Смертельная любовь

Мастеров рассказывать истории все меньше и меньше. Исаак Башевис Зингер — один из немногих, кто наделен этим редким даром литературного мелодиста. Его сюжеты просты в исходной точке и парадоксальны в развитии, драматургия отношений захватывает сразу, как бывает в жанровом голливудском кино с блестящими диалогами и выпуклыми объемными характерами героев.

Сюжетный, закрученный в тугой узел любовных отношений роман Зингера благодаря режиссерской концепции и изумительной игре актеров стал своеобразным отражением нашего «Осеннего марафона», только доведенного до своей трагической точки.

Этот спектакль Евгений Арье, «наш человек» из Израиля, главный режиссер театра «Гешер», уже с успехом поставил на своей сцене и перенес готовый продукт в «Современник». Насколько московский спектакль повторяет израильский — совершенно неважно. В данном случае речь идет о работе необычайно тонкой, камерной, бесшовной.

Герман Бродер (Сергей Юшкевич), еврей, спасшийся от нацистов, живет в Нью-Йорке со своей спасительницей — бывшей домашней прислугой полькой Ядвигой (Алена Бабенко). Ядвига — добрая недалекая девушка, бесконечно любящая своего мужа-хозяина. Муж регулярно отбывает в командировки торговать книгами, а на самом деле навещает живущую в том же городе любовницу Машу (Чулпан Хаматова), которая живет с мамой (Таисия Михолап) и тщетно пытается добиться развода у своего супруга (Сергей Гирин). По ходу выясняется, что первая жена Германа и мать его погибших детей Тамара (Евгения Симонова) жива и по-прежнему его любит. В том, как обезумевший от невозможности принять решение Герман будет выпутываться из этой воронки, и есть главная внешняя интрига спектакля.

Эхо Холокоста присутствует всюду — от маленьких черных циферок на мужских и женских запястьях до ночных кошмаров, от вездесущего запаха горелого мяса до кощунственных шуток на тему газовых камер и лагерей. И слегка вздрагиваешь от неожиданности, когда в постельной сцене Герман спрашивает Машу: «Ты когда-нибудь спала с нацистом?» Или когда бывший узник концлагеря, не вынимая изо рта папироски и по-блатному растягивая гласные, развлекает публику анекдотами: «Объявление на входе в газовую камеру: осторожно, крутые ступеньки!» Или: «Гитлер идет по лагерю и встречает мальчика. Мальчик, сколько тебе лет? — Скоро будет восемь. — Ха-ха-ха, ну ты и оптимист!»

„ 

Выживший в аду человек становится ненасытным. В любви, в страданиях, в грехе

Такой жуткий эмоциональный фон сначала сбивает с толку, вызывая внутренний протест: все это кажется неуместным, как канкан в ритуальном зале. Но чем стремительнее развивается сюжет, чем мучительнее метания Германа, тем понятнее становится, зачем Зингеру в этой любовной истории понадобилась неотвратимая тень Холокоста. Ненасытность. Ненасытность ощущается во всем, во всех — выживший в аду человек становится ненасытным. В любви, в страданиях, в плотских желаниях, в грехе, в сомнениях, в чувствах… Ненасытен и Герман, каждую минуту своей жизни отдающий возлюбленным: любовь-страсть к Маше накрывается любовью-благодарностью к Ядвиге и тонет под любовью-долгом к первой жене Тамаре. Герман задыхается от восторга и стыда, но в этом бешенстве чувств столько высокой жертвенности, столько чистоты и столько животной жажды жизни!

Сергей Юшкевич, выросший в «Современнике», блестяще дебютировавший в «Трех товарищах», сыгравший Вершинина и Кулыгина в разных редакциях «Трех сестер», дождался, наконец, своей Роли. Его Германа не назовешь жгучим красавцем — помятый плащ, бесформенная шляпа, вечный потертый портфель под мышкой, безрадостная волочащаяся походка неудачника, раздавленного жизнью. Но даже в этом не слишком победительном облике в нем угадывается какая-то стихийная магическая притягательность, которая, как тайфун, тащит, прибивает к нему столь же страстных и ненасытных женщин. Вне любви Герман невозможен. Он невозможен без жарких бесстыдных объятий в телефонной будке, без взрывающихся россыпью пуговиц женского платья, без тошнотворной дурноты ревности, без общей на двоих раскуренной сигаретки в постели… Он бесчестен и честен одновременно. И женщины, разрывающие его тело и его сердце, прошедшие общий ад унижений и пыток, готовы не просто терпеть боль предательства, а превратить ее в наслаждение, пить ее, как божественный дар.

Женщины Сергею Юшкевичу достались отменные. Порочная и невинная Маша с хриплым смехом и темными ведьмачьими глазами Чулпан Хаматовой. Натянутая как струна трагическая и сильная Тамара — великолепная Евгения Симонова. Суетливая, заискивающая полька Ядя, которую Алена Бабенко сыграла по-ученически старательно и оттого особо трогательно. Кроме главных персонажей в спектакле еще немало эпизодов, ни один из них не является проходным благодаря предельно честной, азартной игре актеров «Современника». Такого актерского спектакля на московской сцене не было давно. Да и весь он почти совершенный — начиная от внешнего рисунка с волшебно подвижной сценографией Семена Пастуха и музыкального фона, соединяющего надломленный американский джаз с еврейскими лихими скрипочками, до актерских озарений, заставляющих зал замирать в звенящей тишине. Когда дыхание перехватывает от близости страданий и смерти.