«Мне неинтересно рисовать французский паспорт». В Третьяковской галерее открывается выставка Оскара Рабина. Как ни странно, это его первая персональная выставка в России. Знаменитый художник, живущий в Париже, рассказал The New Times, как жил под надзором, о любви террористов к театру и о том, почему он не хочет рисовать французские помойки
Сегодня я часто слышу, что давление на художников в СССР, неофициальность их существования стали хорошим толчком для интересного, продуктивного, яркого творчества. Но я не согласен с этими утверждениями...
Мы жили в бараке в Лианозове — в 19-метровой комнате впятером. С нами жила и бабушка моей жены, она болела и умирала на моих руках. А по воскресеньям в эту же комнату приезжали художники и поэты — смотрели и показывали картины, читали стихи... И все это происходило на 19 метрах. Впрочем, в тюремных камерах на 19 метрах 20–30 человек помещались, так что мы были в гораздо лучших условиях...
СССР — оригинальная страна
Но тогда мы были молодые, у нас был задор, энергия. И когда сейчас об этом вспоминаешь, то скорее с лирическим трепетом. Это, знаете, всегда так — на расстоянии плохое смягчается...
Но я помню и страх перед советской властью. В то время нами ведь уже стали интересоваться и журналисты иностранные, и искусствоведы. Мы для них были интересны, и время от времени в советских газетах появлялись разгромные статьи. А раз выходит такая статья, все воспринимают ее как руководство к действию. Людей лишали работы, следили за тем, что мы делаем. Правда, к художникам относились вроде не настолько серьезно, как, скажем, к писателям или поэтам. Власти особое значение придавали слову, они и сами писали, теоретизировали. Кроме того, ни одна картина в мире еще никого не убила, не взорвала, не могла к чему-то призвать.
Так что нам, конечно, было легче, чем другим деятелям искусства. Когда мы попытались выставить свои работы — просто поняли, что пришло время — мол, «была не была». И получилось то, что потом называлось «бульдозерной выставкой»1. Но жить постоянно под этим надзором страшновато было, если честно...
Хотя лично у меня все закончилось Парижем. Так что в конце концов все получилось хорошо. Но то, что меня лишили гражданства, — для Франции вещь неслыханная. СССР был оригинальной страной, и если в нормальном государстве такое не делается, тут это было в порядке вещей. И это еще хороший вариант, что мне выпал Париж. Кстати, когда я уже был во Франции, началось постепенное признание неофициальных художников. И через короткое время, в принципе, все стали официальными. Ну, может быть, они не попали в Союз художников. Но стали членами профсоюза художников — в общем, государственного учреждения. И все это произошло в результате нашей выставки.
Перформанс террористов
Вообще и раньше, и сейчас во всем мире есть свои запреты. Разве можно не запрещать? Мало ли что тебе захочется! Может, захочется сделать инсталляцию из бомб, гранат и — чтобы они взорвались! Разве это тебе разрешат?..
Кто-то говорил, что логическое продолжение сегодняшнего эксперимента в искусстве (когда хотят разрушить грань между искусством и жизнью, приблизиться к жизни, ворваться в нее при помощи своих произведений) — это «перформансы» террористов.
Так что в жизни должны быть ограничения. Без этого жизни просто не может быть.
Талант может быть сытым
Легенду о том, что талант должен быть голодным, выдумали люди сытые, которым голодный художник кажется более романтичным, чем сытый. Или ее выдумали торговцы, мечтающие купить у голодного художника за копейки, а продать за рубли. Но давайте представим: если бы, например, Рафаэль или Микеланджело были голодными, их творчество стало бы лучше? Мне кажется, что оно было бы хуже, а может, его вообще бы не было.
Да, конечно, мы можем вспомнить несколько имен, направлений, которые не сразу были признаны, и художники бедствовали. Но этого мало было в истории искусств. Всетаки по большей части художники были поняты и признаны. А вот со второй половины XX века и по сегодняшний день мы только и слышим о художниках-миллионерах. Кто сегодня говорит о голодных художниках? Впрочем, никто не говорит и о талантливых художниках. Сейчас можно говорить о тенденциях, о направлениях, об актуальности, о современности. Но только не о таланте, не об индивидуальности, не о тех критериях, которые были важны до второй половины XX века. Сегодня об этом просто неприлично говорить.
Не рисую помойки Парижа
Первое время мне было трудно и сложно понять парижскую жизнь. Тут ведь далеко не всегда праздник. Здесь есть и болезни, и смерти, а для кого-то (правда, не для художников) — и неприятности от властей. И в социальной жизни тоже не все хорошо. Наверное, надо было тут родиться, чтобы все это понять.
Я смотрю на Париж как бы со стороны. И для меня он — прежде всего лирический, очень трогательный и очень близкий город. Хотя здесь тоже есть помойки. Но мне их не хочется рисовать... Я вообще всегда делал только то, что мне нравилось. Современно это или нет? Меня этот вопрос как-то не интересовал. И всегда находилось небольшое число людей, которым мое искусство нравилось.
Потребность в традициях
Не надо думать, что судьба Кабакова2 — это судьба всех художников шестидесятых. Мы все были разные, и нас объединяло только одно — что нас не признавали за поэтов и художников. А сегодня, я думаю, «шестидесятники» в большинстве своем сохранили представление о традициях и задачах искусства, существовавшего до них. Наверное, не в каждом из нас осталась потребность в таком искусстве...
Когда смотришь на современное искусство, то хочешь понять, зачем это сделано. Хочешь понять точку зрения тех, кто это создает, а не судить о них со своей позиции. Но это не всегда получается.
Три паспорта — три жизни
Мне уже перевалило за восемьдесят, а выставка в Третьяковской галерее — моя первая персональная выставка в Москве, да и вообще в России. И для меня это очень ценно и важно. Эта выставка называется «Три жизни», потому что у меня действительно было три жизни.
Одна — в Советском Союзе, где я написал советский «Паспорт». Это ведь был не просто паспорт: тот, кто жил в то время, знает, что прописка в Москве означала привилегированное положение в советской России. Это — серьезнейший документ, существование которого говорило о жизни всей страны. Ведь мы в СССР, конечно, не были рабами, крепостными, но мы были привязанными к месту людьми.
Вторая жизнь для меня началась, когда судьбе и, конечно, советской власти надоело возиться с отдельными людьми, и я попал в число тех, кому предназначили уехать из России.
И вот уже 30 с лишним лет я живу во Франции. Когда я получил французское гражданство, то думал — вот и тут я напишу паспорт. И знаете, ничего не получилось. Потому что французский паспорт — просто формальная бумажка, за которой ничего не стоит — ни трагедии человеческой, ни притеснений. Коли она у тебя есть, ты просто гражданин Франции и ты все имеешь. И такую бумажку мне было просто неинтересно рисовать...
Полтора года назад я получил русский, теперешний паспорт. И мне кажется, что он дает мне и третью жизнь. Я опять чувствую себя гражданином России — хотя современную Россию я видел лишь из окна гостиницы «Метрополь» и сказать о ней пока ничего не могу...
Что будет стоять за полученной мною бумажкой? Посмотрим.
Рабин Оскар Яковлевич (р.1928), русский художник. Учился в рижской Академии художеств, Художественном институте имени В.И. Сурикова, откуда был исключен за «формализм». Один из активных членов «лианозовского кружка», организатор «неофициального» авангарда. Был одним из участников «бульдозерной выставки» в Беляеве (1974). В 1978 году эмигрировал во Францию.
_______________
1 «Бульдозерная выставка», в которой участвовали андеграундные художники, состоялась 15 сентября 1974 года на пустыре в районе Беляево; была сметена бульдозерами и милицией.
2 Илья Кабаков — успешный и всемирно известный российский художник, одна из наиболее значительных фигур московского концептуализма. Интервью с его женой Эмилией Кабаковой было опубликовано в The New Times № 37, 15 сентября 2008 года.
