Ротвейлер Дарвина

Рене Магритт. «Русалка». В подходе к науке Ричарду Докинзу близко определение, данное знаменитым бельгийским художником сюрреализму: «реальность, освобожденная от банального смысла»

Британский биолог Томас Гексли, страстный защитник эволюционной теории, когда-то назвал сам себя «бульдогом Дарвина». Веком позже англоязычная пресса прозвала еще более темпераментного полемиста по имени Ричард Докинз «ротвейлером Дарвина». Энергичный, въедливый, не склонный к компромиссам, а временами попросту агрессивный — прозвище он заслужил по праву.

Книга Докинза «Эгоистичный ген» стала событием для всех, кто интересовался биологией. Его предпоследняя книга «Бог как иллюзия» и вовсе произвела фурор: ее ругали православные, ею восторгались атеисты, увлеченно пересказывали френдам блогеры-тысячники... «Расширенный фенотип. Длинная рука гена», как и другую книгу Докинза «Эгоистичный ген», часто называют его главными трудами. Сейчас в работе еще несколько переводов его книг: весной выйдет «Величайшее шоу на Земле: доказательства эволюции», а осенью — «Слепой часовщик» и «Служитель дьявола».

Ричард Докинз родился в 1941 году в Найроби, столице Кении. Родители его вернулись в Великобританию, когда ему было восемь лет. В Оксфорде Докинз учился у лауреата Нобелевской премии Николааса Тинбергена. Тинберген был одним из тех, кто начал изучать поведение животных с дарвинистских позиций. Скажем, брачные ритуалы у птиц возникают под действием естественного отбора и передаются по наследству так же, как форма клюва или расцветка оперения. Эволюция формирует и сложные стратегии поведения, например, связанные с помощью сородичам или отказом помогать.

Эта тема стала одной из важнейших для Докинза: власть генов простирается шире, чем мы привыкли думать. Не только острота зубов и расцветка шкуры, но и агрессия при виде противника, забота о детенышах, форма гнезда птицы или плотины, построенной бобром, — все это проявление генов, тот самый «расширенный фенотип»**Фенотип — совокупность признаков, присущих особи, которые формируются на основе генотипа, то есть совокупности генов..

Однако среди наследуемых свойств есть и такие, которые невыгодны самому организму. Поиск партнера сопряжен с опасностью, выхаживание потомства истощает родителей. Птица, которая издает тревожный крик при виде хищника, спасает других, но сама подвергается большему риску. Наконец, старение и смерть тоже запрограммированы генетически, а это уж точно не на пользу индивиду.

Все эти странности, по Докинзу, получают объяснение, если рассматривать отбор не на уровне индивидов, а на уровне генов. Это самим генам необходимо, чтобы животные «снимали с них копии», размножаясь, чего бы это ни стоило. Генам нужно, чтобы сохранялись их копии в других телах. Генам может быть выгодно, чтобы старые копии вовремя уходили со сцены.

„ 

Гены могут «заставлять» организм оказывать помощь другим носителям того же гена — этим объясняются альтруистические поступки, за которыми не следует вознаграждение

На заре эволюции единицей отбора мог быть почти чистый ген. Белково-нуклеиновые молекулярные комплексы, отдаленно похожие на современные вирусы, соревновались в умении самокопирования, сражались за ресурсы «первичного бульона», пожирали друг друга или объединялись. В какой-то момент генные альянсы породили клетку, отгородившись оболочкой от внешней среды, и дальнейшее соревнование продолжилось на уровне клеток. Клетки дали начало многоклеточным организмам. Однако в основе всего остались гены, которые строят себе все более сложные «машины выживания», то есть наши с вами тела. Гены управляют всеми характеристиками этих машин, скорее преследуя собственные интересы, чем заботясь о благе «громадных неуклюжих роботов». А при образовании половых клеток и оплодотворении гены покидают старые тела, образуя новые продуктивные комбинации.

Не нужно приписывать генам разум, коварство, эгоизм, говорит Докинз, это не более чем метафоры. Но при таком подходе очевидно, что гены должны иногда действовать против интересов «хозяина». Гены могут «заставлять» организм оказывать помощь другим носителям того же гена, пусть даже не кровным родственникам — этим объясняются альтруистические поступки, за которыми не следует вознаграждение.

Тот же принцип копирования и конкуренции элементарных единиц информации Докинз применил к развитию человеческой культуры и назвал эту элементарную единицу «мем». Мемом может быть что угодно: анекдот, стихотворение, теорема, кулинарный рецепт, описание изобретения, лозунг политической партии. Мемы, как и гены, используют различные стратегии в конкурентной борьбе. Одни распространяются среди людей, потому что полезны, другие — потому что привлекательны (впрочем, эволюционисты могут со вкусом рассуждать и о том, какие необходимые для выживания реакции стоят за восприятием прекрасного). Третьи же — мозговые паразиты, подобие компьютерных вирусов — притворяются полезными либо эксплуатируют механизмы, предназначенные для иных целей. Типичные примеры — «письма счастья», обещающие награды тем, кто их скопирует, и страшные кары тем, кто выбросит; рекламные трюки, привязчивые стишки вроде того, что описал Альфред Бестер в «Человеке без лица».

«Комплексами паразитических мемов» Докинз называет религиозные учения. Этот мозговой вирус использует доверие к авторитетам (весьма полезный признак: первобытные дети, не склонные слушаться старших, потомства не оставили). Любая религия сочетает в себе идеи награды для последователей и наказания для ослушников, интуитивно привлекательные идеи справедливости, изменения мира и человека к лучшему, необходимость обращения неверных (то есть копирования религиозного мема). А цементирует весь комплекс требование отказа от поиска доказательств: вера — добродетель, сомнение — грех. Об этом Докинз не устает говорить никогда, и это главная тема его последних книг.

Одна из статей сборника «Служитель дьявола» целиком посвящена паразитическим мемам. В этой статье он объясняет, почему нельзя считать мозговым вирусом научную теорию. Хотя некое научное направление может быть более модным, чем другие, любая научная теория поверяется логикой и получает широкое распространение только тогда, когда ее истинность признана независимыми экспертами. Однако в другой статье Докинз рассказывает о своей находке в интернете: «Есть даже новая религия (надеюсь, это шутка), называемая Церковь Вируса, имеющая собственный список грехов и добродетелей, и собственного патрона — святого Чарльза Дарвина... К своему ужасу, я нашел там ссылки на «святого Докинза».

Основатели Церкви Вируса, скорее всего, действительно пошутили, но доля правды в шутке есть. Как только научная идея выходит в массы, она начинает копироваться по тем же законам, что любой мем. Людей, которые предоставляют убежище этому мему в своей голове, редко интересуют математические модели и строгие доказательства — они руководствуются эмоциональными резонами. Такими, например, как восхищение смелостью и остроумием автора, неприязнь к Церкви или иным авторитетам.

Ученые-эволюционисты относятся к Докинзу по-разному: некоторые — одобрительно и даже восторженно, но многие — скептически. И дело не только в том, что, мол, серьезному ученому неприлично писать популярные книжки и выступать с призывами арестовать римского папу за покровительство педофилам (хотя и в этом тоже). Идея «геноцентрической» эволюции многим представляется редукционистской и чересчур радикальной. Оппонентами Докинза в разное время были знаменитый эволюционист и палеонтолог Стивен Гулд, отец социобиологии Эдвард Уилсон. С другой стороны, сам факт, что с автором популярных книг ученые ведут серьезные споры и не всегда могут его переспорить — не есть ли признание заслуг?