Хотя телевизионную картинку, возможно, чуть подкрасив, и повторят: «Я принял решение… Уверен, что XYZ продолжит начатое… Берегите Россию».
И дело не только в том, что нет той простейшей дихотомии: 47-летний мачо, подполковник КГБ, старший брат всем пацанам с «нашего двора», эдакий Ленька Королев в длинном кожаном пальто, обещающий «мочить террористов в сортире», — как альтернатива больному, старому и давно уже непопулярному Ельцину.
Нет факторов значительно более важных: нет того политического поля, что сформировалось в девяностые годы, нет того многоголосья групп интересов, которые посредством информационных войн, подконтрольных им СМИ, своих депутатов и фракций в парламенте, своих политиков, своих ставленников в правительстве и в Кремле боролись за куски пирога, в том числе — и властного; нет и того избирателя, который, пусть порой и с брезгливостью, потреблял и пропускал через себя весьма разнообразные потоки информации, формировал свои политические предпочтения, выбирал лучшее из многих зол и, отдавая свои голоса, выторговывал для себя то, что скорее придется ему ко столу.
— Место действия —
Не случайно: первые свои выборы, в марте 2000 года, Владимир Путин, несмотря на весь богатый административный ресурс, выиграл всего лишь 52,6% голосов, в то время как четыре года спустя, когда Кремль уже взял под контроль основные электронные СМИ, за него проголосовало более 71% избирателей, чего в условиях нормальной политической конкуренции и при соблюдении демократической процедуры, как показывают сравнительные исследования в разных странах и на разных континентах, по определению не бывает.
Как не бывает и такого единодушия в парламенте: в сегодняшней Государственной думе оппозиционных голосов — меньше 20%, тогда как в Думе второго созыва (1995—1999) их было в два раза больше — свыше 42%. Как не случается (за исключением разве ситуаций, когда «враг у ворот») и такого единения между исполнительной ветвью власти и ветвью законодательной: какой закон правительство ни представит — все славно, все хорошо. Даже — когда собственный избиратель выходит на улицы и перекрывает дороги, как было после принятия закона о монетизации льгот. Вынесенный тогда на голосование вотум о недоверии правительству продемонстрировал фантастический результат: 309 депутатов вообще не голосовали, залезли под матрасы и ждали, как судьбу правительства, которое избранники народа призваны контролировать, решит Кремль. Очевидно, что выборы — в смысле выбора избирателей — их нимало не волновали и не волнуют.
О средствах массовой информации — как источниках знания о политических альтернативах — и говорить не приходится: по данным мониторинга новостных программ центральных телеканалов, партия власти в различных своих ипостасях (президент, его администрация, правительство, партия «Единая Россия») солировала и на Первом канале — почти 92% эфирного времени, и на втором (РТР) — 87,7%, и на четвертой кнопке (НТВ) — 78%, и в регионах: Пятый канал (Санкт-Петербург) 91% всего новостного эфира отдал центральной и местным властям. Don’t worry, Be happy — «Ни о чем не беспокойся и будь счастлив», как пелось в популярном хите, - вот та мантра, которая посредством развлекательных токшоу, экранной крови и экранных же трупов несется сегодня к народонаселению со всех возможных телеканалов.
Какое же это политическое поле? Это не поле — парник для выращивания шампиньонов одного цвета, одного размера и одного качества: единый для всех грунт, навоз, количество софитов. Все остальные в этом парнике — не более чем ненужные растения.
— Время действия —
Борис Ельцин начал поиск своего преемника как минимум в марте 1998 года, за два года до часа «X», когда отправил в отставку премьера Виктора Черномырдина, который, учитывая болезнь президента, вполне серьезно нацеливался на главный офис в Кремле. Владимир Путин — как многим казалось — стартовал осенью 2005 года, когда назначил вице-премьерами руководителя администрации Дмитрия Медведева и министра обороны Сергея Иванова. Впрочем, многие и тогда, и сейчас утверждают: обе фигуры — не более чем «ложный след», дабы настоящий разведчик мог, никем не узнанный, дойти до цели. Логика в подобных шпионских играх есть, но о ней чуть позже.
Ельцин долго и основательно перебирал варианты: Сергей Кириенко, Евгений Примаков, Николай Бардюжа, Сергей Степашин, Николай Аксененко, наконец — Владимир Путин.
Нынешний президент процесс «заморозил» или «подвесил», кому как больше нравится, давая возможность проявиться скрытым или мимикрирующим пока врагам. А вдруг кто-то решит втихаря вкладываться в опального премьера Михаила Касьянова? Или присматривается к какому-нибудь губернатору? Поговаривают, что ровно по этой причине Путин перевел в Москву и Александра Собянина, главу нефтеносного района страны, Тюмени, с которым водили дружбу многие нефтегазовые магнаты, — поближе, под прямой присмотр. Некоторые вхожие в Кремль источники утверждают, что Путин обещал назвать кандидатуру своего преемника еще в прошлом октябре. Не назвал. Другие, по статусу и положению более информированные, говорят, что Путин в ближнем кругу и вовсе о своем уходе из Кремля не говорит — «еще не решил», а все заявления о приверженности букве Конституции — для внешнего потребления. Третьи, как, например, Георгий Сатаров, помощник Ельцина и глава фонда «Индем», убеждены, что Путин одного имени преемника и вовсе не назовет — слишком высоки риски получить нож в спину (как в прямом, так и в переносном смысле) со стороны проигравшего кремлевского клана.
Ельцин этого роскошества секретности позволить себе не мог. За каждой кандидатурой перебираемых им преемников стояли свои олигархи и свои группы интересов, тесно, конечно, связанные и с правительством, и с администрацией президента, и тем не менее — группы, за исключением той, что потом стало принято называть «Семьей», находящиеся вне властных институтов — связанные с властью, но не повязанные ею. Задача Ельцина была найти такую фигуру, которая, помимо утилитарных задач, как то — безопасность самого Ельцина и его ближайшего окружения, обеспечила бы консенсус разных групп интересов и не допустила бы передела собственности, за которым маячил страшный призрак гражданской войны. До определенной степени это ему удалось.
Но именно что до «определенной»: Евгений Примаков и Юрий Лужков, которых поддерживали вполне серьезные олигархи, обладавшие и финансовым, и медийным ресурсами, еще осенью девяносто девятого представлялись вполне серьезными игроками. Собственно, и результаты выборов в Государственную думу третьего созыва показали, что оппонентов Кремля нельзя было сбрасывать со счетов. Партия «Единство» тогда набрала меньше пятой части голосов, созданный мэром Москвы Юрием Лужковым блок (ОВР) — чуть больше 11,5%. В конечном итоге, после долгой, тяжелой и весьма затратной торговли, партия власти обеспечила себе в парламенте большинство, но большинство весьма шаткое — меньше 54%. Серьезную силу — в том числе и на президентских выборах, тогда представляли и губернаторы, которые, в отличие от ныне назначаемых дефакто из Москвы глав регионов, тоже имели свои интересы и свои группы поддержки. Что, собственно, и нашло отражение в полученных Путиным в марте 2000 года всего чуть более половины голосов избирателей. Учитывая, что административный ресурс, по разным оценкам, способен был тогда «накидать» в избирательные урны от 6 до 10%, победа эта была весьма условная.
С этой точки зрения задача, стоящая сегодня перед Владимиром Путиным, значительно проще. Как заметил политолог, работающий на одного из потенциальных преемников, «никаких выборов не будет: нажмут кнопку — получат нужный результат». Так что об избирателях можно особо и не заботиться. Дабы обеспечить какую-никакую легитимность результату парламентских выборов и не допустить, чтобы протестный электорат, недовольный, что его интересы не учли, выплеснулся на улицу (и тем не заложить мину под главные выборы — президентские), созданы две «ноги» одной партии власти — «Единая Россия» и «Справедливая Россия»: одна — чуть правее центра, другая — чуть левее его же. В политической науке такой принцип организации политики получил название «венесуэльской патриархии»: именно в Венесуэле конца семидесятых—восьмидесятых годов две партии, управляемые из одного центра власти, умело абсорбировали голоса по всему спектру, инкорпорируя в себя другие партии и организации гражданского общества (насилием — в том числе: те, кто отказывался, либо эмигрировали, либо переставали жить), и тем обеспечили стабильность на пятнадцать лет. Правда, когда обвалились цены на нефть, тут же случился переворот, а с ним пошла в тартарары и вся «патриархия».
Нет у Путина и другой проблемы — олигархов, готовых предложить и поддерживать, как было в 1999-м, своих президентов (если только они глубоко не законспирированы): после серии показательных арестов — Михаила Ходорковского прежде всего, бизнесмены, и большие, и средней руки, ныне сторонятся политики как чумы. Впрочем, есть на то и вполне объективные основания. И связаны они с экспансией государства в экономику.
Если еще четыре года назад размер государственного присутствия в экономике страны оценивался, по разным подсчетам, в 34—42% ВВП (на последней цифре настаивает профессор Евгений Ясин), то к концу 2006 года цифра зашкалила сильно за 50% (официальных данных нет) и продолжает, что называется, по экспоненте, увеличиваться.
По данным аналитика Константина Фрумкина, в важнейшей для России отрасли — нефтяной, госкомпании контролируют 33% добычи нефти, тогда как еще шесть лет назад, по оценкам Евгения Ясина, — 10%. Причем чиновники контролируют не только производство и реализацию продукции в ресурсных отраслях (газ, нефть, алмазы, энергетика) или в индустрии, связанной с обороной страны (госкорпорация «Рособоронэкспорт» теперь не только монополист на рынке продажи оружия, но и крупнейший производитель титана, один из крупнейших -- автомобилей, готовится стать и важным игроком на рынке металлургии), но и производство алкогольной продукции (госкорпорация «Росспиртпром» контролирует 60% рынка спирта), а также банковский сектор, где госбанки довели свое присутствие (по активам) до 40%.
Потому не случайно, что вся политическая борьба сегодня переместилась в сферу государства (а политика всегда, в конечном итоге, это борьба за ресурсы), оставляя институтам общества — заботу о сирых и убогих.
Вот именно там, внутри властной вертикали, за звуконепроницаемыми — для общества — стеклами и стенами и выбирается ныне преемник.
Однако именно там и начинаются для Путина самые большие проблемы.
Террариум
— единомышленников —
В 2006 году в России окончательно сформировался режим, который можно назвать «силовой бюрократический авторитаризм». То есть такая форма авторитарного правления, которая основана на коалиции силовиков и бюрократов-технократов.
Такие режимы для мира не новость — их было немало в Латинской Америке, например в Бразилии, с середины сороковых и, с некоторыми модификациями, до середины восьмидесятых прошлого века. Правда, в Латинской Америке первая составляющая была военная (оттого и название «военно-бюрократический авторитаризм»), у нас же это все более люди в погонах из секретных служб, причем, следуя корпоративной принадлежности президента, прежде всего и во-первых — из КГБ. По данным Ольги Крыштановской, руководителя Центра изучения элиты РАН, каждый четвертый представитель нынешней элиты (25—26%) — человек с погонами. «Если же учитывать «скрытую часть айсберга», — говорит Крыштановская, — то процент людей, так или иначе связанных со спецслужбами, составляет 77—78% нынешней российской элиты». Это значит, что многие сотни бывших и нынешних сотрудников секретных служб занимают кабинеты в институтах власти, включая министерства, агентства, госкорпорации и так далее.
Приоритет в кадровом наборе из КГБ, а не из армии связан в том числе с традиционным для российских властителей недоверием и боязнью военных. При советской власти популярности маршалов среди солдат и офицеров опасался и Сталин, расстрелявший почти всех героев гражданской войны, и Хрущев, отправивший в ссылку того же маршала Жукова, да и все последующие. Потому за военными — и за министерством, и за Генштабом, и за военной разведкой (ГРУ), и за офицерами в полках — традиционно приглядывало Третье главное управление КГБ СССР.
Для Владимира Путина введение во власть своих бывших коллег было и индульгенцией за связь с «продавшими Родину демократами» — за работу с первым демократически избранным мэром Санкт-Петербурга Анатолием Собчаком и не менее, если не более важным — формированием вокруг себя нескольких колец защиты из доверенных ему людей. (Например, близкого Путину министра обороны и выходца из разведки Сергея Иванова, с которым они вместе учились в Краснознаменном институте разведки, один из высоких кремлевских чиновников характеризовал автору так: «Он единственный, кто хотя бы ему (Путину) не врет».) И не просто доверенных — тех, кто имеет схожий жизненный багаж, набор привычек, профессиональное образование, схожий круг общения, наконец, один понятийный аппарат, один неформальный кодекс этики и чести, один профессиональный язык — и вербальный, и жестов, и даже мимики лица. Плюс — схожесть политических взглядов: силовики, по определению — государственники. И все это — перемножено на привычку работать в условиях жесткой иерархии вполне военной организации, каковой был КГБ. Такое объединение по признаку общего прошлого и профессионального опыта именуется «институциональным союзом». Вот такой институциональный союз и является важнейшей частью коалиции силовиков и бюрократов, составляющих основу власти в сегодняшней России.
Бюрократы-технократы, как показывают многочисленные исследования, к такому объединению не способны (как, кстати, и бизнесы); каждый чиновник обременен прежде всего своими личными интересами, они бесконечно бодаются друг с другом, что мы неизменно и наблюдаем в репортажах с заседания правительства, а потому в альянсах с силовиками и играют скорее роль пристяжных.
Тем не менее роли в коалиции более или менее отчетливо поделены: бюрократы-технократы вроде Дмитрия Медведева, Алексея Кудрина, Германа Грефа, Анатолия Чубайса и т.п. берут на себя управление экономикой, пытаясь — иногда с большим успехом, иногда с меньшим (как было с расходами Стабилизационного фонда) — не подпускать туда силовиков. Их задача — не дать разогнаться инфляции, сдерживать бюджетный дефицит, в конечном итоге — не допустить финансового кризиса (что в той же Латинской Америке и при такого типа режимах получалось очень плохо). По мере приближения часа «X» им это будет удаваться все хуже. Увеличение только бюджета Министерства обороны в пять раз за последние годы — живое свидетельство лоббистского потенциала силовиков. Только прямой доступ «телу» или, как сегодня говорят, наличие «ключей от комнаты отдыха» президента — пока и позволяет бюрократам-технократам удерживать занятые редуты.
Функция силовиков в такого типа режимах — обеспечивать безопасность власти и подчинение внутри страны, другими словами — продуцировать страх (а когда надо, и поддерживать его реальными, хотя и точечными репрессиями, как было с делом «ЮКОСа» или чередой таинственных убийств прошлой осени), прежде всего в среде политических оппонентов, чиновников, бизнес-элиты и интеллектуалов. Что, впрочем, ничуть не мешает им участвовать в реальной экономической жизни, подбирая под себя ресурсы (и прежде всего те, что дают быструю отдачу), ибо в условиях рыночной экономики власть без денег — это не власть. Потому сегодняшняя наследница КГБ — ФСБ — это прежде всего конгломерат бизнесов, бесконечно занятых экспансией как в государственный, так и в частный секторы экономики.
Понятно, что подобные коалиции между людьми в погонах и бюрократами-технократами крайне неустойчивы. Прежде всего потому, что, в отличие от демократий, в авторитарных режимах крайне низок уровень доверия как по вертикали, так и по горизонтали. По данным исследования «Левада-Центра» и ректора Высшей школы экономики Ярослава Кузьминова, уровень доверия в обществе за пятнадцать лет упал почти вдвое (лишь 22% людей сказали, что доверяют другим), в элитах этот показатель, по оценкам экспертов, еще меньше, во власти составляет и вовсе мизерную величину.
В идеале преемник, то есть тот, кто обеспечит сохранность капиталов и собственности властной верхушки, должен удовлетворять интересам обеих частей коалиции — и силовиков, и бюрократов. В идеале. В реальной жизни, как показывает опыт Латинской Америки, чаще случается по-другому. Люди в погонах входят в конфронтацию с чиновниками, либо — подозревая бюрократов в предательстве национальных интересов (которые они нередко путают со своими), в чем нас каждую неделю и убеждают в своих теле- и радиоэскападах спикеры кремлевских «ястребов» Михаил Леонтьев и Алексей Пушков; либо — тех же силовиков умело используют манипуляторы от политики, полагающие, что с их помощью они скорее раздавят своих конкурентов. В результате силовики «берут на себя ответственность за страну» и продвигают на пост главы государства своего ставленника. Именно это случилось, например, в Бразилии в 1964-м, в Аргентине — в 1966-м, в Уругвае — в 1973-м и так далее.
— Выбор —
На вопрос, кто выбрал 47-летнего подполковника КГБ в качестве главного претендента на пост президента России, Чубайс тогда, в 1999 году, неизменно отвечал: «Ельцин Борис Николаевич». И это была правда. Все остальное — детали. Детали — рациональность Валентина Юмашева, бывшего главы администрации Ельцина, полагавшего, что малозаметный, несамостоятельный, никогда и никуда не избиравшийся, но имевший на плечах погоны некогда самого сильного и самого «опасаемого» института советской власти, КГБ, — что именно такой человек и сможет, заручившись поддержкой силовиков, обуздать российских олигархов или как минимум тех, кто тогда был в оппозиции к Семье. Детали — благосклонность к претенденту дочери Ельцина, Татьяны Дьяченко, за неизменную преданность и готовность делиться информацией, коя — благосклонность — трансформировалась в отличные характеристики, предоставляемые отцу. Что, как утверждают люди, находившиеся тогда в сфере принятия решений или близкие к другим претендентам, и обеспечило Путину победу на финишной прямой «под ковром»: в этой скрытой от ненужных глаз гонке он обошел не только Сергея Степашина, но и ныне покойного Николая Аксененко, имевшего на руках вполне серьезные — и финансовые, и клановые — карты.
Такой привилегии — принимать окончательное решение самому и только самому — у Владимира Путина нет. И не будет. И на то есть как минимум две причины.
Первая: Борис Ельцин опирался на поддержку самых разных групп в элите, и даже те, кто за глаза его честил как «больного и выжившего из ума старика», не подвергали сомнению его право на окончательное решение. Подтверждение тому — бесславный закат карьеры мэра Москвы Лужкова в его притязаниях на Кремль в 1999 году. В ту самую минуту, как Лужков напомнил — прежде всего Ельцину — о том, как закончил своей бренный путь румынский диктатор Николае Чаушеску (на виселице), от него на всех парах побежали рекрутированные сторонники — и из среды губернаторов, и из бизнеса. Всем вдруг стала ясна несопоставимость масштаба фигур Ельцина и Лужкова, в головокружении от перспектив замахнувшегося на самого царя Бориса.
Владимир Путин, напротив, сам, своими руками так выстроил свою систему власти, что опираться он может лишь на узкий круг силовиков, выходцев из КГБ, да на отдельные персоналии вроде Дмитрия Медведева или Алексея Кудрина — из другого клана. Клятвы в верности, основанные на страхе потерять должность и/или собственность, — от бывших ли олигархов или же от бывших избираемых, а ныне назначаемых губернаторов — стоят немногого. Каждое новое заявление Путина о том, что он уходит, лишь увеличивает дисконт на эту поддержку. В этом смысле Путину остается лишь позавидовать соседу, президенту Белоруссии Александру Лукашенко, который никаких коалиций не выстраивал, ни с кем, ни с какими приближенными власть не делил и делить не будет, отведя им место вассалов (такие режимы принято именовать «султанистскими»), а потому может позволить себе назначить сына на высокий пост в своем владении, который со временем, возможно, и наследует власть.
Вторая причина, лежащая в основе проблем Путина при передаче власти в 2008 году, еще более серьезная, и связана она с историей «ЮКОСа». Дело вовсе не в том, что Путин создал «своих» олигархов — вроде И. Сечина, С. Богданчикова, Г. Тимченко и т.п. Это было неизбежно. Дело в том, что, выполняя эту задачу, он отобрал собственность и посадил в тюрьму представителя прежней, ельцинской, элиты. И тем — создал прецедент: тот же Сечин или Богданчиков не поверят заявлениям никакого преемника, что и они рано или поздно не окажутся в Краснокаменске. И будут правы: последние четыре года продемонстрировали, что в путинской России не действуют не только формальные правила и договоренности (они не работали и при Ельцине), но и неформальные, то есть по «понятиям», — тоже. А это значит, что ближайшее окружение Путина не сможет доверить свое будущее — личную безопасность и сохранность собственности — никакому преемнику «по договоренности». Кроме того, которого выберут сами. И — только сами.
Именно поэтому Путин на роль «преемника-2008» — их первый и самый естественный выбор. И именно поэтому отказ президента от этой «чести» представляет для самого Путина очевидную личную угрозу. Не случайно люди, весьма приближенные к Кремлю и не склонные к истерикам, в частных разговорах вполне серьезно беспокоятся о безопасности Путина, говорят о наличии некоего «расстрельного» списка, в котором Путин значится под № 1. И именно поэтому и сам президент, и его ближайшее окружение все чаще демонстрируют — и публично — свое особое расположение к офицерам с Лубянской площади: не случайно только в прошлом году только официальный бюджет ФСБ вырос на 25% и на столько же — вырастет в 2007-м, а расходы на капитальное строительство, в том числе и на жилье, — более чем на 70%. Так покупается лояльность. Особую роль корпорации в системе российской власти обозначил и премьер Михаил Фрадков, выделив для ФСБ больше всего разрешений на спецсигналы — 230, в то время как для «младших братьев» из МВД — только 173, для аппарата правительства — 35. В такой «статусной цивилизации», каковой является Россия, атрибуты власти имеют важное значение и весьма точно указывают, кто в доме — хозяин.
Если не Путин, то — кто? Любой другой преемник либо — должен удовлетворять требованиям «институционального союза», либо — быть слабым, совершенно управляемым и отвергаемым другими кланами — отсюда возможная ставка на спикера парламента Бориса Грызлова. Неизвестно, носил ли он погоны, но с силовиками крепко связан еще с советских времен, питерский, входит — если и не в ближайший, то в близкий круг президента, и при этом — не имеет собственного лица, собственной группы поддержки (ну не рассматривать же за таковую партию номенклатуры «Единую Россию»?) и не принимаем за равного кланом бюрократов-технократов.
Дмитрий Медведев? Очевидно, нет, хотя его и называют одним из самых близких к Владимиру Путину людей. Медведев — чужой для силовиков, и по биографии, и особенно — по тем кланам и персоналиям, которые стоят сегодня у него за спиной (см. карту). Одно упоминание имени Анатолия Чубайса или Александра Волошина приводит силовиков в состояние грогги. По тем же причинам не высоки шансы и Александра Собянина. К тому же — он не питерский, а советско-российская бюрократическая вертикаль традиционно строится на местничестве: «днепропетровские», «свердловские», «питерские». В условиях, когда вертикаль власти и так ходит ходуном, ломать эту традицию ни Путин, ни силовики не станут.
Если следовать этой логике, то выбор — из сегодняшнего набора кандидатур — будет сделан между Сергеем Ивановым и Владимиром Якуниным. Оба — выходцы из Первого главного управления КГБ СССР (разведка), оба — близки к Путину, оба — контролируют монополии (Иванов — военно-промышленный комплекс, Якунин — транспортную инфраструктуру, Российские железные дороги). Не случайно, что и клан бюрократов вполне готов договориться на фигуре Иванова.
Однако и Владимир Якунин обладает целом рядом неоспоримых преимуществ и для силовиков, и для Путина. Он, в отличие от Сергея Иванова, из Питера, в политике не засвечен и старательно держится пока в тени. Давно идет рядом с президентом и, что еще важнее — с его «силовым» окружением по жизни и бизнесу. Руководит огромной государственной корпорацией. К тому же — в отличие от всех других называемых сегодня потенциальных «преемников» — входит в так называемый «православный круг Путина». Другими словами, имеет дополнительную степень лояльности, связанную с интимной, личной жизнью президента. Что для последнего означает еще одну гарантию личной безопасности — и его самого, и его семьи.
Впрочем, совершенно нельзя исключать, что в ближайшие месяцы — ближе к осени — и вполне в духе шпионских романов Ле Карре в важнейшем для страны спектакле под названием «Операция преемник-2008» могут появиться и совершенно не рассматриваемые нами сегодня имена, а все нынешние — не более чем «ложный след». Однако с вероятностью восемьдесят против двадцати можно утверждать: это будет человек из близкого круга президента, выходец из Санкт-Петербурга и, скорее всего, в своей прошлой жизни так или иначе связанный с секретной службой. И в другом можно не сомневаться: избирателям в этом действии отведена роль отнюдь не в партере.
