27 декабря. Москва, Хамовнический суд.
«Хамсуд» — так уже давно окрестили этот районный суд Москвы, расположенный в 7-м Ростовском переулке, блогеры. Почти два года казалось – несправедливо. И его председатель, и приставы, и вымытые коридоры в течение этих без малого двух лет, что шел процесс, оставляли значительно лучшее впечатление. Но не сегодня.
Антураж
27 декабря все в 7-м Ростовском переулке — и на самой улице, и возле дверей суда, и внутри его — как будто взялось доказывать правоту блогеров.
9.50. Двери суда взяты в плотное кольцо журналистов: в зал пропустили лишь камеры и фотокорреспондентов, вся пишущая пресса, включая информагентства — свои и зарубежные, стоит на улице. Дверь охраняют спецназовцы Службы приставов. Они не церемонятся. Когда правозащитник Лев Пономарев попробовал войти в здание суда, его, как котенка, выкинули обратно на улицу за шкирку.
«Сударыня, — обращается к автору, стоявшей у него за спиной, спецназовец в чине капитана,— жаль, что мы не встретились с вами в горах Северного Кавказа…» Почему в горах Северного Кавказа? Почему ему жаль? Бритый затылок, круглая голова с черной шапочкой на самой макушке, красные от холода уши и совершенно белесое лицо. Плюс черная форма и черные высокие ботинки – встретила бы на улице, приняла бы за скинхеда. Он лыбится. «В своих там, что ли, научился стрелять?» — реагирует кто-то из несколько обалдевших коллег.
Очевидно, от этой выходки спецназовца стало не по себе и судебному приставу, стоявшему прямо около двери: «Не отходите, сейчас будем пускать пишущую прессу».
Пишущая пресса меж тем слала эсэмэски г-же Усачевой, пресс-секретарю суда. К тому времени уже стало известно: трансляции в зал для журналистов почему-то не будет. А значит, большая часть коллег так и останется стоять на улице, среди митингующих, которые заполнили переулок.
«Пропустить 9–10 журналистов», — произносит наконец милицейская рация. Проходим. Мимо нас спускаются со штативами и камерами телевизионщики — они разгорячены, как будто вышли из парной.
Зал битком, хотя и нет привычной группы поддержки Ходорковского — их так и не пропустили.
На первой скамейке, как всегда, сидят родители Ходорковского — Марина Филипповна и Борис Моисеевич. Позади них — жена Ходорковского Инна — с краю, ее подруга, потом дочь Настя.
Слева, перед «аквариумом», как всегда шеренга адвокатов: трое — Платона Лебедева, ближе к судейской трибуне, пятеро – Михаила Ходорковского. Перед Кариной Москаленко — она в торце адвокатского стола — стоит компьютер, на коленях у нее IPAD плюс она еще читает и пишет эсэмэски в телефон. За спиной у Вадима Клювганта, сидящего посередине защитной шеренги, — узкое, прямоугольное окошко в «аквариум» с открытой дверцей, весьма напоминающее камерный пищеприемник: через него обвиняемые передают бумажки адвокатам, а те им — ответы.
Ходорковский пишет на желтых отрывных страничках, Лебедев — на обычных белых листах. У Платона Лебедева на коленях большая толстая книжка — в ближайшие часы он то и дело будет приниматься ее читать. Лебедев, как всегда, в белой спортивной куртке и синих штанах.
Ходорковский — в черном, роба не роба, но что-то вроде того. По правую руку от него — простенький журнальный столик: на нем папки и какие-то записи.
«Именем Российской Федерации»
10: 40. «Встать, суд идет!» Вошел. Разрешили сесть. Судья Данилкин тут же упирается в лежащую перед ним стопку бумаг — 200–300 листов, на глаз трудно определить. По левую руку от него — секретарь суда: лицо этой молодой женщины скрыто компьютером, но и когда она встает, лицо ничего не выражает. Вообще ничего, интереса в том числе. Трое прокуроров по правую руку от судьи. Выглядят они вполне довольными, во всяком случае на лице прокурора Лахтина нет того раздражения, которым оно было отмечено в ходе прений.
Судья Данилкин начинает читать приговор: «Именем Российской Федерации...» — говорит он. Началось оглашение установочной части приговора, то есть того, что суд считает доказанным в ходе процесса. Читает судья, не поднимая глаз, быстрой скороговоркой, проглатывая окончания слов — так, что с большим трудом можно разобрать, что же он говорит.
С улицы тем временем доносится «Свободу, свободу!», через несколько минут «Позор! Позор!» — становится ясно: там начали «винтить». Чуть позже: «Засранцы! Засранцы!» — как потом оказалось, это толпа скандировала, когда ОМОН стаскивал с заснеженного холмика напротив суда какую-то бабушку с палочкой (см. видео на этой странице).
Судья Данилкин произносит какие-то цифры — то миллионы, то миллиарды, говорит «номера», наконец удается разобрать: «для фиктивной реализации нефти», потом через пару цифр «фиктивная собственность», потом «хищение нефти путем присвоения»… Адвокаты разом мрачнеют. Платон Лебедев, прикрываясь рукой, смеется. Смеется и Ходорковский. Смеется нервно, что-то пытается сказать губами. Но уже и так ясно: оправдательного приговора, которого требовали адвокаты, не будет; возвращения дела в прокуратуру на доследование, на что рассчитывали оптимисты, тоже не будет.
Судья Данилкин признал главный абсурд этого процесса: что подсудимые сами у себя украли нефть «в составе организованной группы, которую возглавил Ходорковский».
И еще становится очевидным: судья читает не свой приговор — обвинительное заключение, в самом начале процесса представленное прокурорами. Кто-то из журналистов потом напишет в твиттере: «вот он читает страницу 80 обвинения», а вот «пошла 108-я»…
«По приговору получается, что за год у Томскнефти» похищено 13 млн тонн нефти, а она столько в год ни разу не добыла!» — комментирует для The New Times адвокат Ходорковского Вадим Клювгант.
«В 2002 году Ходорковский и Лебедев продолжили хищение чужого имущества», — опять удается разобрать из речитатива судьи Данилкина.
«Все. Он все установил, — шепотом произносит адвокат Карина Москаленко. — Можно отсюда идти. Все».
Марина Филипповна неотрывно смотрит на сына. Ее глаза почти плачут. А Ходорковский смотрит в себя. Он уже не смеется. О чем он думает? О том, что ему предстоит? Сколько лет еще сидеть? Как это пережить? Выйдет ли он когда-нибудь на свободу?
Перевыполнение плана
В 13.00 судья Данилкин наконец отчетливо произносит: «...перерыв на 10 минут». Потом поправляется: «Перерыв на 10–15 минут».
Адвокат Лебедева Константин Ривкин выходит в коридор, он, мало сказать, обескуражен: «Это черт знает что… Судья называет цифру 882 млрд рублей (объем похищенной нефти с 1998-го по 2003 год, которую изначально инкриминировало обвинение. — The New Times), тогда как сами прокуроры в конце процесса снизили ее до 824 млрд!»
«Теперь Грефа с Христенко надо привлекать за лжесвидетельствование», — бросает кто-то из окружившей его толпы.
И действительно, в июне 2010 года нынешний глава Сбербанка, а в начале 2000-х министр экономики Герман Греф в ответ на прямой вопрос адвоката о том, мог ли он не знать, если бы были похищены такие объемы нефти, и поступали ли к нему какие-либо данные о хищениях, ответил однозначно: «Нет».
А Виктор Христенко, который в те же годы в ранге вице-премьера отвечал в правительстве за «нефтянку», сообщил на допросе в Хамовническом суде, что «добычные компании не могут на выходе иметь цену, равную цене нефти в Роттердаме» (то есть там, где она продается, после того как проделала путь из Сибири в Европу). Однако в приговоре судья Данилкин вновь говорил о ценах Роттердама, тогда как «даже прокуроры в конце процесса стали упоминать цены на таможне»,— говорит адвокат Клювгант.
Вопрос: что же такое было сказано судье Данилкину, какие аргументы и от кого услышал он в период от окончания прений 2 ноября до этого дня, 27 декабря? Что заставило его базировать свой приговор на обвинительном заключении прокуроров? Выступление национального лидера в ходе телеобщения с народом 16 декабря (напомним, изначально оглашение приговора было намечено на 15 декабря, но затем перенесено на 27-е)? Или же приговор ему был известен заранее, еще до начала процесса?
«Это заведомо неправосудный приговор несвободного суда, — заключил адвокат Клювгант. — Это преступление».
Жене тут не место
После перерыва зал судебного заседания кажется как-то странно пустым. По какой-то причине приставы не пустили в зал большинство журналистов. Они, стоявшие во время перерыва на лестнице между 2-м и 3-м этажами, оказались опоздавшими. «Прекратить базарить!» — рычит на них немолодой спецназовец в красном берете ФСИНа и с наградными планками на груди, закрывая за собой дверь. Людей в форме сегодня в зале значительно больше, чем обычно (пятеро в форме МВД, семеро в черной форме: судебные приставы, спецназовцы, сотрудники ФСИНа, которые отличаются лишь беретами), и звания повыше: милицейский полковник, подполковник в одном ряду с сержантами возле «аквариума».
Судья Данилкин продолжает читать приговор и все в той же манере: пономарьской скороговоркой, из которой бесконечно выскакивают какие-то огромные цифры. Перед прокурором Лахтиным лежит том дела — кажется, что он проверяет, насколько точно судья переписал текст.
Все трое прокуроров по-прежнему в отличном расположении духа.
Теперь через слова проскакивает «организованная группа», «в составе организованной группы», группа, возглавляемая Ходорковским», «действуя по указанию Ходорковского»...
На скамейке о чем-то тихо переговаривается жена Ходорковского с подругой. Вдруг к ним подходит пристав, стоявший за спиной у прокуроров: «Выйдите из зала». Инна Ходорковская удивленно поднимает глаза. В зале никто ничего не понимает. Данилкин не поднимает глаз. К Ходорковской подходит второй пристав: «Покиньте зал». Кажется, сейчас они подхватят ее под руки и выволокут из зала. Она встает, за ней поднимается и дочь Настя, и они выходят.
Корреспондент The New Times смотрит на Ходорковского: его лицо ничего не выражает. Он даже не поднял глаз. Он готов ко всему. Абсолютно ко всему.
15: 50. После обеденного перерыва в речитативе судьи Данилкина появляется слово «легализация» — «легализация доходов от похищенной нефти». В просторечии — отмывание денег. Похоже, что приговор выходит на большой срок. Прокуроры просили 14 лет. Данилкин и тут пойдет на перевыполнение плана?
Все-таки что такое сказали Данилкину после 2 декабря? Угрожали? Обещали, как принято у нас, что будут проблемы у детей?
Вот в его речитативе проскакивают «похищенные нефтепродукты», потом «похищенные средства» и снова — точь-в-точь калька с обвинения. Или судья это делает специально, чтобы всем было понятно, что это не его приговор? Что это то, что его заставили написать? Кто знает, но в историю судья Данилкин войдет именно этим текстом, и от этого ему уже никогда не отмыться.
В 18.45 судья завершил заседание. Завтра все начнется сначала и повторится, как вчера. Скорее всего, окончательный вердикт будет объявлен уже в среду, 29 декабря. Вопрос один: сколько лет?
Комментарий Михаила Ходорковского — The New Times, 27 декабря, зал Хамовнического суда:
«Медведев (в пятницу, в интервью руководителям телеканалов) просил сообщить, кто совершает аналогичные действия. И, мол, если их не привлекут к ответственности, то тогда это избирательное правосудие.
(Напомним, глава НТВ В. Кулистиков в своем вопросе главе государства сказал: «Все бизнесмены творят примерно то, в чем обвиняют Ходорковского. Но «паяют» все только ему, да еще его подельнику Лебедеву. Скажите, пожалуйста, не слишком ли жестко жернова нашей судебной системы перемалывают судьбы этих людей?»
Президент ответил: «Если есть доказательства того, что и другие лица совершали сходные преступления, то тогда где эта база? /…/ Мне бы хотелось, чтобы ее достали, принесли и сказали (мне ли, допустим, или Генеральному прокурору, что, наверное, правильнее по понятным причинам), есть доказательства того, что такие-то крупные бизнесмены, представители нашего бизнеса совершали такие-то преступления. Давайте дадим этому ход. И если в этом случае никакого движения не будет, тогда Вы правы, тогда это избирательное правосудие». — The New Times)
Судья решил, — продолжает Ходорковский, — что хищение — это когда в России, в Тюменской области, одна цена, а зарубежным покупателям (в Роттердаме) — другая.
Я член совета директоров ЮКОСа, а Медведев — председатель СД (совета директоров) Газпрома.
Цена покупки Газпромом нефти в России примерно в 10 раз ниже цены экспортной поставки.
Доказательства — у самого Медведева. Надеюсь, председатель СД цены помнит. Не стыдно?»
