих масках, скрывающих лица). Цепные псы будут весело и зло кружить вокруг Чичикова, угрожающе скалиться и бесстыдно тереться о его колени. Вырваться из ноздревской псарни можно только ценой покупки отменного жеребца, чей череп гордо продемонстрирует захлебывающийся своим всесилием хозяин. Ноздрев говорит с лающим акцентом, на голове у него — откуда-то взявшаяся тюбетейка, на голом теле болтается нестираный длинный шарф, в руке — пистолет. У Ноздрева наглый бесстыдный взгляд и блуждающая улыбка Рамзана Кадырова. Он единственный, кто свою мертвечину никому не сдаст. Сам загонит. Он единственный, от кого не убежишь. Именно Ноздрев явится к Чичикову на свадьбу в образе дьявольской невесты, почти «панночки», и «одарит» оцепеневшего от ужаса жениха долгим вампирским поцелуем.
Персонажи «Мертвых душ» затягивают Чичикова в свой бесовский спектакль
Игра со жмуриками
Десять актеров, играющих в спектакле и мужчин, и женщин, и лошадей, и собак, и детей, делают это с каким-то злым азартом, обозначая переход из одной роли в другую лишь деталями одежды и оставаясь при этом совершенно бесполыми, бестелесными. Бабье царство Коробочки Серебренников рисует, как остров сирен, зазывающих в пухлые перины случайно встреченных прохожих. Тетки, бабки, приживалки в нелепых чепцах и бесформенных юбках обступают Чичикова, как одуревшие без ласки заключенные в женской зоне, истерично раздевают его до трусов и похотливо теребят детали его одежды, любовно разглаживая на коленях то рубашку, то брюки, то пиджак, то носки. Перечисление умерших крестьян превращается в бесконечный бабий вой, и от этого кладбищенского кошмара становится не по себе.
Затеяв опасную игру с мертвяками, Чичиков не замечает, как сам становится мертвецом. Его одинокий банкет в честь скупленных жмуриков больше похож на сумасшедший бал с тенями, где в роли потусторонних гостей выступают прозрачные пластиковые стаканчики, которые он наполняет вином, как кровью, и торопливо расставляет их на длинном деревянном столе.
«Русь, чего ты хочешь от меня?» — устало запоют герои спектакля, расположившись на своих черных покрышках. И этот вопрос, заданный на чистом русском языке, как и положено, останется без ответа. Тем более что окончание этой цитаты мы тоже помним: «Русь, чего ты хочешь от меня? — спрашивал Гоголь. — Какая непостижимая связь таится между нами?» По Серебренникову связь очевидна — та, что связывает мир живых с миром мертвых. Та, от которой вечно хочется освободиться, но от которой не освободиться никогда.
