Художник Сергей Бархин выстроил на сцене желтый дом, в котором мечется Поприщин (Алексей Девотченко)
Желтый дом в масштабе страны. Режиссер Кама Гинкас, актер Алексей Девотченко и художник Сергей Бархин придумали спектакль, эхом отражающий реальность сегодняшней жизни и отторгающий ее основную ценность — умение служить. Бунт в департаменте, устроенный героем Гоголя и Московским ТЮЗом, обрел характер настоящего восстания
Чего в этом спектакле нет, так это темы «маленького человека», вызывающей тошнотворный рефлекс еще со школьных времен. Все эти сгорбленные человечки с плаксивыми сморщенными личиками, неопределенного пола и возраста, по идее, должны были вызывать у нас снисходительную жалость. Советские школьники послушно описывали задушенных самодержавием мелких людишек, которые — увы! — так и не дожили до светлых революционных времен.
Честь безумцу
Отдав роль Поприщина Алексею Девотченко, Гинкас подписал «маленькому человеку» приговор и вытащил на суд современников личность неординарную, сильную и даже героическую. Драматическая история безумия главного героя, убежденного в своей избранности, но вынужденного прозябать в пыльном департаменте и чинить перья для своего начальника, в версии Московского ТЮЗа стала историей освобождения человеческой души от оков общепринятых норм и условностей. И платы за это освобождение. Вечный спор о природе безумия и его относительности кончается диалектическими вопросами: кто более безумен — сидящий на цепи или сажающий на цепь? Кто из них более свободен? И не является ли мир, открывшийся безумцу, той настоящей правдой, которую ищет человечество? И не безумно ли само человечество, принимая как норму установившийся миропорядок, основанный на страхе одних, лжи других, холуйстве и чинопочитании третьих?
Дом сумасшедших
Художник спектакля Сергей Бархин выстроил на сцене буквально желтый дом — с кричащими желтыми стенами, желтыми железными дверями, желтыми глухими коробками вместо окон и желтой пожарной лестницей, по которой Поприщин, как раненый зверь, карабкается в поисках своей Луны, на которую завтра в семь часов сядет Земля. Замкнутое желтое пространство то внезапно озаряется яркими вспышками, то погружается в беспросветную тьму. В голове у Поприщина взрываются то женский крик, то звон колокольчиков — как предвестники «высокой болезни». Перед его глазами неожиданно возникают видения: балерины в розовых пачках, буднично жующие бутерброды с сыром, дворник с перевязанной щекой и корявой метлой в руках. И вальс, безумный вальс «Сказки венского леса», вихрем врывающийся в его раскаленный от осознания всеобщей несправедливости мозг. Никогда еще бравурное произведение Штрауса не звучало столь раздражающе мажорно, как пошлый гимн самодовольного сытого мира. Впрочем, мир за желтыми стенами авторы выстраивают вполне конкретный, узнаваемый. А иначе откуда в руках у Поприщина возникают портреты «певцов» истории — Путина, Медведева, Аллы Пугачевой, Максима Галкина, пышногрудых красавиц с бесстыдно раздвинутыми ногами? Украденные из собачьей корзинки письма — это смятые страницы «Коммерсанта» 2010 года, которые сгорающий от ревности титулярный советник тщательно изучает под светом железной лампы на длинном жирном шнуре. Строчки Гоголя перемешиваются с текстами последних новостей — мелькают фамилии российских губернаторов, правительственных чиновников, названия современных корпораций. Самодельная королевская мантия Поприщина пестрит полосами из «желтой» прессы — время проходит через его тело, как электрический разряд, взрывая его изнутри.
Никакого числа
 |
|
Поприщин во всеобщем сумасшедшем доме сидит
|
«Собака может говорить!!!» — восторженно вопит Поприщин, услышав в собачьем лае внятную человеческую речь. «Ши-ро-ка стра-на моя род-ная, — декламирует он щенячьим фальцетом и добавляет лукаво: — Ав-ав!» Вот Поприщин наблюдает за тем, как дочка начальника выходит из кареты, — и лицо его преображается, светится влюбленностью. Вот он неловко подбирает упавший из ее руки платок и несется с ним через сцену, держа его перед собой, как факел. «Амбра! — торжествующе кричит он, — совершенная амбра!» И кажется, что аромат роскошных генеральских духов разливается по всему залу. Вот, захлебываясь, читает переписку двух собачек, натыкается на собственное определение «черепаха в мешке» и замирает потрясенно: «О ком это?»
Ошейник и клетка
Чем ближе Поприщин продвигается к своему безумию, чем бессмысленнее даты в его записках, тем свободнее и яснее становится у него в голове. Этот мучительный процесс отторжения от общего гула, вычленения себя из гудящей толкотни мира Девотченко играет, как отдельную музыкальную партию — очень тонко, очень подробно, очень выпукло.
Чем ближе финал, тем свободнее становится и артист, и его герой. Проход в газетной мантии венчает этот путь и ставит нас перед главным открытием спектакля. Нет, главное не в том, что «король этот — я», и даже не в том, что Испания и Китай — это одна земля. Главное — что «мозг приносится ветром со стороны Каспийского моря». И этот вывод, четко и внятно объявленный Поприщиным прямо в зал, вдруг все ставит на свои места. И Путина с Медведевым, и Штрауса, и балерин с сыром, и говорящих собачек, и французских магометан...
То, что за этим открытием непременно последуют ошейник и клетка, можно не сомневаться. Загнанный в желтую полку на желтой стене, словно висящей между земной суетой и вожделенным небесным покоем, Поприщин прорыдает свои последние слова: «Матушка, пожалей о своем больном дитятке!..» И тут же всю сцену, превращенную в огромный экран, накроет кричащий ад цивилизации, в котором смешаются падающие с небоскребов люди, взорванные дома, полуголые стриптизерши и лоснящиеся олигархи. И кажется, что где-то промелькнет и счастливый Путин с микрофоном, тщательно выводящий узкими белыми губами: I found my thrill on blueberry hill…
Но нет, показалось. Это у «алжирского дея под самым носом — шишка…»
