Когда в 94-м году началась первая чеченская война, на улицы Москвы вышли сотни тысяч протестующих. Во-первых, и безусловно, они говорили, что война — это плохо. Вовторых, они пытались в причинах войны разобраться. Они хотели слушать не только генерала Грачева, обещавшего взять Грозный за одну новогоднюю ночь и погубившего в ту ночь своих танкистов. Им интересно было, что думает Джохар Дудаев, и Дудаев, как сейчас помню, рассказывал даже в одном из телевизионных интервью, почему пощечина оскорбительнее удара кулаком по лицу.
Эти люди на улицах Москвы в 94-м году, в сущности, были те же люди, что теперь составляют электорат «Единой России». Но тогда они хотели знать и про депортацию, и про ислам, и про адат, и про особенности вайнахов, и про Пригородный район. Они как бы говорили, эти люди на московских улицах: «Давайте сначала разберемся, а потом только будем стрелять, если не найдется другого выхода».
Странно, они были довольно бедные и несчастные люди, замученные нищетой, но полагали разумным тратить деньги на то, чтобы делегировать от своего имени в Чечню разных журналистов, в том числе независимых. И они тратили время, чтобы слушать, читать и смотреть, что эти журналисты расскажут и как прокомментируют их рассказы эксперты в прямом телевизионном эфире.
Со второй чеченской войной было иначе: люди к концу 99-го года стали куда богаче и счастливее (правда, и запуганы же были взорванными в Москве домами). И они безоговорочно приняли версию власти о том, как и почему Шамиль Басаев вторгся в Дагестан. И им понравилось быть народом, ведущим победоносную войну, что бы там ни случилось в селе Алхан-Юрт. Они не протестовали против войны как таковой, а сразу поверили, будто война необходима. Они согласились с законом, запрещающим террористам говорить, потому что так уж наверняка получалось не иметь ни одного шанса узнать мнение врага.
Удивительно только, что по итогам второй чеченской войны Чечня получила такую степень независимости от России, о какой даже и мечтать не смел Джохар Дудаев в первую чеченскую.
С тех пор, кажется, это желание не знать ничего стало нормой. Гражданин России охотно принимает любую версию власти про что угодно: про Чечню, про Ходорковского, про суверенную демократию, про Беслан, про Грузию. Так обманутый муж охотно принимает самые фантастические объяснения жены о том, как у нее в постели оказался чужой голый мужик. Потому что муж очень хочет поверить. Потому что если поверит, то сможет и дальше услаждать себя самодовольством. А если усомнится, то станет несчастен и жалок и вынужден будет разрушить свою такую комфортную, так хорошо сложившуюся и так уверенно поддержанную наружной рекламой жизнь. Поверь во всякую глупость — и ты остаешься преуспевающим молодцом. Засомневайся — и, несмотря на преуспеяние, немедленно осознаешь себя жалким рогоносцем.
То же самое и с общественным сознанием. Поверь оно телевизору — и увидит в телевизоре, как Россия встает с колен. Усомнись оно в телевизоре — и бог знает, какие ему предстоит открыть о себе истины.
Конечно, люди верят. Их можно понять. Не каждый найдет в себе мужество усомниться.
