Реваншистская историография. Знаковым событием, укладывающимся в сегодняшний российский политический контекст, стала скандальная информация о новом учебнике истории, в котором сталинские репрессии предлагается рассматривать как рациональное действие, направленное на модернизацию страны и укрепление политической системы перед угрозой Второй мировой войны. The New Times разбирался в нюансах нового «краткого курса»
Записка «О концепции курса истории России 1900–1945 гг.», между прочим, открыто вывешена в интернете (http://www.prosv.ru). Опубликовавшее ее издательство «Просвещение» уверяет, что это лишь черновой вариант, и призывает «развернуть дискуссию». Между тем тенденции как минимум последнего года четко демонстрируют: пока либералы пытаются эмоционально сопротивляться реабилитации сталинизма, «великий кормчий» и его «управленческая практика» де-факто уже оправданы в сознании значительной части элиты и рядовых обывателей.
Суслову и не снилось
Одной из первых реакций на новый «краткий курс» стало сравнение его с попыткой реабилитации «сталинского рывка», предпринятой в брежневские времена. Действительно, оттепель 1960-х закончилась среди всего прочего возвращением позитивного образа «вождя» на киноэкраны и в школьные учебники. Однако предлагаемая ныне концепция тогдашнюю напоминает лишь внешне и только по некоторым пунктам. На самом деле речь идет о куда более мрачном и опасном явлении, нежели сталинизм-light последних лет советской империи. Ведь события 30-х годов прошлого столетия помещены теперь в принципиально иной ценностный контекст. Советские идеологи хотя бы на словах до последнего оставались сторонниками прогресса, подразумевающего движение к свободе, справедливости и другим базовым гуманистическим ценностям. Поэтому массовые репрессии либо просто замалчивались как не укладывающиеся в логику общей картины «самого прогрессивного в мире строя», либо подавались как нечто временное, исключительное и преодоленное задолго до наступления «развитого социализма».
Теперь все разговоры о гуманизме и прогрессе, судя по всему, считаются прекраснодушной чепухой. Согласно проекту новой концепции единственная ценность и главный субъект истории — государство (в советской историографии, считавшей высшей ценностью свободу от эксплуатации, «творцом истории» были все-таки народные массы). Государство это прекрасно уже тем, что оно «наше», то есть российское. Задача автора учебника и того, кто должен по нему учить, — доказать, что российское государство всегда и во всем было право. Поскольку доказать это, опираясь на факты и исходя из норм обычной человеческой морали, весьма затруднительно, нужно игнорировать либо факты, либо моральные установки. И если советские ханжи молчали о фактах, то циники эпохи «суверенной демократии» предлагают «рационализировать» мораль. Фактически в качестве метода предлагается ценностный релятивизм — выведение за скобки не только значения человеческой жизни, но и вообще каких-либо ценностей, кроме «государственной необходимости».
И если, например, советские пропагандисты яростно отрицали Катынь, называя обвинения в расстрелах пленных польских офицеров геббельсовской пропагандой, сегодняшние историки-реваншисты не только признают, но и не моргнув глазом оправдывают убийство десятков тысяч человек: «Со стороны Сталина расстрелы в Катыни — это был не просто вопрос политической целесообразности, но и ответ за гибель многих (десятков) тысяч красноармейцев в польском плену после войны 1920 года». Вот так с циничной простотой за российским государством признается право на кровную месть. При Суслове за такое, кажется, отправляли на сельское хозяйство.
Проигранный дискурс
Примеры ценностного релятивизма в документе встречаются на каждом шагу. Чего стоит только фраза: «Следовало бы привести здесь и цифры жертв от голода. По уточненным данным, они достигали на Украине не 10 млн, как об этом пишут сегодня украинские историки, а не более 1–2 млн». Так один миллион (прописью) или два? Наверняка ведь авторам известно, что, например, две тысячи долларов — это в два раза больше, чем одна! Могут ли они зрительно представить себе «всего-навсего» миллион… трупов?! А два миллиона?! Речь, подчеркиваю, идет не столько о подлинности «уточненных цифр», сколько о чудовищности самого подхода к проблеме.
Увы, сегодня проблема уже не в отдельных «неправильных» авторах. При попустительстве властей в стране создан целый идеологический мейнстрим. Реваншистская историография — самое уместное ему определение. Сегодняшние последователи красной профессуры, избежавшей люстрации при «антинародном ельцинском режиме», предельно жестки и рациональны. Свобода и демократия для них — это обветшавшие университетские аудитории и нищенская доцентская зарплата. Их взгляды определяют две тяжелые травмы, перенесенные русским сознанием в XX веке, — крушение империи Романовых и распад СССР. «Геополитические трагедии» объясняются не столько внутренними причинами, связанными с недостаточным и непропорциональным развитием страны, сколько внешними — войной и шпионскими заговорами. В международных делах красной нитью идет подростковая обида на всех, кто «нас не любит», «против нас играет» и «нами пользуется». Этой постоянной внешней угрозой оправдываются любые преступления власти внутри страны. Таково прошлое. Будущее тоже понятно — возрождение империи и лагеря для «пятой колонны».
Возмущаться и жаловаться уже, похоже, бесполезно. «Бои за историю» были проиграны либералами еще десятилетие назад. Пока реформаторские силы в 1990-е были заняты главным образом преобразованиями в экономике, гуманитарные проблемы, и особенно создание новой концепции национального прошлого, казались делом десятым. Даже осуждение массового террора не было доведено до логического конца — суд над КПСС закончился ничем, коммунистический режим не был признан преступным по аналогии с режимом нацистским. Тогдашняя власть вполне, кстати, по-брежневски надеялась, что, избегая резких движений в идеологии, сможет добиться гражданского примирения. Да и вообще, зачем копаться в истории, все равно ничего, кроме казней и деспотизма, там не найдешь — лучше жить в настоящем и думать о будущем. До сих пор проектирование России в какомнибудь 2020 году в глазах «инвесторов в производство смыслов» выглядит более привлекательно, чем создание концепции истории XX столетия, адекватной ценностям свободы и демократии, не сильно уязвляющей при этом национальные чувства «солдат империи». Вот только не учли, что образ будущего невозможно построить, не рассчитавшись до конца с прошлым.
Фрагменты записки «О концепции курса истории России 1900–1945 гг.»
«Таким образом, важно показать, что Сталин действовал в конкретноисторической ситуации, действовал (как управленец) вполне рационально — как охранитель системы, как последовательный сторонник преобразования страны в индустриальное общество, управляемое из единого центра, как лидер страны, которой в самом ближайшем будущем угрожает большая война. «Большой террор» прекратился сразу, как только Сталину стало ясно, что монолитная модель общества реализована. Это произошло к лету 1938 года.
Но весьма скоро «большой террор» приобрел уже совершенно иное свое качество и предназначение. С приходом к руководству НКВД Л.П. Берия, пусть и не в прежних масштабах, но террор был поставлен на службу задачам индустриального развития: по разнарядкам НКВД обеспечивались плановые аресты инженеров и специалистов, необходимых для решения оборонных и иных задач на Дальнем Востоке, в Сибири. Террор превращался в прагматичный инструмент решения народнохозяйственных задач. Оправдания и объяснения этому, конечно, нет. Однако репрессии выполняли и функцию устрашения для тех, кто нерадиво работал.
В учебнике следует, безусловно, оценить масштаб репрессий в годы «большого террора». Однако для этого следует четко определить, кого мы имеем в виду, говоря о репрессированных. Думается, было бы правильно, если бы здесь появилась формула, в которую будут включены лишь осужденные к смертной казни и расстрелянные лица».
