Китайское... Слишком китайское.
Китай нам становится ближе с каждым днем. И не только потому, что в Пекине проходит Олимпиада, а китайское присутствие на Дальнем Востоке все ощутимее. Китайский опыт, китайский экономический успех, китайское нежелание полностью разрывать с коммунистическим прошлым заставляет многих думать, что и нам бы хорошо усилить «китайскую» составляющую. И это не только обывательская точка зрения.
Еле живая история
Писатель Вячеслав Рыбаков, востоковед, один из авторов, скрывающихся под псевдонимом Хольм ван Зайчик, в своем недавно вышедшем сборнике публицистических выступлений «Напрямую» во весь голос хвалит китайскую традицию и китайскую мудрость. И китайское обращение с недавней историей в том числе. Здесь знак плюс безусловен, и неподдельная горечь звучит в словах автора, когда он пишет о небрежении советским прошлым. Рыбаков демонстрирует вполне «китайское» отношение к великому Советскому Союзу.
Симптоматично, что китайскими словами пестрит только что вышедшая книга Владимира Сорокина «Сахарный Кремль». Понятно, что позиция Сорокина так же далека от позиции востоковеда Рыбакова, как Великая Китайская стена от Берлинской. Понятно, что здесь ирония, но эта ирония, кажется, пугает даже сильнее, чем синологические причитания писателя Рыбакова.
Так что ко двору пришлась книга счастливо живущей в Англии китаянки Юн Чжан «Дикие лебеди». Масштабная семейная хроника, документальный рассказ о трех поколениях одной семьи представляет живую историю Китая XX столетия.
Книга Юн Чжан — это попытка взгляда на Китай (то есть на себя и на свое прошлое) из Европы, это попытка осмысления и переосмысления. Неудивительно, что книга эта в Китае запрещена. Для нас же европейский взгляд автора — залог объективности. Или, по крайней мере, указание на некую разницу потенциалов. Юн Чжан верить хочется почему-то больше, чем востоковеду Рыбакову.
Бабушка Юн Чжан была наложницей генерала Сюэ Чжихэна. Она прожила с ним месяц. И еще месяц через шесть лет. И родила дочь. После смерти генерала дочь должна была остаться в семье покойного. Но бабушка сбежала вместе с ней к родителям. Она вышла замуж за маньчжурского врача Ся. Его семья была против этого брака. Старший сын Ся в ссоре с отцом выстрелил себе в живот и скончался в больнице. Семья разделилась (великое горе для китайцев), бабушка уехала вместе с Ся.
Мать Юн Чжан пережила японскую оккупацию, освобождение Маньчжурии советскими войсками, режим Чан Кайши и прониклась коммунистическими идеями. Она вышла замуж за убежденного коммуниста. Юн Чжан родилась «в элитарной семье партработников». Во время культурной революции и мать, и отец были репрессированы и отправлены в лагерь. В 1978 году Юн Чжан уехала учиться в А нглию. Это канва повествования.
Разумеется, что перипетий разного рода, побочных сюжетных линий, отступлений, описаний в книге много. Но общее ощущение после прочтения таково. Это подробный рассказ о человеческом страдании — в традиционной архаичной китайской семье, во время жизни под японцами, во время правления Чан Кайши, в период установления коммунистического режима и в эпоху Мао. Это смерти, пытки, унижения, это постоянное и настойчивое уничтожение человека. Но уж коли речь зашла о древних традициях и коммунистическом прошлом, ограничимся этим.
Традиции, однако...
Итак, цитаты. «Ноги бабушке забинтовали в двухлетнем возрасте. Ее мать, ходившая на таких же ножках, сначала спеленала ей ступни шестиметровым куском белой ткани, подогнув все пальцы, кроме большого, под подошву, потом придавила ногу в подъеме камнем, чтобы сломать кости. Бабушка кричала от страшной боли, умоляла мать перестать, и той пришлось заткнуть ей рот кляпом. Не выдерживая мук, бабушка несколько раз падала в обморок. Этот процесс продолжался несколько лет. Даже сломанные ступни следовало держать забинтованными день и ночь, потому что без повязки они сразу начинали срастаться... По преданию, обычай бинтовать ноги был введен тысячу лет тому назад одной из императорских наложниц. Дело было не только в том, что вид женщины, хромающей на крошечных ножках, казался мужчинам привлекательным, — им также необычайно нравилось играть с забинтованными ножками, неизменно обутыми в шелковые вышитые туфельки». Это традиция.
«Когда чистосердечные признания подошли к концу, отец сказал, что подаст в горком партии Цзиньчжоу заявление с просьбой разрешить ему «говорить о любви» (тань лянь ай) с мамой, чтобы впоследствии они могли пожениться. Так предписывали правила. Мама подумала, что это немного напоминает разрешение на брак, даваемое главой семьи, и, в сущности, была совершенно права: компартия стала новой патриархальной силой». Это становление китайского коммунизма. Для «личного» здесь места не оставалось. Нельзя жаловаться на лишения, нельзя плакать от боли — другие заметят и донесут. Плачешь — значит недоволен. Отец Юн Чжан, например, отказался отвезти домой мать, когда во время спектакля, обязательного для всех коммунистов, ей стало плохо. Непозволительная прихоть. В результате у нее случился выкидыш и она чуть не умерла в больнице.
Ну а это — соединение традиции и коммунизма. Юн Чжан посещает отца в лагере: «При виде отца, с которым мы были в разлуке больше года, у меня заныло сердце. Ковыляя, он нес на коромысле две полные корзины кирпичей... Он заметил меня. Потрясенный, он неловко опустил на землю груз, а я бросилась к нему. Китайская традиция не позволяет отцу касаться дочери, и о том, как он счастлив меня видеть, говорили только его глаза». И потом чуть дальше, на следующей странице: «Отец стойко переносил все издевательства. Только однажды он дал волю гневу. Едва он появился в лагере, ему приказали надеть белую повязку с надписью: «Активный контрреволюционер». Он яростно отбросил тряпку и проговорил сквозь сжатые зубы: «Можете забить меня до смерти. Я не буду это носить!» Цзаофани отступили. Они поняли, что отец не шутит, а приказа убить его у них не было».
Автор не знает, чего больше в современном Китае — традиции или коммунизма. И как на то и на другое влияет современность. Но зависти к «китайскому пути» нет, и такой исторический опыт перенимать не хочется. Нет, чай, китайская медицина, Конфуций (книги которого старательно сжигал Мао), красные бумажные фонарики, кухня, даже китайский ширпотреб, которым завален весь мир, — это все замечательно. Но вот сломанные женские ножки, обутые в шелковые туфельки, — нет. Это, пожалуй, слишком китайское.
