Интересно наблюдать за студентами, которые смотрят телевизионную программу десятилетней или двадцатилетней давности. По пути, конечно, можно с привычной уже грустью отметить про себя, что большинство из них не знает, кто такой Вышинский или что происходило в Москве в 1991 году.
Нынешним двадцатилетним совершенно неведомы телевизионные победы, обретения и драмы 90-х, и им очень трудно объяснить, чем телевидение «лихого» десятилетия отличается от телевидения десятилетия «стабильности» или от «оттепели». Это поколение узнает про «Взгляд», телемосты, «600 секунд» и «Пресс-клуб» из лекций и архивных записей. Когда вышел первый выпуск «Вестей» и в эфире покатился зеленый горошек НТВ, нынешние первокурсники только родились.
Сегодня уже даже их родители стали забывать, с какой страстью чуть больше десятка лет — с 1987-го по 2000-й — страна смотрела телевизор. Он был разным, как и полагается телевидению, отразившему несколько исторических пластов: разрушение империи, демократический романтизм и искушение капитализмом.
Для диванного зрителя
Телевидение 90-х — начала 2000-х было атмосферным. Не было модного слова «формат». Журналисты ценились больше, чем звезды гламурного глянца. Главное, телевидение было субъективным и оттого живым. Народ на экране еще разговаривал, а не служил фоновой биомассой и рейтинговым поголовьем. Ведущие тоже еще разговаривать не разучились. Они, разумеется, меняли «социальные маски»: из диссидентов, мессий и задорных хулиганов ранних 90-х превращались в «яппи», респектабельных интервьюеров, бравурных провокаторов, пастырей нации, экранных стерв. Некоторые из «звезд» и закадровых служителей уже приспосабливали для публики западные программы, но еще не разучились придумывать собственные. В середине 90-х на экране искрило. От просто войн (чеченские кампании), войн предвыборных и войн информационных. От шумливых политических и глумливых желто-скандальных шоу. От «Кукол», «Намедни» и «Про это», «Человека в маске», «Я сама», «Старых песен о главном» и даже «Русского проекта». Телевидение, безусловно, было персонажным: Листьев, Молчанов, Любимов, Миткова, Доренко, Киселев, Сорокина, Парфенов, Сванидзе, Лобков, Меньшова, Ханга — всех не перечислишь (попробуйте назвать десяток такого уровня персонажей нынешнего ТВ).
При всей неоднозначности профессиональных судеб звездных лиц того десятилетия телевидение было гражданским. Журналисты-персонажи, в отличие от игривой маскировки нынешних героев телевизионного спектакля, оставались людьми социума, а не только тусовки.
В те годы в новостях вполне могли показать, как президент Ельцин щиплет стенографистку, премьер страны обнимает своего «кукольного» двойника, орет в телефонную трубку, пытаясь договориться с террористом, а интервьюер задает мэру крупного города неприятные вопросы и заодно отгоняет от его лица муху. Это было золотое время, когда один репортаж из «горячей точки» или с партийного съезда мог сделать молодого человека знаменитым. Разговаривая о телевизионных циклах (слово «проект» только еще входило в моду), тогда вспоминали не о танцах на всех поверхностях, а о «Старой квартире».
Задорное и противоречивое телевидение 90‑х, прошедшее через искушение властью, свободой и деньгами, закончилось — его сменило телевидение новостей под копирку, «фабрики звезд», розыгрышей, дискуссий понарошку, позитивного гламура и треш-публицистики. В век потребительских идеалов, осознанно и неосознанно скомпрометированных ценностей свободы массовый поглощатель телевизионной картинки согласился со своей участью «диванного» зрителя и стал запивать пивом сервированные к телевизионному столу «аншлаги», кремлевские концерты, чужие войны и державные новости. (Об этом читайте в дискуссии на стр 10-13.)
Для взрослых детей
В 2004 году на встрече с западными политологами Владимир Путин произнес знаковую фразу: «Власть, как мужчина, должна пытаться, а пресса, как женщина, обязана сопротивляться». Сопротивление, которое полезно для самосохранения и прессы, и власти, да и любого живого организма, год от года угасало. А установка на обслуживание интересов — прежде всего владельцев (неважно, частных акционеров или государства), а потом и потребителя, аудитории — это то, на что ориентируются топ-менеджеры крупнейших каналов. Сегодня телевидение превратилось в ящик по генерированию «эмоций», в «вид досуга» (Александр Роднянский), в «бытовой прибор» (Владимир Кулистиков), в «общественную столовую» (Константин Эрнст). Телевидение стало ритуалом, а зритель, судя по немногочисленным исследованиям, чаще всего не способен даже с определенностью сказать, получил ли он удовольствие от просмотра, не говоря уж о пользе. Даже когда программа раздражает, срабатывает допинговый принцип: не нравится, но смотрю.
Оказалось, «скупка телевизионного инструментария олигархическими группировками» (Глеб Павловский) вряд ли большее зло, чем «местные телевизионные мафии, которые навязывают и свои вкусы, и свой бизнес в качестве мейнстрима аудитории национальных каналов» (тот же Павловский), и практика государственного «своизма» с «олигархами» нового типа — лояльными, непубличными, всегда готовыми оказать услуги власти.
Информационные кампании нового политического этапа сформировали устойчивые формулы: свои–чужие, наши–не наши, предатели–патриоты. Чем грубее, как известно, тем правдивее. Обильное впрыскивание агрессии привело к привыканию: прилив патриотизма способны пробудить теперь либо небольшая, желательно победоносная, война, либо масштабное зрелище. Середина первого десятилетия XXI века — это время рождения канала для «кидалтов» (взрослых детей), по сути, пародирующего «обывательские» ценности и традиционное ТВ провокационным слоганом: «Выключи мозги. Включи «2х2». Ошеломляющее телесмотрение качественного сериала «Ликвидация», запущенного государственным каналом в ночь выборов в Думу в 2007 году, подтвердило: интерес к политическому процессу ликвидирован, и для информационного и дискуссионного телевидения места практически нет.
Аполитичный гламур
Ориентация на производство развлечений практически нивелировала общественно значимые цели телевидения: развитие личности, распространение адекватных времени представлений о действительности, проговаривание ценностного ряда и культурного кода новой России. Не считать же всерьез таким проговариванием программы типа «Имя России» или «Византийский урок», «Великую тайну воды» или «Плесень», которые госканалы предъявляют гражданам как знаковые и уникальные телевизионные проекты! (О том, что «считывает» рядовой телезритель с экрана, на стр. 8—9.)
Содержательно на телевидении нарушен разумный баланс — между игрой на пороках, страстях, страхах, показом демонстративной роскоши, скандалов и жизни звезд полусвета и вечными ценностями: человеческим достоинством, мужеством, трудом, милосердием. Хороший тон наших времен, что называется, «за кадром» — брезговать своим телевидением, понимающе ухмыляться, разводить руками, а публично объяснять заказуху, сервильность, кич и аморальность требованиями клиента — обывателя или власти.
В это «двоемыслие» телевидение впадает с завидной регулярностью. Причем не только наше. (Об особенностях национального телевещания в разных странах — на стр.16–20.) Наше, впрочем, с завидной периодичностью «зеркалит» времена «оттепелей» и «застоев». Программами, лицами, процентами «прямых эфиров» и количеством телевизионных «консервов», брендами, слоганами, форматами.
Цикличность телевизионной истории отмечена еще и тем, что все крупные, масштабные зрелища, знаковые программы, знаменующие собой новый технологический, жанровый или программный скачок, не сразу, но маркировали новое время, предваряя телевизионные перемены. Так было с Фестивалем молодежи и студентов в 1957 году, с программой «Время» в 1968-м, с трансляцией московской Олимпиады в 1980-м, со «Взглядом» и «До и после полуночи» в 1987-м, с НТВ в 1993-м, с кампанией «Голосуй или проиграешь» в 1996-м, с «Прямыми линиями президента» в 2001-м, с ужасом «Норд-Оста» в 2002-м. Может, феерическое «Евровидение» 2009-го — тоже знак. Торжества — и потом обновление.
завкафедрой телевидения и радиовещания
факультета журналистики МГУ
