В России есть несколько писателей, очередные книги которых вот уже на протяжении скольких лет ожидаются с явным общественным трепетом. Это Борис Акунин, Виктор Пелевин и Владимир Сорокин. Природу общественного трепета изучал The New Times
В случае с Акуниным общественный трепет оправдан скорее тоской по легкой художественности, по затаенной жажде прекрасного в изящной детективной форме, тоской по России, которую мы потеряли, тоской по сладкой интеллектуальной сказке, рассказанной на ночь.
Сорокин и Пелевин — явления другого порядка. Здесь общественный трепет имеет другую природу. Его, наверное, можно сравнить с опасливым любопытством похмельного человека, проснувшегося утром и спешащего к зеркалу. Любопытством понятным и вполне обоснованным, но отнюдь не всегда разрешающимся спокойным удовлетворением и благодушием. Стоит ли удивляться, что книги этих авторов чреваты скандалами и возмущениями, насколько вообще сегодня литература способна вызывать возмущения, скандалы и социальнополитический резонанс.
Близнецы-братья
Сорокин и Пелевин — близнецы-братья, две составляющие художественного видения, питающегося из одного источника. Один дополняет или оттеняет другого. Появившиеся почти одновременно «Сахарный Кремль» Сорокина и «П5». Прощальные песни политических пигмеев Пиндостана» Пелевина лишний раз это подтвердили.
Различие между этими двумя авторами лишь усиливает их сходство. Холодный, «ледяной», невозмутимый аристократизм Сорокина и его былинная китайская Русь по сути родственны «гламурнодискурсным» интернет-картинкам российской действительности Пелевина. Это все один мир, устроенный, в общем, по одним и тем же законам.
Уже было сказано и как будто может считаться безусловным — российская действительность двух последних десятилетий описана и исследована прежде всего литературой. Дело здесь не в фактах, не в потоке суетливых событий, не в меняющейся ежедневно пестроте социально-политических жестов. Этим как раз с бо' льшим или меньшим успехом занимается журналистика.
Литература дает осмысленную или интуитивно уловленную целостную картину нашего «вчера» и нашего «сегодня». Литература разгадывает значимые символы и знаки, видит зарождающиеся мифы и сама порождает их. Литература всегда на шаг впереди, потому что не угадывает, а провидит еще пока не ставшее актуальным, но уже готовое воплотиться, материализоваться в действительности. Ни политическая и социальная аналитика, ни публицистика, ни критика, ни ученый исторический взгляд, ни культурологическая рефлексия, ни антропологические изыскания, ни философские спекуляции в этом с литературой сегодня соперничать не могут. И понятно почему. Все эти области гуманитарного знания слишком вовлечены в текущий процесс, слишком ангажированы, слишком зависят от идеологических клише, от собственных схем, построений и терминов, от производимого ими на свет виртуального мира понятий и категорий, которые все множатся и множатся, споря и соперничая друг с другом. Этот абстрактный, безжизненный, условный мир бесконечно возрастающих в своей численности «симулякров» не просто заслоняет реальность, но сам становится реальностью, подчиняет ее себе. Этому отчасти, а может быть, и в первую очередь посвящена книга Пелевина «П5». Она вбирает в себя весь прошлый опыт писателя, она настояна на подробном и дотошном анализе виртуальной реальности понятий, формул и слов.
Пелевин как будто все тот же. И уже раздаются упреки: Пелевин повторяется, ничего нового. Интересно, а каким он должен быть и каким его хотели увидеть, каких принципиальных изменений от него ждут и кто вообще из современных писателей поражает нас принципиальной новизной?
Слишком Пелевин
«П5» — это Пелевин в пятой степени или Пелевин, пять раз помноженный на самого себя (преувеличение, конечно, но в заглавии вполне допустимое). «П5» — это диалектика числа 5. Это пять новелл, последняя из которых снабжена пятью примечаниями. Это подзаголовок книги, обыгранный впрямую на странице 86: «А что такое шахматный чемпион? — обернулся на голос идеолог. — Это ведь не узник совести или там социальный мыслитель. Это примерно как человек с очень большим членом. Который, кстати, уже много лет как не стоит, если турнирные таблицы посмотреть. Может, Лимонову это дело по старой памяти и интересно, а намто че? Не, ребят, эпоха политических пигмеев, работающих на Пиндостан, прошла навсегда. Усе. Пускай, если хотят, споют на прощанье...»
«П5» — это и Generation П, и ДПП(нн), и EmpireV, вместе взятые. Учитывая это, «П5» легко превратить в «ПV», то есть Пелевин Vиктор. Хотя эти инициалы можно расшифровать и по-другому.
«П5» — это концентрированный Пелевин, то есть даже «слишком Пелевин». Здесь все возведено в пятую степень, все нарочито выдает себя. Фельетонность книги в первую очередь бросается в глаза. Приметы и реалии современной России видны невооруженным глазом. Здесь легко разгадываются намеки и имена (вроде эзотерического политстратега Дупина), ситуации, события. Здесь все на удивление знакомо и привычно — рублевские нравы, глянцевые журналы, речи политтехнологов, статьи аналитиков и публицистов, газетные заголовки, реклама и слоганы, портреты олигархов, начальников и прислужников и прочее. Источники легко определимы, или, по крайней мере, такое впечатление создается. То есть все как будто уже было видено и слышано — в другом контексте, правда. Здесь все излюбленные приемы Пелевина: изображение множества пересекающих миров или реальностей, так что при некоторых обстоятельствах легко из современной Франции попасть в древний Египет или оказаться в мире богомолов, псевдонаучные размышления и этимологические объяснения (чего стоит хотя бы исследование происхождения слова «ассасин» в одноименной новелле), игра разными «дискурсами» и развенчание каждого из них, игра отрефлексированная и сведенная к «единой формуле» — НЛП (нейролингвистическое программирование). Здесь каждое явление и каждый «текст» могут получить свое толкование в зависимости от избранного «дискурса» (что и демонстрируется в пяти примечаниях к новелле «Ассасин» — от лица суфия, культуролога, историка, юриста и нарколога).
Все пропитано смертью
В «П5» есть почти все приоритетные пелевинские темы — Египет, восточная эзотерика, буддизм, «жизнь насекомых» и т.д.; все «фирменные» мистико-философские тезы: видимость не есть суть, морок рассеивается, как только приходит понимание, что окружающий мир — это не рай и даже не тень рая и проводники в этом мире чаще всего ведут не к счастью, а к смерти. Смерть вообще в этом сочинении Пелевина едва ли не главный мотив, переходящий из новеллы в новеллу. Здесь все пропитано смертью, и «лежачие полицейские» из новеллы «Некромент» превращаются в довольно мрачную метафору, определяющую настроение всей книги (к резине, из которой сделаны «полицейские», подмешан пепел сожженных инспекторов ГАИ).
Но вот что любопытно, если отвлечься от фельетонности и актуального звучания «П5». Кажется, что здесь Пелевин вступает в борьбу с тем, что ранее определяло его творчество. Слишком много народилось в мире «симулякров», иллюзий, миражей, «ложных сущностей». И все сильнее желание избавиться, бежать от них. В пелевинском мире это, правда, нелегко. Чаще всего это лишь побег в другую иллюзию.
